Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Те же принципы также применялись в Восточной Европе, где суверенные государства перестали быть советской «клиентелой» и восстановили полную независимость в 1989–1990 гг. И хотя распад СССР в 1991 г. был более беспорядочным, большинство республик-преемниц уже имели четко определенные границы; поэтому последовавшие пограничные войны были ограничены исторически неспокойными регионами, такими как Кавказ.
С другой стороны, этот же консервативный менеджмент полностью провалился перед лицом неожиданного распада Югославии. Лидеры оказались зажатыми между противоречивыми императивами порядка и самоопределения. Горбачев не меньше, чем Буш и большинство членов НАТО, хотел сохранить территориальную целостность Югославской федерации из опасения, что ее «балканизация» заразит СССР и другие части Юго-Восточной Европы. Именно Коль и Геншер хотели распространить принцип национального самоопределения после его успешного применения в Германии и странах Балтии на Словению и Хорватию, которые стремились отделиться от Югославии, где доминировали сербы. Но яростная защита Милошевичем Югославской Федерации как инструмента сербской безопасности, а также глубоко укоренившиеся этнорелигиозные противоречия в регионе, пересекающиеся линии разлома между римским католицизмом, греческим православием и исламом сделали упорядоченное самоопределение невозможным, особенно в многонациональной Боснии. Действительно, после провала миротворческой деятельности ООН новый балканский порядок можно было установить только путем внешнего военного вмешательства и принуждения к миру.
Новый Европейский союз – несмотря на его напористую риторику – никогда не был готов к решению задачи по принуждению к миру. Он был привержен «гражданской традиции» ЕС, которая заключалась в стремлении выступать посредником и помочь сохранять мир, не развивая европейский военный потенциал. Движение в этом вопросе началось только тогда, когда Америка с 1995 г. начала участвовать в деле, приступив к бомбардировкам силами НАТО (действуя совместно с силами наземных операций, СООНО – UNPROFOR), вслед за тем, как Альянс после 1992 г. переключил свое внимание с «коллективной обороны» на «коллективную безопасность», чтобы оправдать и разрешить операции НАТО «вне зоны действия»[1820]. Это вмешательство Альянса привело к Дейтонским мирным соглашениям. Но это оказалось лишь частичным решением глубоких и масштабных проблем на Балканах. И этот американский спазм принуждения к миру обнажил асимметрию могущества между США и европейцами, которые продолжали бороться с темными историческими призраками своего ХХ в. Это также проливает свет на Европейский союз, чьи взгляды на международную политику были плохо скоординированы и не подкреплены никакими военными санкциями.
Во время президентства Буша операция ООН под руководством США в Сомали в конце 1992 г. являлась единственным реальным исключением из этих принципов консервативного управления, и это было относительно короткое вторжение, длившееся около четырех месяцев. Это действительно представляло собой внешнее вмешательство в дела формально суверенного государства и члена ООН. Операция «Возрождение надежды» была оправдана на том основании, что управление в Сомали совершенно распалось, и государство больше не могло защищать жизни, свободы людей и выживание своего народа. Кампания на Африканском Роге оказалась первой из многих «вооруженных гуманитарных интервенций»[1821], которые стали характерными для эпохи после окончания холодной войны.
Консервативный менеджмент также изо всех сил пытался преодолеть разрыв между Востоком и Западом. Идея по-настоящему интегрированной Европы, целостной и свободной, оказалась иллюзией. Совет Североатлантического сотрудничества, хотя и был сам по себе мощным символическим заявлением о связях между Востоком и Западом, тем не менее оставался не более чем дискуссионной площадкой, а его первое заседание в декабре 1991 г. практически совпало с распадом СССР. Это означало, что Совет превратился в совокупность разрозненных и часто хрупких государств, простирающихся от Атлантического региона через Центральную Азию до Тихого океана, что стало насмешкой над любой концепцией целостной евроатлантической идентичности. Столь же пустым и неадекватным было СБСЕ. Этот форум из 35 стран помог продвинуть европейскую разрядку в середине 1970-х годов, когда Россия выступала в качестве равноправного партнера Америки. Компетенция «Совести континента», как его называли, охватывала права человека, экономические вопросы и предположительно могла служить инструментом для «построения демократических институтов». Вашингтон рассматривал ее как жизненно важный инструмент для предотвращения кризисов и разрешения конфликтов (например, из-за пограничных споров или проблем с правами меньшинств), прежде чем, гипотетически, применять силу[1822], но СБСЕ не обладало военным потенциалом и не имело политического влияния. Расширенное к 1992 г. до 53 членов, оно, как и Совет Североатлантического сотрудничества, оказалось громоздким и бессмысленным и, что особенно важно, не смогло превратиться в организацию безопасности, которая могла бы справиться с войнами в Югославии. Как и видéние Общего европейского дома, которое так очаровало Горбачева, оно представляло собой еще одну общеевропейскую мечту, которую нельзя было использовать для создания всеобъемлющей структуры безопасности континента после падения Стены.
Как оказалось, России «не было места» в возрожденных основных организациях новой Европы – ЕС и особенно НАТО[1823]. Явление НАТО в качестве единственного серьезного института безопасности как в Европе, так и «за ее пределами» сделало Альянс в долгосрочной перспективе более проблематичным для Кремля. Его расширение до границ России породило чувство отчуждения, которым позже воспользовалось правительство Владимира Путина. Но это не было ни намерением, ни виной консервативных управленцев 1989–1991 гг.: все ключевые лидеры НАТО – Буш, Коль, Тэтчер, Миттеран – публично проявляли внимательность к Горбачеву и статусу его страны, хотя на самом деле использовали свое сильное положение. Они надеялись, что Советский Союз – когда он будет полностью реформирован – займет центральное место в международной системе в составе стабильного ядра и партнера по сотрудничеству или, как выразился Горбачев, в качестве «прочной» и «надежной» опоры. Они не ожидали и не желали распада СССР в конце 1991 г.
И, когда это произошло, они скорректировали свою политику в попытке сохранить примерное такие же отношения с постсоветской Россией Ельцина. В результате Запад оказался глубоко втянутым в оказание помощи России при ее переходе к рыночной демократии. Но, несмотря на осознанные усилия Америки и Германии не «изолировать Россию» и не превращать ее «из потенциального друга в потенциального противника», обращение с Москвой оказалось чрезвычайно сложным и чреватым опасностями делом[1824].
То, что в конечном счете произошло в России в 1990-е гг., было вне контроля Запада. При Ельцине демократия оказалась мертворожденной. Коррупция свирепствовала, верховенство закона так и не укоренилось. И западные лидеры не смогли предотвратить катастрофический экономический коллапс страны. Это вызвало яростную реакцию со стороны русских националистов, униженных хаотическим обнищанием своей страны и внезапной потерей ее европейской империи. Растущая риторика о возвращении России «ближнего зарубежья» усугубила неуверенность новых свободных соседних государств и стимулировала с их стороны требования об интеграции в «институциональный Запад». Согласившись с этим, НАТО не только расширилась
