Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Однополярность оказалась лучшим или наименее неадекватным термином для эпохи после холодной войны, для эры, у которой до сих пор нет названия. Это был долгий, затянувшийся «момент», но, как и любая историческая фаза международных отношений, он не оказался устойчивым на всем протяжении. К началу второго десятилетия XXI в. вызовы со стороны России и Китая стали слишком реальными – с точки зрения могущества, влияния и ценностей. Решительные действия Путина в Крыму, на Украине и в Сирии, его геостратегический проект по контролю над Арктикой сопровождались выдвижением обвинений со стороны Запада в стремлении манипулировать внутренней жизнью либеральных демократий через социальные сети – и все это с целью вернуть России законный, по мнению Путина, статус великой державы и ее законное влияние на всю евразийскую сферу. Более значительным, хотя и менее вызывающим действием, стало целеустремленное преобразование Си Цзиньпином демографической и экономической мощи Китая в военную мощь, вытеснение соперников в Южно-Китайском море и приступ к грандиозному проекту по превращению Китая в глобальную сверхдержаву к 2050 г.[1834] Этот проект получил безобидное название «Один пояс, один путь»[1835], а сама эта политика была скромно представлена как китайская «многосторонность»[1836]. И вот две державы, вовлеченные в соревновательный треугольник, сосредоточили в данный момент усилия на том, чтобы нарушить глобальное лидерство Соединенных Штатов, ведя при этом разговоры о многополярности и полицентризме[1837].
Семена этой фундаментальной геополитической ревизии были посеяны в самом начале эпохи, начавшейся после падения Стены, после событий на Площади[1838]. Америка и ее западные партнеры не сразу оценили это. Они придерживались веры в то, что принятие капитализма неизбежно приведет к расцвету демократии и что идеологические враги станут партнерами по сотрудничеству. Вот почему администрации Буша и Клинтона потратили много энергии на создание того, что действительно стало Всемирной торговой организацией. В результате, однако, Соединенные Штаты, даже в момент собственной однополярности, не могли отвергать долгосрочные амбиции других стран, особенно государств с менее либеральными формами правления, такими как коммунистические режимы, которые они вроде бы превзошли в конце холодной войны.
Стремление России и Китая к обретению статуса мировой державы развивалось по-разному. В ельцинский период 1990-х гг. Россия скатилась в пропасть неудавшейся демократизации и олигархического капитализма; именно Путин восстановил стабильность, подтвердил российскую идентичность и восстановил статус страны в мире. Но и Ельцин уже начинал говорить подобным образом уже в конце 1992 г., когда в России стало расти разочарование его пьянящей риторикой о партнерстве с Америкой и интеграции с Западом. Попытки Запада интегрировать Россию – через СБСЕ, Совет североатлантического сотрудничства, Партнерство во имя мира, Совет Россия–НАТО, а также в G8 – все оказались неэффективными или проблемными.
Особый ревизионистский путь Китая стал логическим следствием событий 4 июня 1989 г. Дэн в декабре поучал Скоукрофта, что компромисса не может быть, «когда под вопросом суверенитет, достоинство и независимость Китая»[1839]. Как только партия восстановила свою власть, экономические реформы возобновились под лозунгом «социалистической рыночной экономики». Цзян Цзэминь стал хранителем наследия Дэна на следующее десятилетие; его преемник с 2002 по 2012 г. Ху Цзиньтао управлял устойчивым и потрясающим ростом, который был воистину впечатляющим по западным стандартам и тем самым заложил прочную основу для геостратегических амбиций Си Цзиньпина. И в то время как Путин действовал в рамках экономики, которая, как всегда, оставалась зависимой от экспорта энергии и сырья, базой Си Цзиньпина была вторая по величине экономика мира, ставшая центром глобального производства.
Соединенные Штаты, третья вершина треугольника и держава, которой бросили вызов Россия и Китай, оставалась крупнейшей экономикой мира и самой технологически развитой страной[1840]. Оборонный бюджет США на 2018 г. в размере около 700 млрд долл. был примерно втрое больше, чем у Китая и России, вместе взятых[1841]. И, несмотря на закрытие десятков объектов в Ираке и Афганистане, Соединенные Штаты по-прежнему сохраняют по всему миру около 500 военных баз – по сравнению с примерно двадцатью в случае России, и единственной иностранной базой Китая в Джибути[1842]. Америка также обладает непревзойденным логистическим потенциалом для проведения операций по высадке десанта и нанесению ударов, гарантируя, что она соответствует классическому определению статуса сверхдержавы: «Великая держава плюс великая мобильная мощь»[1843].
Но к XXI в. характер международных отношений претерпел изменения. Уже в эпоху Буша государства-изгои, такие как Ирак и Северная Корея, бросали вызовы в форме военной агрессии и секретных ядерных программ. А распад СССР поднял вопросы о сохранности запасов оружия и угрозы попадания ядерного оружия в руки негосударственных субъектов. С 2001 г. большая часть политической энергии и оборонных ресурсов Америки была сосредоточена на «войне с террором», прежде всего в Афганистане и Ираке, но затронувшей в той или иной степени более 70 стран мира[1844]. Это было прямым следствием 11 сентября – террористических атак на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке и на Пентагон в Вашингтоне, округ Колумбия. Одержимость Америки этой «войной», которая длится уже два десятилетия, отражает уникальность опыта страны в начале ХХ в., а именно то, что в ходе двух мировых войн и холодной войны континентальные Соединенные Штаты не испытали прямого нападения, не говоря уже о вторжении или оккупации, что сильно отличало США от России, Китая, Японии и большей части Европы. Более того, атака 11 сентября была не следствием военного нападения, организованного государством, а довольно ограниченной операцией с участием четырех гражданских самолетов и небольшой группы террористов-смертников. С того самого травмирующего момента все силы США были вовлечены в «многочисленные длительные бои низкой интенсивности» против так называемых негосударственных субъектов, «без четких критериев победы и плана выхода»[1845].
Американская «контртеррористическая война» была, по сути, ответной мерой, реакцией на широкий спектр угроз во многих местах. Но однополярный момент также вдохнул новую жизнь в старый геополитический проект, который представлял Америку в качестве защитницы свободы и демократии во всем мире, проект, самыми знаменитыми образцами и приверженцами которого были Вудро Вильсон и Франклин Д. Рузвельт. Как заявил Буш, отстаивая свой новый мировой порядок, «только Соединенные Штаты Америки обладают как моральным авторитетом, так и средствами для его поддержания»[1846]. Президент был совершенно убежден, что на США лежит уникальная ответственность за создание нового порядка после окончания холодной войны, основанного на двух принципах: демократизации и рыночной экономике, но также требовавшего укрепления международных институтов и общепринятых правил международного поведения. При Билле
