Мамед Ордубади - Тавриз туманный
- Твоя любовь?
- Да, любовь! Ты ничего не знаешь. Прошу тебя, выслушай меня! Дай мне исповедаться перед тобой, и ты поймешь, как я попала в ловушку.
- Рассказывай, я слушаю, только прошу тебя, не плачь, хватит!
Ганна встала и вышла в соседнюю комнату. Минут через пять она вернулась переодетая, умытая. Она села рядом со мной и начала рассказывать.
- Когда я приехала в Тавриз, немецкий консул несколько раз приглашал меня в гости. Он и его жена относились ко мне не только с изысканной вежливостью, но как к дочери или близкому человеку. Я отнесла это за счет своего немецкого происхождения и стала частым гостем у них в доме. Когда я приходила, жена консула обнимала меня, гладила мои волосы, бережно расчесывала их. Она окружила меня заботой и вниманием, заказывала мне платья. Я так подружилась с этой приветливой семьей, что стала делиться с ними всем - и горем и радостью. Они знали, что я бываю в американском консульстве. Я говорила им, что работаю в американском благотворительном обществе.
Как-то, обедая у них, я рассказала, что в американском консульстве мне предлагают хорошую должность. Консул очень обрадовался. "Соглашайся, доченька, это очень хорошо", - и он погладил меня по голове.
Через несколько дней после перехода на работу в американское консульство я, как всегда, зашла к ним. Старенькая жена консула поцеловала меня, приласкала и стала расспрашивать о моей личной жизни. Я призналась, что люблю тебя. Это было вечером, они оставили меня ужинать. За столом она рассказала мужу, что я влюблена в одного иранца. Консул по-отечески обратился ко мне:
- Будь осторожна, дочь моя! Честь немецкой девушки не должна быть попрана каким-то азиатом. Ты должна помнить, что Германия сильная держава и выше всех других, а немецкий народ благороднее всех народов мира. Неудачно выбрать друга жизни - значит, проиграть всю жизнь, все свое будущее. Я не верю, чтобы на Востоке нашелся хоть один человек, достойный немецкой девушки. Смотри, не запятнай свою честь, это будет равносильно бесчестию всего немецкого народа.
Консул и его жена много говорили об этом. Когда я описала им тебя, сказала, что по культуре, воспитанию и умению держать себя ты не уступишь любому европейцу и что ты сочувствуешь иранской революции, они были очень довольны. Консул сказал, что он и сам сочувствует революции и в случае надобности, готов помочь иранским революционерам.
В другой раз, когда я была у них, он долго беседовал со мной, а в заключение посоветовал:
- Все, что ты услышишь об иранской революции, будь это на пользу или во вред ей, не передавай своему знакомому, лучше расскажи мне.
Он опять говорил, что сочувствует революции, и я от души поверила ему. Он вырос в моих глазах, и когда он попросил принести ему кое-какие сведения из американского консульства, я не могла ему отказать. Ни в чем плохом я даже не подозревала его.
Наша дружба с семьей консула продолжалась долго. Вот эту служанку, которая и сейчас со мной, рекомендовали они. Дорого обошлась мне эта дружба, особенно уважение консула. Слишком поздно я поняла, что попала в западню и незаметно для самой себя погубила свою карьеру, свою будущность.
В один прекрасный день консул пригласил меня в свой рабочий кабинет и предложил установить связь с немецкой контрразведкой. Я решительно запротестовала и с нескрываемым отвращением заявила, что мне противно само слово "шпион", и что такие обязанности я на себя не возьму ни за какие блага на свете. Я дала ему понять, что не способна на такую работу.
Немецкий консул встретил мои слова циничным смехом
- Чудачка. Больше года ты связана с ответственным руководителем немецкой контрразведки непосредственно. За это время ты показала себя умелой и способной разведчицей. Все секретные документы американского консульства, как настоящий шпион, ты переписывала собственной рукой и приносила мне, а теперь обязанности шпиона стали тебе отвратительны? Хорошенькое дело! Нечего сказать!
С этими словами он открыл ящик письменного стола и достал связку моих писем.
- А это что? - язвительно спросил он. - Не узнаешь свой почерк, не ты ли писала все это?
- Да, я, но я писала их только для вас одного.
Он усмехнулся и показал мне свое удостоверение, свидетельствовавшее о том, что этот гостеприимный и любезный человек является руководителем немецкой контрразведки, разбросанной по всему Южному Азербайджану. Я смотрела на него ошалелыми глазами и не находила слов, словно язык прирос к небу. Он положил передо мной заранее приготовленную бумагу и снова заговорил:
- Не стоит ломать голову, тут уж размышлять не приходится. Коль скоро ты борешься за честь немецкого народа и германского оружия, это необходимо оформить соответствующим образом. Не сомневайся, твои труды будут учтены и ты будешь вознаграждена по заслугам. Наоборот, если ты будешь упрямиться нам ничего другого не останется, как разоблачить тебя перед американским консульством. Выбирай сама, поступай так, как тебе будет угодно!
