Марк Вишняк - Годы эмиграции
{62} В заключение Керенский высказался от имени эсеров против "всяких новых попыток интервенции" - вооруженной или экономической, угрожающей российскому государству кабалой. Это только гальванизировало бы умирающую большевистскую власть и бросило бы в ряды красной армии всех, в ком не заснули еще честь и достоинство русского гражданина... Мы должны стремиться к постепенному умиротворению! Мы должны стремиться к тому, чтобы в конце концов этот огромный гипноз крови исчез!"
Заключительное заседание 21 января занято было личными заявлениями и предложениями согласительной комиссии Совещания. По поручению своей группы и комиссии Винавер огласил красноречивое обращение по поводу рассеянных по всему миру русских граждан-беженцев. "Собрание не имеет права разойтись, не сказав непосредственно слова, которое заверило бы наших соотечественников, что сердцем мы с ними. Все народы должны почувствовать, что нельзя становиться в положение постороннего зрителя, который иногда протянет руку просящему милостыню, а что надо смотреть на них, как на участников в борьбе с общим злом, что это есть союзники в борьбе с тиранией. ...
Мы вправе требовать уважения к русским гражданам, а не только сострадания... Полтора миллиона русских граждан, жертвы мировой катастрофы и гражданской войны, спасаясь от нравственных мук и бессудных казней, покинули родную землю... В изгнание ушли целые массы народные, ушла часть русской интеллигенции, ушли многие из тех, в ком кроются творческие силы, надежда возрождения русской культуры и русской государственности ... Дать им моральную опору, позаботиться об их существовании есть долг всего культурного человечества, долг, диктуемый не только сердечным сочувствием к страдающему, но и государственным разумом. Правительства и народы, предвидящие роль освобожденной России в судьбе человечества, не могут отказаться от этой задачи. К правительствам и народам мира и обращаемся мы, избранники русского народа, с призывом: все, кто желает видеть Россию возрожденной на новых началах, все, кто ценит богатства, внесенные русским народом в общую культурную сокровищницу, все, кому дорого умножение этих богатств, помните о русских беженцах, устраивайте организации помощи, принимайте правительственные меры, облегчайте тяжесть их изгнания. Русский народ этого вам не забудет".
Встреченное общим сочувствием, это обращение сопровождалось другим декларацией, оглашённой Минором от имени эсеров, членов Совещания. В ней выражалась "потребность обратиться к братским социалистическим партиям всего мира". Долголетним пребыванием - дважды - на каторге О. С. Минор на деле доказал преданность революционным и социалистическим своим убеждениям.
{63} Тем убедительнее звучало его напоминание о том, что русскую революцию взорвал изнутри большевизм и с октября 1917 года Россия бьется в судорогах и конвульсиях, вырождаясь в строй, "вынувший из социализма самую душу его свободу - и оставивший только государственно-коммунистическую каторгу".
Декларация "категорически предостерегала социалистов Запада против смешения русской революции с той преходящей специфической болезнью, которой она сейчас поражена, с русским большевизмом ... Под пышной вывеской борьбы за мировую революцию, он идет на беспринципные сделки с героями милитаристической и националистической реакции самых отсталых стран Востока - с Энверами (в Турции) и им подобными... Он обращает в советской России все выборы в сплошную комедию... Он омрачил светлый лик социализма невиданной бюрократической коррупцией и жестокостью ... К перерождению, к эволюции большевизм неспособен. Он способен лишь свое разлагающее влияние перенести с территории России на еще более обширную международную арену. Он это уже делает, деморализуя и раскалывая мировое синдикальное и социалистическое движения.
Доселе мы боялись говорить всю горькую и убийственную правду о большевизме. Мы боялись сыграть этим в руку реакции, не замечая, что именно большевизм везде, где он имеет силу, чтобы дать себя почувствовать, прежде всего в России, дает пищу реакции и толкает в ее объятия народные массы. Большевизм порой казался вам революционным фактором, и многие из вас сами были не прочь из утилитарных соображений прямо или косвенно поддержать большевистскую легенду, поддержать красный миф о большевистском рае".
