А. Фурсов - De Secreto / О Секрете
«Когнитивный диссонанс» был предопределён и культурой, и наукой. Отцы-основатели германской психиатрии, у которых учились отечественные классики, начиная с Артура Кронфельда и Петра Ганнушкина, для американских светил никакого авторитета не имеют. Хотя термин «шизофрения» в американской Систематике психических расстройств (DSM) присутствует, болезнь как процесс с её динамикой и морфологическими проявлениями исследуется отдельными группами исследователей (например, школой Гайдушека-Джиббса), в то время как система учёта больных как таковая отсутствует. Соответственно, один и тот же больной, оказавшись в поле зрения врачей с интервалом в несколько лет, каждый раз оказывается первичным и может трактоваться и лечиться диаметрально противоположно, особенно если переезжает из штата в штат.
Наиболее авторитетными историческими фигурами в АПА являются Адольф Мейер и Роберт Шпитцер. Швейцарец Мейер учился нозологии у Ойгена Блейлера, но в период работы в США всё больше склонялся к истолкованию эндогенных болезней психологическими влияниями — разумеется, на основе психоанализа. Шпитцеру принадлежит «заслуга» в исключении гомосексуализма из категории психических аномалий. Спустя 27 лет, впрочем, американский классик осторожно поднял вопрос о возможности смены ориентации некоторыми лицами с гомосексуальной на гетеросексуальную. Гнев и возмущение общественности было трудно передать. На АПА обрушились не только ЛГБТ-организации, но и сайентологи, давно считающие ассоциацию (как и любых психиатров) лютым врагом человеческой свободы. Шотландец Роберт Кэмерон, единственный крупный американский психиатр, близкий к германской нозологической школе, не стал классиком: не потому, что озвучил тезис о межрасовых различиях, а потому, что участвовал в экспериментах «МК-Ультра» под эгидой ЦРУ.
Как можно догадаться, психологическая трактовка эндогенной болезни не способствует её лечению патогенетическими средствами: если псевдогаллюциноз и бред инопланетного воздействия возник из гомосексуальной паники, то несчастного будут мучить расспросами про Эдипов комплекс. А если даже психоз признан «эпизодом с симптомами шизофрении», то происходящее с больным после выписки уже никого не интересует: ведь это эпизод. Он свободен как истинный американец: он может жить на помойке, питаясь объедками, а может возглавить 625-ю харизматическую секту и вооружиться пулемётом для выполнения религиозной миссии.
«Надоедливая» опека над больным в системе советского психиатрического учёта удерживала сотни тысяч больных от социальной дезадаптации. Как правило, пациент рассказывает постоянно наблюдающему его психиатру куда больше, чем родственникам. Правильно подобранное поддерживающее лечение часто предупреждало декомпенсации в течение многих лет. Я наблюдал больного с хроническим бредом двойника, который благодаря поддерживающей терапии и адекватной заботе любящей супруги, вовремя консультирующейся заочно с врачом, двадцать лет не попадал в стационар, защитил кандидатскую диссертацию и написал три монографии.
«Свобода от опеки» для больного с непрерывно текущей симптоматикой и связанной с нею прогрессирующей дезадаптацией приводит не только к «социальному дрейфу» (термин из американской психиатрии), но и к трагическим исходам. Самый яркий пример — не Холмс и не Лафтон, а легенда Америки, гениальный инженер, бесстрашный летчик и способный кинорежиссёр Говард Хьюз. Человек, которого у нас называли американским Чкаловым, в 1950-х гг. оставил творческую деятельность, перестал жить дома, вначале обитал в гостинице, потом часто менял одну гостиницу за другой, потом истратил свои средства на приобретение отелей в собственность, чтобы избавиться от мнимого преследования и отравления. Его нашли на улице, обросшего, с пятисантиметровыми ногтями, неузнаваемого и предельно истощённого: он по бредовым мотивам отказался от еды и, нигде не находя покоя, бродяжничал как клошар. Спасти его не удалось: изобретатель, внесший колоссальный вклад в инженерный ум и престиж Америки, умер от голода в богатейшей стране мира. А юрист, который зарабатывал на его нелепых покупках гостиниц, получил гонорар за мемуары.
