Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

Сколько всего существует логик? Абсолютному разуму, вероятно, соответствует одна-единственная логика. Но эмпирический субъект познания испытывает весьма разнообразные виды принуждений мысли, поскольку мышление осуществляется одновременно в разных модулях разума, характеризующихся разным устройством. Если понимать логику как систему принуждений мысли, то логик существует много, они разнородны и могут противоречить друг другу.

В формировании и функционировании логик проявляется важнейший механизм объективации мира, т. е. проецирования на мир структур разума. Имплицитная метафизика, определяющая стандарты логичности, в значительной степени определяется устройством модулей разума. Так, язык навязывает нам определенную метафизику, заставляя считать логичными только те рассуждения, которые определяются его внутренней структурой, проецируемой на мир. Но язык — не единственный модуль мышления. Важнейшим наряду с ним источником логических интуиций является пространственное воображение, причем логика языка и логика пространства совпадают лишь частично. Как язык, так и пространственное воображение исторически изменчивы, а вместе с ними изменяются и логические интуиции. И подобные изменения тесно связаны с историей демократии.

Демократия представляется современному человеку (во всяком случае, западному человеку) логически неизбежным ответом на вопрос о том, как должно быть устроено наименее несовершенное общество. Теория демократии обладает принудительной силой по отношению к нашему мышлению, поскольку кажется нам логичной. Но теории кажутся нам логичными потому, что развивают наши метафизические гипотезы. Следовательно, теория демократии логически неизбежна для нас в той мере, в какой описываемое ею общество структурно похоже на мир, предполагаемый нашей имплицитной метафизикой.

Наша метафизика — это атомистическая и номиналистическая вселенная, родившаяся в ходе интеллектуальной революции XVII–XVIII вв. Вместе с классической механикой сложились и логические предпосылки современной демократии, которая кажется нам неизбежной постольку, поскольку мы мыслим атомистически и номиналистически.

Первоначально модель современной демократии формировалась в рамках традиции либеральной мысли. С точки зрения либерализма, общество состоит из изолированных индивидов, которые равны друг другу и имеют одинаковые права. Именно такую модель либерализм противопоставлял состоявшему из сословий и корпораций обществу Старого порядка. Однако эмпирически люди не равны друг другу и не изолированы друг от друга. Они входят в разные общности, вне которых не возможны как люди. Но если признать этот факт, то общество предстанет сложной структурой, слишком похожей на общество Старого порядка. Либерализм нуждался в индивиде, помысленном максимально абстрактно, до вхождения в какие бы то ни было общности[148]. Только такие абстрактные индивиды могли быть равны. Но для того чтобы антиинтуитивная (поскольку противоречащая жизненному опыту) идея абстрактного индивида стала основой социальной модели и источником логических интуиций, разум должен был быть определенным образом «воспитан» и, в частности, снабжен целой системой образов, в которых эта идея была бы укоренена. Такой системой и стала номиналистическая и атомистическая вселенная, порожденная революцией в естествознании[149].

Но демократия вовсе не должна казаться логически неизбежной людям, не разделяющим указанных метафизических допущений. Например, людям, представляющим мир как иерархию идеальных сущностей, логически неизбежной формой общественного устройства должна представляться, скорее, монархия. Именно такую метафизику разделяли средневековые люди, которым монархия казалась столь же соответствующей природе вещей, как нам сегодня кажется демократия.

Космос идеальных сущностей описывала аристотелевская логика. В соответствии с ней, чтобы определить понятие, надо указать его ближайший род и видовые отличия. Видовые отличия при этом понимаются как необходимые и достаточные условия: члены категории должны обладать хотя бы одним признаком, который свойствен им всем и никому, кроме них. Аристотелевская логика настолько зависит от такого понимания структуры категорий, что все ее основное содержание — правила построения силлогизмов — рассыпается, если отказаться от принципа необходимых и достаточных условий: ведь из двух оснований силлогизма хотя бы одно должно быть сформулировано как общее утверждение (т. е. в терминах необходимых и достаточных условий).