Отказаться я не могла, дело зашло слишком далеко. Я подписала предложенное мне обязательство и официально стала немецкой шпионкой. Консул сразу смягчился.
- С сего дня ты не должна посещать мой дом. Все документы и добытые тобой сведения будешь вручать тому, кто предъявит удостоверение с буквами С. Ж. Д. В случае, если опознавательный знак будет изменен, тебя предварительно поставят в известность.
В тот вечер я ушла из немецкого консульства сама не своя. Я не могла удержать слез, катившихся из глаз. Только теперь я поняла, как ловко опутал меня этот матерый разведчик. Ныне я всеми проклятый человек, самый несчастный в мире. Я не могу вернуться в Америку, нет мне места в России, а оставаться в Иране тоже невозможно. Скажи сам, есть другой выход из моего положения, кроме самоубийства?
Теперь я понял, как и когда девушка попала в сети, расставленные ей мерзкими разведчиками. Это был самый обычный и незамысловатый метод, ничего удивительного тут не было, тем более, что Ганна никогда не была революционеркой. Я хорошо знал, что она ни к какой партии не принадлежала. Она не имела ни малейшего представления о Карле Марксе и Энгельсе, об их теории классовой борьбы. С одной стороны, она хотела служить немецкому народу, представительницей которого считала себя, хотя почти всю жизнь прожила в Америке, а с другой, старалась показать себя сторонницей иранской революции, чтобы завоевать мою симпатию. Поэтому-то консулу и удалось вовлечь ее в омут контрразведки. Положение ее было действительно нелегким. Я поспешил ответить ей:
- Ошибаются те, кто ищет избавления в самоубийстве. Это не выход. Это призрак слабой воли и малодушия. Умные люди никогда не думают о смерти, они спасают свою жизнь и честь, если они в опасности.
- Я всегда верила в свое умение разбираться в обстановке, в свой ум, а оказывается, я и представления не имела об опасной игре дипломатов, о всех интригах шпионов. Поэтому им так легко удалось подчинить мою волю своим гнусным замыслам, свернуть меня с правильного пути, - Ганна тяжело вздохнула.
- Очень часто человек, слишком надеясь на свои силы, подвергает себя опасности. Твоя ошибка заключается в том, что ты свои секреты утаивала от самого близкого человека. Ведь не побоялась ты вверить мне свою честь. Разве ты не могла поведать мне о своих отношениях с консулом и его семьей? Неужели за такой длительный срок ты не могла изучить меня? - с укором сказал я.
- В моем моральном падении отчасти виноват и ты. Почему ты своевременно не сказал мне, что ты революционер? Я знала много такого, что имело отношение к революции, но боялась говорить тебе. Консул тоже предупреждал меня, чтобы я была с тобой осторожна. Можешь мне верить. Хоть я и стала шпионкой, не сторонись меня. Я заблуждалась, эта деятельность не по мне, совершенно чужда моей натуре. Но как мне очиститься от всей этой грязи? Я бессильна, а ты не хочешь помочь мне. Я знаю, революционер не должен защищать девушку, замешанную в шпионаже. Клянусь моей искренней любовью, совесть моя чиста. Я от всей души проклинаю ту миссию, которую мне навязали из-за моей простоты, неопытности и доверчивости. Так или иначе, факт остается фактом. Злой рок толкнул меня в эту зловонную яму, я очень нуждаюсь в твоей помощи. Я не хочу связывать свою жизнь с этими дьяволами в образе людей, с этими мерзкими грабителями. Я не могу вместе с ними уехать из Тавриза. Мне остается только самоубийство, другого выхода, как я уже говорила, нет. Куда мне идти, посуди сам. Я изменила американцам, работала против русских. Ехать в Германию значит быть профессиональной шпионкой, рабой контрразведки. Нет, нет, не хочу, не могу быть такой, я задыхаюсь. Оставаться в Иране тоже опасно. Иран не принадлежит иранцам. Что же мне делать? Как быть? - ломая в отчаянии руки, она умолкла.
Я колебался, не зная, что ей ответить. Поверить Ганне я не мог. Стараясь в чем-нибудь убедить собеседника, войти в доверие, шпионы лгут без стыда и совести. Может быть, Ганна говорит правду, но, возможно, лишь артистически ведет свою роль, хочет сыграть на моих чувствах. Мне не один раз приходилось видеть ее слезы, она ловко умела падать в обморок, поэтому ее рассказ и раскаяние не внушали мне доверия. Надо было быть крайне осторожным и предусмотрительным. Я не мог обещать ей свою помощь, но и не отказывал в ней. После долгого молчания я встал:
