Анатолий Елкин - Арбатская повесть

С вечера пришлось прибыть со своим персоналом на корабль. Выход был назначен на раннее утро. Перед отплытием, пожалуй, последним прибыл на корабль адмирал Эбергард. Начали делать последние приготовления, убирать разные части. И вот во время уборки одной из шлюпбалок одна как-то вывернулась и с силой ударила стоявшего рядом молодого офицера. Он потерял сознание, его сейчас же взяли на носилки и отвезли в госпиталь. Не знаю, суеверие ли адмирала, или что другое повлияло, но Эбергард тотчас же отменил поход; вызвали его катер, и он отплыл со своим штабом и поваром на берег. Это произвело очень странное и неприятное впечатление на всех. Ведь это было в дни войны, когда, казалось, каждый военачальник должен проявлять и геройство и решительность, а не поддаваться каким-то минутным впечатлениям.

Только через неделю возобновился поход. Проходили полным ходом вдоль южного берега, где особенно глубокое море, проверяли все механизмы, создавали условия для выяснения живучести корабля. А когда смеркалось, уходили далеко от берегов, ночью шли с потушенными огнями…

Вся сдача прошла прекрасно. Все, что было на корабле под моим наблюдением, работало безукоризненно…»

Нужно ли говорить, что я чувствовал, получив и это письмо, и эти материалы!.. Потом было много писем. Мы стали с Верой Владимировной Афанасьевой друзьями.

Вот и не верь после всего этого в «судьбу». В предопределенность встреч людей, болеющих одной мечтой и желанием. Даже тогда, когда одного из «собеседников» уже не было в живых.

Так или иначе, уверен, пути воспоминаний Леонида Митрофановича с путями моего поиска не могли не перекреститься.

5. О ЧЕМ НЕ ГОВОРИЛОСЬ В ЗАКЛЮЧЕНИИ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ. «ПЛЕМЯННИЦА» ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА

Солдаты умирали «за веру, царя и отечество».

В банковские сейфы хозяев «Руссуда» лил золотой дождь.

«Желанная и скорая» победа уходила мерцающим миражом.

Империя тяжко кряхтела.

Колокола отзванивали последние часы Романовых.

Буржуазия, контрреволюция готовили свои кадры в преддверии неминуемых грозных событий.

Адмирал Эбергард покинул свой пост…

Адмирал Эбергард, состоявший во главе Черноморского флота в течение 5 лет, ныне заменен вице-адмиралом Колчаком и назначен членом Государственного Совета…

Выполнив за время своего командования ряд сложных операций и, в частности, бомбардировки Босфора и многих пунктов на турецком и болгарском побережье, имев несколько открытых столкновений с сильными и чрезвычайно быстроходными судами противника, — адмирал Эбергард ныне передает своему преемнику Черноморский флот совершенно неприкосновенным и обогащенным большим боевым опытом…

Главный командир Севастопольского порта вице-адмирал Маньковский назначается членом Адмиралтейств совета. Начальник дивизии линейных кораблей Черноморского флота вице-адмирал Новицкий назначается главным командиром Севастопольского порта.

Состоялось освящение передачи на линейный корабль «Императрица Мария» иконы-стяга города Севастополя.

За три месяца до гибели «Императрицы Марии» командующий Черноморским флотом адмирал Эбергард получил записку, весьма смахивающую на ультиматум:

«Мы тебя знаем и верим тебе, но если ты хочешь преуспеть, должен подчиниться нашей воле.

Адмирал не привык к ультиматумам: он отослал записку обратно. Адмирал еще не понимал в полной мере, чем рискует и какие последствия сей поступок может иметь.

Как раз в это время Крылову его знакомый, близкий к тогдашнему министру финансов и премьеру Коковцеву, передал рассказ Коковцева:

«Ко мне навязывался Гришка (Распутин. — А. Е.) и все хотел о чем-то переговорить, я отнекивался. Делаю доклад царю, он и говорит:

— Владимир Николаевич, с вами хотел бы переговорить Григорий Ефимович, назначьте ему время.

Высочайшее повеление! Назначил день и час приема и нарочно пригласил сенатора Мамонтова. Приехал Гришка, поздоровался, сел в кресло, начал бессодержательный разговор… Затем говорит:

— Я, Владимир Николаевич, хотел с тобою… по душам поговорить, а ты сенатора пригласил, ну, бог с тобой, прощевай.