"Еще меньше можем мы понять, - продолжал оратор, - как многие из социалистов с легким сердцем оправдывают методы большевизма в России, отвергая их для себя. Под этим кроется сознаваемое или несознаваемое глубочайшее презрение к русскому народу, оскорбительный взгляд на него, как на народ рабов, для которого кнут - коммунизм - есть вполне подходящий, естественный, национальный тип социализма. Такого отношения к рабочему народу России, опровергаемого фактами бесчисленных рабочих и крестьянских восстаний, мы, русские социалисты, не ожидали встретить среди наших европейских собратьев, и мы заявляем, что такого извращения взаимных отношений в интернациональной социалистической семье мы не можем оставить без самого категорического протеста ... Поймите нас теперь, когда большевизм успел внести в социалистическую жизнь Запада всего какую-нибудь тысячную долю того разложения, которое внесено им в России, иначе понимание придет к вам слишком поздно: поздно не только для нас, но и для вас".
Последние слова оказались пророческими, - гипотеза, увы, оправдалась в полной мере. Декларация выражала личное восприятие старого революционера и социалиста, но в очень многом, в частности в отношении к Октябрю и социалистам Запада, совпадала с чувствами и отношением почти всех нас. Декларация была {64} своего рода SOS, призывом в почти безнадежных условиях, - и она не была услышана. Это не лишает ее исторического интереса и значения.
Затем последовало внеочередное заявление Милюкова. Он и его единомышленники усматривали основное положительное достижение Совещания в том, что "встреча здесь и наш обмен мнений помогли нам вернуть утерянный три года назад общий язык". И с профессорской методичностью Милюков резюмировал в десяти положениях то общее всем собравшимся, что обнаружилось, по его мнению, принципиально и тактически.
1. Мы сказали с полной определенностью, кого и почему мы считаем нашим общим врагом, и мне ничего не остается прибавить к только что сделанному красноречивому заявлению фракции эсеров.
2. Мы предостерегли иностранные державы и общественное мнение, что всякий шаг к признанию власти, не получившей народного признания, будет шагом против русского народа.
3. Мы сделали отсюда вывод, что никакие соглашения с этой властью узурпаторов не будут признаны русским народом.
4. Мы распространили этот вывод также и на те действия иностранных держав в ущерб России, которые были произведены во время отсутствия России в международном общении держав.
5. Мы исключили отсюда обязательства и долги России, принятые на себя прежней законной властью.
6. Мы признали в интересах российского населения, как естественное следствие снятия блокады, факт уже начавшейся торговли с Россией.
7. Мы осудили иностранную вооруженную интервенцию во внутренние дела России.
8. Мы установили метод добровольного соглашения с отделившимися от России при большевиках народностями и целью этого соглашения определили федеративный строй будущей России.
9. Мы приняли принцип национально-культурной автономии для народностей внутренней России, оградив в то же время права национальных меньшинств.
10. Мы поставили вопрос о судьбе и ограждении прав российских граждан вне России, об охране достояния России и проч.
В том же духе прозвучало и последнее перед закрытием Совещания слово Керенского.
Не "общий антибольшевистский фронт" создаем мы, а устанавливаем единое понимание целей, которые стоят перед русским народом. "Нам по пути со всеми, кто искренне признает великие заветы демократического строительства Мартовской революции Признание в полной мере народовластия, народоправства, - вот что объединяет нас ... Мы пришли сюда и нашим единством здесь засвидетельствовали, что проходит ночь, что возвращаемся мы на путь здорового национального и государственного творчества, который приведет нас к свободе и социальной справедливости".
{65} Одним из многих бремен, отягчавших совесть честных с собой политиков, была необходимость при всех обстоятельствах пользоваться непременно светлыми красками при изображении, если не настоящего, то по крайней мере будущего. Совещание членов Учредительного Собрания состоялось в самом начале двадцатых годов, в период расцвета русской эмигрантской жизни в Париже и, главное, - не утраченной веры в то, что всё худшее уже в прошлом, а впереди по-прежнему "огоньки", которые, совместно с "разумным, добрым, вечным", издавна пленяли воображение русских интеллигентов. Объективная обстановка и обязательная для политических лидеров психология не могли не оказать своего влияния. Отсюда и чрезмерный оптимизм Милюкова и Керенского, ни в какой мере не оправдавшийся последующими событиями.