Любые ли свойства данной категории пригодны для ее определения? Логики обычно отличают существенные свойства или атрибуты веои от несущественных. Можно ли образовывать понятия таким образом, чтобы их определения основывались только на несущественных свойствах? Аристотелевская логика предполагает, что определение дается на основе существенных свойств вещи. Следовательно, она предполагает, что у вещей есть сущность, которая и выражается в определении. Но ведь определение указывает на место категории по отношению к категории более высокого таксономического уровня, а та, в свою очередь, также определяется по отношению к сущности более высокого порядка. Определение, таким образом, указывает на сущность категории и на ее место в иерархии сущностей, вплоть до наиболее общей категории, высшей сущности, объединяющей все вещи во вселенной. Именно поэтому аристотелевская логика описывает мир, представляющийся разуму как иерархия идеальных сущностей, как манифестация Логоса[150]. Теория силлогизма как основного инструмента познания имеет смысл только для описания последовательно развертывающейся субстанции.

Для этого стиля мышления, следовательно, характерна идея сущности, иначе говоря, эссенциализм. Неудивительно, что эссенциализм является характерной чертой традиционной социальной терминологии: рассмотрим ее на примере Франции Старого порядка. По унаследованной от Средневековья традиции считалось, что общество состоит из трех сословий, каждое из которых выполняет определенную общественную функцию. Эти сословия — молящиеся, воюющие и трудящиеся (oratores, bellatores, laboratores) — вместе составляли «дом Божий», т. е. высшую целостность. Понятно, что эта схема была теоретического происхождения, но постепенно она стала общепринятой[151]. Наряду с ней в Средние века опробовались и другие классификации[152]. Многие социальные термины были существительными отглагольного происхождения или субстантивированными прилагательными. Связь с глаголом выражала идею наличия у группы определенной функции, в выполнении которой состояло ее предназначение, ее сущность.

К концу Средневековья основные социальные термины устоялись, их связь с глаголами стала менее очевидной, однако система социальных категорий по-прежнему выражала эссенциалистское видение общества. Возьмем, например, само понятие сословия. Для него во французском языке имелось два приблизительно эквивалентных слова — ordre и état. Нас здесь интересует слово état. Оно, собственно, означало положение, статус (и происходило от латинского status), а в переносном смысле — группу индивидов одинакового положения. Приблизительно такое же значение имело весьма распространенное слово condition, только оно обычно применялось для более дробных классификаций, чем слишком общее деление на сословия. В обоих случаях первичным значением слова было именно положение, а вторичным — группа. Но положение, статус человека — это и есть его «качество», его сущность. Характерно, что известный теоретик французского абсолютизма Шарль Луазо в начале XVII в. характеризовал сословие (ordre) как неотъемлемо присущее человеку качество, используя для этого логический термин accident inséparable[153]. Можно вообще сомневаться, насколько четко термины état и condition выражали идею группы. Например, в формуле «генеральные штаты» (Etats généraux) слово états означало не столько группы людей (как нас побуждает думать современная логика представительства), сколько именно сущности, вместе составляющие сущность высшего порядка — королевство.

К такому же выводу склоняет анализ социальных категорий. Характерна история слова дворянство — nobilitas, noblesse. Существительное nobilitas происходит от прилагательного nobilis (известный, знатный), которое, в свою очередь происходит от глагола nosco — знаю. Знаю — знатный — знатность — это классический путь формирования понятия, ведущий от глагола через прилагательное к существительному. Но слово «знатность» (дворянство), в котором фиксируется понятие, — это имя абстрактное, выражающее свойство или качество соответствующей категории людей, их сущность. Слова clergé, noblesse и bourgeoisie в XVI–XVII вв. означали духовенство, дворянство или буржуазию не столько в смысле совокупности клириков, дворян или буржуа, сколько в смысле их статуса или сущности. Они употреблялись не столько как имена собирательные, сколько как имена абстрактные. На русский язык правильнее было бы перевести эти слова как «духовность», «дворянскость» и «буржуазность». На генеральных штатах, следовательно, заседали не клирики, дворяне и буржуа, но духовность, знатность и буржуазность (или, точнее, «третье качество» — tiers état). Для обозначения же множества дворян или буржуа использовались их нарицательные имена во множественном числе (nobles, bourgeois). Из этого следует, что интеллект нуждался в лингвистических инструментах для выражения прежде всего идей экземпляра рода и сущности рода. Грамматическая структура категорий отсылала к модели социального мира как иерархии идеальных сущностей. Лишь позднее, в основном уже в XVIII–XIX вв., слова, которыми раньше обозначали сущности, станут обозначать множества. Это будет радикальный разрыв с традицией эссенциалистской социальной мысли.