С мечтой о Риме - Борис Джонсон
К тому времени, когда они пришли в Германию, им удалось поколотить почти всех на планете. И само слово «Рим», по-видимому, происходит от греческого слова ῥώμη, обозначающего силу. В первые века после основания города в 753 году до н. э. римляне сосредоточились на покорении своих соседей. Те уступали один за другим: латины, сабины, вольски, этруски – все были поглощены. Затем, во II веке до н. э., у этой операции словно повысилась передача. Казалось, что римляне побеждают всегда, независимо от того, проявляли ли они агрессию сами или оказывались втянутыми в локальные конфликты. Покорена Испания, к портфелю завоеваний добавлена Греция, Карфагену нанесено окончательное поражение, а сам город разрушен до основания и, как утверждают, перепахан и засеян солью.
Конечно, случались поражения и катастрофы, но к I веку до н. э. все Средиземноморье находилось под контролем города на берегах Тибра, однако и этого было недостаточно. Подталкиваемые жаждой славы амбициозные римляне стремились занять командные посты и получить шанс связать свое имя с новыми владениями.
Юлий Цезарь вознамерился завоевать Галлию, которая включает современную Францию, Бельгию, Люксембург, Западную Швейцарию, а также кусочек Германии и Голландии. Как оценивают, к тому времени, когда он завершил задуманное, погибло около миллиона человек. Галлия стала частью империи, и Рим полностью доминировал на левом берегу Рейна. А как насчет правого берега?
Когда римляне смотрели через реку и разглядывали чащи, им требовалось сделать подсчет: конечно, там можно снискать славу, но стоила ли эта земля того, чтобы рисковать жизнью? В ней не было заслуживающих упоминания поселений, ничего, на что можно опереться, никакой цивилизации, которую можно романизировать. Лес был зловещим, темным и непроходимым, а скот – тощим и мелким. Разумным вариантом было бы не предпринимать ничего, а консолидировать колонии на левом берегу, например, в тех местах, где сейчас находятся Майнц и Кёльн.
Но такой подход не учитывал римского имперского менталитета и амбиций П. К. Вара. До нас дошло изображение этого мастера исторических неудач, созданное современником на монете того периода, когда Вар был проконсулом Африки. У него большой выдающийся римский шнобель, толстые губы, свойственные глупцам, и стрижка под горшок. Вероятно, моя оценка предвзята из-за испепеляющего вердикта историков, но он не производит впечатления человека с высоким интеллектом. По-видимому, он был типичным римским карьеристом, одержимым своим продвижением по cursus honorum – хорошо ранжированной лестнице государственных должностей, служившей римлянам мерилом успеха.
Его отец, некий Секст Вар, достиг ранга квестора, а затем совершил непростительный политический промах. Он не только встал на сторону Помпея во время гражданской войны 40-х годов до н. э. (если вы забыли, в ней победил Цезарь), но и усугубил свое положение после убийства Цезаря в 44 году до н. э., когда поддержал заговорщиков и убийц, консервативных сенаторов вроде Брута и Кассия. Вы помните из Шекспира[4], что эти антицезарианцы были разбиты при Филиппах в 42 году до н. э., а выжившие убили себя. По этому римскому обычаю поступил и Секст Вар. Он попросил своего слугу пронзить его мечом, и раб с удовольствием повиновался.
Поскольку хроника его семьи уже была испещрена грубыми просчетами, П. К. Вар решил подлизываться к наследнику Цезаря, чего бы это ни стоило. Он, видимо, участвовал в сражении при мысе Акций в 31 году до н. э., когда Октавиан одержал верх над Антонием и Клеопатрой. Вар стал эдилом, затем претором, а в 13 году до н. э. был избран консулом вместе с Тиберием, пасынком человека, ранее называемого Октавианом, а теперь известного как император Август. Сначала Вар женился на дочери Агриппы, зятя и сподвижника Августа, а впоследствии – на Клавдии Пульхре, дочери племянницы Августа. Все это показывает, что он вошел в римскую элиту и занимал немаловажное место в правящих кругах империи. Самоубийство отца оставило в его душе неизгладимый след, и П. К. Вар всячески угождал Августу, стремясь стать наперсником самого могущественного человека мира. Куда бы ни направлялся Вар, он в каком-то смысле был представителем воли и авторитета императора.
Вару была дана в управление Сирия, и говорили (возможно, несправедливо), что к концу своего пребывания в должности он сделал богатую провинцию бедной, а бедного человека богатым. В 7 году н. э. он стал пропретором провинции Германия, и, хотя ему исполнилось пятьдесят три, что было немалым возрастом для римлянина, Вар решил воспользоваться своим назначением в полной мере.
Считалось, что Германия была завоевана Тиберием и его братом Друзом. Считалось, что эта провинция была мирной. Друз дошел до Эльбы и был удостоен почетного прозвища Германик в награду за свои достижения. Хотя, по всей видимости, никто не удосужился поинтересоваться у самих германских племен, считали ли они себя разбитыми и колонизованными, Вар решил исходить из предположения, что теперь хозяин он.
Он начал отдавать приказы германцам, словно те уже были рабами римлян. Он требовал денег от Германии – даже от той ее части, которая была за Рейном, – как будто имел дело с покоренной нацией. Это приводило к нарастающему негодованию, которое германцы предпочли на время скрыть.
Рассказывали, что Вар устанавливал законы и выносил вердикты, словно был претором в центре города, а не полководцем, которого окружал со всех сторон великий Wald[5], населенный необузданными племенами. Веллей Патеркул сообщает нам, как германцы старательно изображали, что им интересна эта канитель законотворчества, и нарочито признавали чудодейственные блага римской цивилизации. Они потакали Вару, придумывая поводы для тяжб, а затем церемонно собирались у римлянина и просили того вынести решение. И все это время они ухмылялись и говорили между собой на непонятном римлянам языке, который сами не могли записать. Но по нескольким дошедшим до нас словам мы можем безошибочно связать их речь с современным немецким.
Наверняка Вар знал цену этим людям. Но у него были войска со значительно превосходящим вооружением, и можно понять причины его самоуверенности. Древние германцы не славились изощренностью. Согласно Тациту, который с восхищением пишет о них[6], их представление о тяжелом трудовом дне состояло в том, чтобы встать поздно после употребления накануне вечером забродившего ячменного отвара. Затем они умывались теплой водой и приступали к очередному пиршеству, кульминацией которого обычно бывали драки и по-дружески разбитые головы. Они носили штаны (варварскую одежду) и смазывали свои рыжеватые волосы животным маслом (в отличие от римлян, которые полагались на оливковое масло при мытье). Их общий подход к жизни был довольно хаотичным. Они проводили время в праздности, утверждал Тацит, и считали малодушием добывать по́том то, что может быть приобретено кровью. Их настроение менялось, согласно стереотипу, применяемому к жителям Германии на протяжении веков, от безудержного
