Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Через пять дней в Москве опубликовали осторожное заявление с «сожалением» по поводу кровопролития и выразили «надежду», что здравый смысл и настрой на продолжение реформ возобладают в КНР. Официальный представитель советского МИДа Геннадий Герасимов признал, что советские официальные лица были удивлены той жестокостью, с которой китайские лидеры покончили со студентами-демонстрантами: «Мы этого не ожидали»[176]. В частном порядке Горбачев сказал Колю, что он был «потрясен» развитием событий в Китае, но не развил эту тему[177]. Для него произошедшее в Пекине стало подтверждением давнего убеждения, что подход Дэна к реформам неизбежно связан с нарастанием напряженности и что единственным способом снятия этой напряженности без кровопролития является политическая либерализация. Так советский лидер еще сильнее убедился в том, что его собственная стратегия, нацеленная на избежание насилия и построение «смешанной экономики» без крайностей капиталистической приватизации и социального неравенства, является единственным разумным путем для движения вперед. Короче говоря, горбачевскую экономическую реформу надо дополнять политической, что бы эта реформа ни означала[178].
В Советском Союзе были люди, ожидавшие от Горбачева открытого осуждения китайского правительства. Радикальный политик Борис Ельцин и правозащитник Андрей Сахаров заклеймили действия Дэна как «преступление против человечности» и выстроили параллели между разгоном демонстрантов в Пекине и советскими военными «репрессиями» против демонстрантов в Тбилиси (Грузия) в апреле, буквально за несколько недель до поездки Горбачева в Пекин. (Интересно, что Дэн приводил этот инцидент в пример своим людям как пример хорошей дисциплинированности.) Но у Горбачева не было никакого намерения соревноваться с Ельциным и Сахаровым. Он не мог принести в жертву абстрактным принципам успехи своей личной дипломатии, достигнутые с таким трудом[179]. Китай был слишком важен для СССР, чтобы рисковать, превращая Дэна во врага тем, что обе стороны согласились считать «вмешательством во внутренние дела».
И реакция Буша на Тяньаньмэнь тоже была осторожной. Американцы не были удивлены тем, как обернулись события – Джеймс Лилли, новый посол США в Пекине, неделя за неделей предсказывал расстрел, и сам президент очень старался не дать демонстрантам никаких вдохновляющих поводов[180]. 30 мая он говорил репортерам: «Я достаточно стар и помню Венгрию в 1956 году, и я не хочу делать каких бы то ни было заявлений и призывов, которые могли бы привести к повторению того, что тогда произошло»[181].
Он послал Дэну личное письмо за три дня до этого, откровенно обращаясь к нему как к давнему другу и предупреждая против «насилия, репрессий и кровопролития», чтобы не нанести ущерба китайско-американским отношениям[182]. Дэн не ответил. 4 июня Буш попытался позвонить ему по телефону, но Дэн просто не взял трубку. Это был полный афронт: даже старому другу не позволительно вмешиваться, если это не устраивает Китай[183].
Дэн явно считал, что он может пойти на риск разгона. Он предполагал, что Запад скоро обо всем забудет, и в любом случае они знают, что торговля с Китаем слишком важна, чтобы порвать с ним отношения. На самом деле Дэн очень осторожно заверил Вашингтон в своей глубокой заботе о взаимных отношениях. Китайский лидер не ошибался в своих умозаключениях. Из Вашингтона поступали неоднозначные сигналы. С одной стороны, Буш «возмущался» решением Дэна о применении силы в отношении демонстрантов[184], уменьшил продажу военной техники и снизил уровень официальных контактов с Китаем. Он также обещал гуманитарную и медицинскую помощь всем, кто пострадал в трагедии на Тяньаньмэнь. Но, с другой стороны, у него не было никакого намерения к ограничению дипломатических отношений или применению жестких санкций, от которых пострадают простые люди. Принимая во внимание существовавшие личные связи с Дэном и свою собственную убежденность в магнетической притягательности капитализма, Буш стремился избегать какой-либо конфронтации, способной повредить расцвету китайско-американских отношений в долговременной перспективе. Если действовать слишком грубо, то можно подпитать твердолобых контрреформаторов в Пекине и запустить стрелки часов в обратную сторону – то, чего он хотел избежать любой ценой. Но если реагировать слишком мягко, то коммунистические режимы в Восточной Европе, включая СССР, могут почувствовать вкус к использованию силы против своих политических оппонентов. Проблема была в том, что пространство для маневра было очень ограниченным – особенно у себя дома, где Конгресс призывал к жестким санкциям, а правозащитное лобби желало наказать «мясников с Тяньаньмэнь» и обвинить Буша как «умиротворителя» Пекина[185].
Жонглируя всеми этими напастями и в то же время публично защищая приоритет действий президента над Конгрессом в вопросах внешней политики, Буш 21 июня вновь попытался связаться с Дэном. На этот раз ему было отправлено рукописное послание, составленное, по его словам, «с тяжелым сердцем». Он апеллировал к их «настоящей дружбе», подчеркивал личное уважение к Дэну и даже хвастался тем, что сам лично «преклоняется перед китайской историей, культурой и традицией». Он ясно дал понять, что не будет диктовать или вмешиваться, но обращается к Дэну «не позволить, чтобы последствия недавних трагических событий подорвали жизненно важные отношения, столь упорно выстроенные за последние семнадцать лет». Имея в виду провал с обращением 4 июня, президент добавил: «Я бы приветствовал личный ответ на это письмо. Это дело слишком важное, чтобы мы поручили его нашим бюрократам»[186].
На сей раз личная дипломатия сработала. Буш получил письменный ответ в течение 24 часов – сущностно позитивный настолько, что Буш попросил Скоукрофта лично слетать в Китай на переговоры с Дэном и Ли. Это была эпическая история, достойная сопоставления с визитом Киссинджера в Пекин в июле 1971 г., совершенном в духе Марко Поло. Самолет взлетел в 5 утра 30 июня 1989 г. с авиабазы Эндрюс. Это был военно-транспортный самолет С-141, «в котором было установлено нечто, что эвфемистично назвали «комфортным тюфяком», здоровенный ящик с кроватью и сиденьем». Самолет можно было дозаправить в воздухе, поэтому ему не нужно было нигде приземляться по пути. Официальным пунктом назначения была Окинава, но уже в пути это переиграли.