…Поскольку перестройка осталась в прошлом, к американским «высоким мнениям», как и к французским, можно, казалось бы, не прислушиваться. Но к этому принуждает Международная классификация болезней ВОЗ 10-го пересмотра, максимально приближенная к американской DSM-III. На её основании строится статистика и в нашей стране. И с каждым годом эта статистика становится всё более бессмысленной, поскольку ни о чем не говорит — ни о тяжести дебюта, ни о качестве и динамике (прогредиентности) процесса, ни о характере изменений личности. Первый вопрос, с которого в германской и отечественной клинике начиналось обследование больного, — о наследственности — теперь задавать и вовсе незачем. В смысловой тупик поставлена медико-социальная экспертиза: с одной стороны, больной явно изменён, это бросается в глаза, его нигде не принимают на работу, а если принимают грузчиком, то он (педагог или художник в преморбиде) там не справляется, не вписывается в дружный коллектив. Но на каком основании признать его инвалидом, если в диагнозе стоит «острый эпизод»? И какова вообще для эксперта, который призван оценить тяжесть болезни и её социальный прогноз, польза от классификации, где (в отличие от отечественной систематики Р.А. Наджарова) никак не отражена степень прогредиентности процесса?
Кому нужна классификация, где процессы не отделены от состояний, нозологические диагнозы чередуются с синдромами и просто с отдельными симптомами («навязчивое ковыряние в носу»), а часть синдромов исключена, вымарана: есть паранойяльный синдром с сутяжным бредом, но отсутствуют паранойяльные синдромы бредового изобретательства и реформаторства. Почему с каждым изданием Международная классификация болезней всё больше удаляется от диагностики во внешнее описание на уровне примитивного мышления («что вижу, о том пою»)? Почему высший профильный глобальный институт «разворачивает обратно» научное познание, особенно в сфере психиатрии? Похоже, эта дисциплина стала такой же парией в новой глобальной повестке дня, как и ядерная энергетика. Она слишком склонна к анализу и синтезу. Если, разбивая предрассудки и штампы, профессионально и доступно изложить результат её огромного документированного опыта, общество может догадаться о том, что его судьбами распоряжаются деградированные инбридингом семейства, ведомые иррациональными и садистическими мотивами.
Психиатрия мешает геополитике. Дополнительно свидетельство тому — отсутствие переводов на английский язык не только работ русских психиатров, но и таких клиницистов, как немец Карл Леонгард и поляк Антоний Кемпинский. Отсутствие результатов их труда в языке международного общения делает мировой дискурс психиатрии неполноценным — что особенно бросается в глаза на фоне обилия Фрейда и Грофа, рассчитанных вместе с целительским хламом на массовое потребление и на массовую примитивизацию умов.
17. Тупик Виленского
Мы уже говорили о том, что восприятие реальности модифицируется через медиа по рыночным законам. Но конъюнктура в информационной сфере определяется не только прибылью от реализации. Реализуемое влияет на умы и эмоции властителей, интеллектуалов и широкой массы населения. Если уже по общему предмету и общей интонации заголовков в национальной прессе очевидно, что в стране ведется медиа-кампания, противопоставляющая население власти, то сама миссия, которую несёт на себе власть, — не только военно-политическая, но и социальная — ставит вопрос о том, откуда, для чего и кем направляется информационная агрессия. И точно так же, если популярная историческая публицистика, в том числе переводная, хором выпячивает второстепенные смыслы, оставляя в тени главное и стратегически важное, власть по тем же мотивам вправе вмешаться в этот внешне автономный процесс.
Вопрос «кому выгодно?» не устарел и не устареет, пока существует геополитика. Если бы это вопрос не задавал себе Сталин, он не выстроил бы систему цивилизационной защиты, позволившей стране встретить войну в духовном всеоружии, которое преобладало над материальным. И напротив, несравнимо более экономически мощный Советский Союз 1980-х гг. был обречён прежде всего в силу смысловой беспомощности, подобно царской России 1910-х гг.
В войне смыслов первая задача — персональная дискредитация соперничающей стороны, за которой следует разгром самих смыслов. В каждом теоретическом направлении есть представители, ударяющееся в крайности и дискредитирующие этим учителей. В том числе и в психиатрии.
Авторы НПЖ пишут о том, что у Снежневского были «клевреты», возводившие его теорию в абсолют, «более верующие католики, чем папа римский». Святая правда! Только имена этих клевретов авторы почему-то избегают называть. Между тем для тех, кто работал в клинике в 1980-х гг., участвовал в заседаниях Психиатрического общества и выписывал Журнал невропатологии и психиатрии им. Корсакова, эти имена никакого секрета не составляют.
