Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант
В XIV веке маленький Ареццо пережил все невзгоды итальянского города, преимущественно гибеллинского толка, т. е. политическую верность императорам Священной Римской империи, а не римским папам. Гвельфская Флоренция, поддерживавшая папу против императоров в борьбе за политическую власть в Италии, одолела Ареццо при Кампальдино (1289), где сражался Данте; в 1340 году все аретинские гибеллины в возрасте от тринадцати до семидесяти лет были изгнаны; а в 1384 году Ареццо окончательно перешел под власть Флоренции. В древности здесь родился Меценат; в XV и XVI веках здесь родились Джорджо Вазари, прославивший эпоху Возрождения, и Пьетро Аретино, на некоторое время сделавший ее печально известной. Каждый город Италии породил гения и изгнал его.
В 1312 году сир Петракко поспешил на север, чтобы приветствовать императора Генриха VII как того, кто спасет Италию или, по крайней мере, ее гибеллинов. Будучи столь же сангвиником, как Данте в тот год, Петрако перевез свою семью в Пизу и стал ждать уничтожения флорентийских гвельфов.
Пиза все еще оставалась одним из великолепий Италии. Разбитый генуэзцами в 1284 году флот уменьшил ее владения и сузил торговлю; и распри гвельфов и гибеллинов в ее воротах оставили ей мало сил, чтобы уклониться от империалистической хватки меркантильной Флоренции, стремящейся контролировать Арно до ее устья. Но ее храбрые горожане прославляли свой величественный мраморный собор, свою шаткую кампанилу и свое знаменитое кладбище, Кампо Санто, или Священное поле, центральный четырехугольник которого был засыпан землей из Святой земли, стены которого вскоре должны были украсить фрески учеников Джотто и Лоренцетти, а скульптурные гробницы давали мгновение бессмертия героическим или щедрым покойникам. В Пизанском университете, вскоре после его основания, тонкий юрист Бартолус из Сассоферрато адаптировал римское право к потребностям эпохи, но излагал свою юридическую науку в таких эзотерических выражениях, что на его голову обрушились и Петрарка, и Боккаччо. Возможно, Бартолус счел неясность благоразумной, поскольку оправдывал тираноубийство и отрицал право правительств отнимать имущество у человека только на основании надлежащей правовой процедуры.1
Генрих VII умер (1313), так и не успев решить, быть или не быть ему римским императором. Гвельфы Италии ликовали, а сир Петрарко, небезопасный в Пизе, эмигрировал с женой, дочерью и двумя сыновьями в Авиньон на Роне, где недавно учрежденный папский двор и быстро растущее население открывали возможности для мастерства юриста. Они поплыли вверх по побережью до Генуи, и Петрарка никогда не забывал открывающееся великолепие итальянской Ривьеры — города, как диадемы на бровях гор, спускающиеся к зеленому синему морю; это, говорил молодой поэт, «больше похоже на небо, чем на землю».2 Авиньон показался им настолько переполненным сановниками, что они перебрались на пятнадцать миль к северо-востоку, в Карпентрас (1315); там Франческо провел четыре года счастливой беззаботности. Счастье закончилось, когда его отправили в Монпелье (1319–23), а затем в Болонью (1323–6) для изучения права.
Болонья должна была ему понравиться. Это был университетский город, наполненный весельем студентов, запахом учености, волнением независимой мысли. Здесь в этом четырнадцатом веке были прочитаны первые курсы по анатомии человека. Здесь преподавали женщины, некоторые, как Новелла д'Андреа (ум. 1366), настолько привлекательные, что традиция, несомненно, причудливая, описывает ее как читающую лекции за вуалью, чтобы студенты не отвлекались на ее красоту. Коммуна Болоньи одной из первых сбросила иго Священной Римской империи и провозгласила свою автономию; еще в 1153 году она выбрала своего подесту, или городского управляющего, и в течение двух столетий поддерживала демократическое правительство. Но в 1325 году, когда там находился Петрарка, он потерпел столь катастрофическое поражение от Модены, что перешел под защиту папства, а в 1327 году принял папского викария в качестве своего губернатора. С этого момента связано много горьких историй.
Петрарке нравился дух Болоньи, но он ненавидел букву закона. «Мне было неприятно приобретать искусство, которым я не хотел заниматься бесчестно и вряд ли мог надеяться заниматься иначе».2a Все, что его интересовало в юридических трактатах, — это их «многочисленные ссылки на римскую древность». Вместо того чтобы изучать право, он читал все, что мог найти, — Вергилия, Цицерона и Сенеку. Они открыли для него новый мир, как философии, так и литературного искусства. Он начал думать, как они, и жаждал писать, как они. После смерти родителей (1326) он оставил юриспруденцию, вернулся в Авиньон и погрузился в классическую поэзию и романтическую любовь.
По его словам, именно в Страстную пятницу 1327 года он увидел женщину, чьи скрытые чары сделали его самым знаменитым поэтом своего века. Он описывал ее с захватывающими подробностями, но так хорошо хранил тайну ее личности, что даже его друзья считали ее выдумкой его музы, а все его увлечения — поэтическим вольнодумством. Но на форзаце его экземпляра Вергилия, ревностно хранимого в Амброзианской библиотеке в Милане, до сих пор можно увидеть слова, которые он написал в 1348 году:
Лаура, отличавшаяся добродетелями и широко прославленная моими песнями, впервые предстала моим глазам… в год Господа нашего 1327, в шестой день апреля, в первый час, в церкви Санта-Клара в Авиньоне. В том же городе, в том же месяце, в тот же шестой день, в тот же первый час, в году 1348, этот свет был изъят из нашего дня.
Кто была эта Лаура? 3 апреля 1348 года в Авиньоне было составлено завещание некой Лауры де Сад, жены графа Гюга де Сада, которому она подарила двенадцать детей; предположительно, это была любимая дама поэта, а ее муж — дальний предок самого известного садиста в истории. Миниатюра, приписываемая Симоне Мартини и хранящаяся в Лаврентьевской библиотеке во Флоренции, по традиции считается портретом Лауры Петрарки; на ней изображено лицо нежной красоты, тонкий рот, прямой нос и опущенные глаза, наводящие на мысль о задумчивой скромности. Мы не знаем, была ли Лаура замужем или уже молодой матерью, когда Петрарка впервые увидел ее. Во всяком случае, она спокойно принимала его обожание, держалась от него на расстоянии и всячески поощряла его страсть отрицанием. Об искренности его чувства к ней говорит его позднее раскаяние в его чувственных элементах и благодарность за очищающее влияние этой безответной