На следующем докладе спрашивает меня царь:

— Что, у вас Григорий Ефимович был?

— Был.

— Какое произвел на вас впечатление?

— Варнак… (каторжник. — А. Е.).

— У вас свои знакомые, и у меня свои. Продолжайте доклад.

Этот доклад был последним…»

Через неделю Коковцев получил отставку. Эбергард переоценил свои силы. Распутин, казалось, вначале проглотил обиду. Но вскоре Эбергарду вручили новое послание:

«Посылаем тебе наше благословение — образок. Ты же, в знак подчинения нашей воле, должен жениться на нашей племяннице, ныне проживающей в Севастополе (прилагался адрес. — А. Е.)…

Эбергард вызвал адъютанта и, вручая ему записку Распутина, срывающимся от ярости голосом приказал:

— Адрес здесь имеется. Чтобы этой «племянницы» через двадцать четыре часа в Севастополе не было. Это — приказ…

Через несколько дней Эбергарду было предложено сдать командование флотом вице-адмиралу Колчаку, охарактеризованному историком достаточно красноречиво:

«Ярый монархист, близкий к реакционным кругам Ставки и Морского министерства».

История с «племянницей» явно приобретала иную окраску. Судьба «племянницы» Распутина больше не волновала. Значит, он кому-то расчищал путь. Но кому?

Как выяснилось впоследствии, женщина, на которую указывал в своих записках Распутин, была связана с прогерманскими петербургскими кругами, а значит, и с германской разведкой.

«Можно ли, однако, сказать, — спрашивает исследователь М. Касвинов, — что Распутин был германским агентом в прямом и непосредственном смысле этого слова?»

За пятьдесят с лишним лет этот вопрос задавался не раз, и отвечали на него по-разному.

М. Касвинов, на наш взгляд, справедливо солидаризируется здесь с мнением, высказанным еще в двадцатых годах советским историком М. Н. Покровским:

«…Не столь уж существенно, брал ли Распутин от немцев деньги или не брал, был он агентом «сознательным» или «бессознательным»… Распутин мог «продать, и продать кого угодно: Антанту, кайзера или свою страну».

Во всяком случае, лучших условий, созданных при прямом участии Распутина, для работы кайзеровской разведки невозможно представить.

Когда читаешь Заключение Комиссии, обращает на себя внимание своего рода «локальность» выводов по третьей версии. Каждому, кто сейчас возьмет дело о гибели «Марии» в руки, станет ясно, что элементарная логика требовала расширения Заключения и распространения выводов на более широкие и важные явления и события, чем гибель корабля сама по себе.

Почему такого не случилось, хотя все нити так или иначе вели явно в распутинский кружок? Мог ли А. Н. Крылов или любой другой член Комиссии не знать о том, о чем знал в Петербурге любой самый заурядный чиновник, — о всемерном покровительстве всему прогерманскому при дворе и о роли, которую играл там Распутин? Конечно, нет! Во флотских кругах был широко известен хотя бы разговор Александры Федоровны с командиром царской яхты «Штандарт» Саблиным, в котором императрица прямо сказала, что даже такой человек, как «верховный главнокомандующий» Николай Николаевич, был низвергнут по указанию «нашего друга» Распутина.

Официальные выводы о высоких покровителях германского шпионажа, даже родись они в голове всех членов Комиссии (а не думать об этом они, конечно, не могли), были в 1916 году попросту нереальными.

В книге «Мои воспоминания» Крылов уже ничему не удивляется. Особенно после того, как прочел опубликованные после революции переписку между царицей, бывшей в Царском Селе, и царем в ставке и дневник французского посла Палеолога.

«Эти две книги, — гневно пишет Крылов, — надо читать параллельно, с разностью примерно в 4—5 дней между временем письма и дневника. Видно, что письма царицы к царю перлюстрировались, и их содержание становилось известным. Например, царица пишет: «Генерал-губернатор такой-то (следует фамилия), по словам нашего друга (Григория Распутина. — А. Е.), не на месте, следует его сменить». У Палеолога дней через пять записано: «По городским слухам, положение губернатора (такого-то) пошатнулось и говорят о предстоящей его смене».