Сергей Григорьев - Пароход на суше

- Отчего нельзя, - ответил инвалид, - особо, если на табачок старику пожалуешь... ну, гривну, что ли? А?

- Гривну? Той гривны у меня нема, а тютюн е.

Хозяин насыпал из тавлинки в подставленную инвалидом фуражку табаку.

- Гони беспрепятственно, - сказал инвалид, накинув фуражку на лысую голову так ловко, что табаку и порошинки не пропало.

Но и разрешение, полученное от начальства, ничуть не подействовало на быка.

- Гони! Чего же? - кричит инвалид. - А то скоро обратная машина будет.

- Гнал бы, добродию, да бык, скаженный, нейдет...

- Это уж не в нашей власти. Наломай ему хвост.

Однако и это средство не подействовало: сколько ни крутили Голове хвост, он не хотел ступить на дощатый помост переезда. Бугай нейдет, и волы стоят.

Вдруг за рощей, куда умчался поезд, взвились и опять заграяли вороны. Шары на столбах поднимаются и опускаются - вверх, вниз, вверх, вниз... Инвалид надел мундир в рукава - бежит к шлагбауму.

Опять по линии проскакал с флажком солдат. Не успел инвалид опустить шлагбаум, как Голова кинулся на помост и стал посередь рельсов; ревет, рога долу клонит. Волы пошли за Головой и тоже встали на переезде.

- Гей! Гей! - Я кинулся к Голове и огрел его дрючком.

Хозяин с хлопцами лупят волов...

Вдали показалась машина. Слышно, опять шарманка играет, барабаны бьют. Бык завидел "пароход" - и пустился вскачь ему навстречу. Я, света не взвидя, за ним. Догнал, бью его по морде, с насыпи свернуть хочу. Не тут-то было! Уставил рога и бежит. Я - с насыпи кубарем, вскочил на ноги, хотел бежать куда подальше. Тут меня кто-то за ворот схватил и тряхнул так, что у меня зубы лязгнули. Гляжу - жандарм.

- Твой бык? - рявкнул жандарм, шевеля усами.

- Мой, - с испугу ответил я.

- Гони на Дистанцию. Ты чуть крушение не сделал!

Оглянулся я. Вижу - стоит "пароход" неподвижно. Шарманка перестала играть. Пар шипит. А Голова, упершись в передний брус машины, бодает, будто хочет весь поезд назад подать. Обер-кондуктор бежит вдоль вагонов и господ успокаивает, под козырек берет.

- Ну, - говорю быку, - натворил делов! Пропали мы с тобой, Голова!

Привел меня жандарм к станционному дому, доложил. Писарь посмотрел в расписание взысканий и говорит вахмистру:

- Три рубля штрафу!

Ну, думаю, плакали мои денежки! Распорол я пальцем подоплеку, достал зеленую бумажку.

- Пиши квитанцию, - говорит вахмистр, обращаясь к писарю.

- Как звать? Чей будешь?

Я отвечаю. Писарь скрипит гусиным пером. Оторвал квитанцию от корешка, накоптил печать на свечке, квитанцию пристукнул, мне подает:

- Ступай вон!

Засунул я квитанцию, где была зеленая бумажка, и пошел вон в слезах. Бык замычал даже от радости, меня увидя: думал, я совсем пропал. А мне на него глянуть противно.

Веду я быка назад к переезду на шоссе. Все тихо на чугунке, только проехала по рельсам пароконная тележка с кирпичами. По шоссе через переезд народ идет, тянутся возы. Наших волов и хозяина с хлопцами нигде не видно. Спрашиваю старика:

- Кавалер, а где же волы наши, где хлопцы, где хозяин?

- Ха-ха! Напугал я их, что теперь тебя в крепость свезут, там в крупу столкут, а порошок в Неву спустят. "А бык? И бык пропаде?" - "Зачем пропаде! Бык, говорю, пойдет в солдатский котел". Хозяин инда заревел. Шапкой о землю ударил да скорее волов гнать к Питеру. Догоняй их теперь. Ищи!

Мы с Головой пустились вслед хозяину к Питеру. Да где догнать! И бык устал, и я устал. Дело к ночи. Заночевал я с Головой в лесу; не ужинав, привалился к его теплому боку и дремал, пока, взойдя, не обогрело солнышко. Думал я, что утром скорее догоним - наверное, и наши на ночь где-нибудь пристали. Нет! Да и негде: начались уже дома, трактиры, огороды и уже вместо шоссе мощенный булыжником Обуховский проспект, - где тут скотине расположиться?

Скотины утром - видимо, местной - гнали порядочно; я потом узнал, что в тот день "площадка" была, то есть базарный день на скотном рынке.

Еще до скотопригонного двора было далеко, а уж меня спрашивают прасолы:

- Продавать быка ведешь? На мясо? На племя?

- На племя! - отвечаю. - Что, не видишь, какой бык?

- Да, бык - лучше не надо. Только тощий... Сколько просишь?

Я испугался: чуть быка чужого не продал. Не ответил, спешу дальше. Так дошли мы с Головой до огромного здания с высокой аркой для ворот, а по бокам ворот стоят два ярых чугунных быка: черные, огромные, как живые, того гляди, с гранитных фундаментов спрыгнут.

Здесь нам с быком пришлось совсем плохо. Меня за руки хватают, быка за рога. Пастух с трубой, с берестяным ранцем; уполномоченный от общества - в кафтане; чухонки в белых платочках; немцы в круглых шляпах; ражие мясники с засученными рукавами; одна даже благородная в салопе и шляпке.

- Продаешь быка?

- На племя?

- Документ есть?

Рвут у меня веревку из рук...

- Сколько просишь?

- Пять красных! - кричу, чтоб отвязаться.

- Бери любую половину! - кричит пастух. - Четвертной билет получай.

- Двадцать пять с четвертаком! - кричит один.

- Двадцать семь! - набавляет другой.

- С полтиной!

Пошел, можно сказать, мой бык "с аукциона".

Опомнился я - гляжу, народ от нас отхлынул. Держит быка за веревку барыня в салопе (и к чему ей бык?), у меня в руках деньги: тридцать два рубля с серебряной полтиной.

"Чего же это я сделал? Чужого быка продал!" - думаю.

- А документ есть? Уж не краденый ли бык-то? - спрашивает барыня.

- Как же! - спохватился я и достаю квитанцию жандармскую.

Читаю вслух - сам впервые узнал, что там написано: "Взыскано с крестьянина Григория Патрикеева за допущение ему принадлежащего быка на линию железной дороги три рубля". И печать с орлом.

Барыня у меня квитанцию взяла, прочла, осталась довольна, потому печать! Я - в одну сторону, она с быком - в другую; не успел я с ним как следует проститься. Ходил я весь день по проспекту, по трактирам - думал, найду, да так и не нашел хозяина. Как в воду канул и он, и хлопцы, и волы. Что будешь делать?!

В трактире с органом напился чаю с лимоном, купил в лавке пуховую шляпу с золоченой пряжкой и отправился на Семеновский плац. Гляжу: дом с башней, на башне громадные часы - стрелки в сажень! Расспросил, как и что, - говорят, машина скоро пойдет. Место в карете стоит два с полтиной ассигнациями, в дилижансе (это вроде второго класса) - рубль шесть гривен, а на открытой платформе - три двугривенных: это третий класс. Кассир меня и спрашивать не стал, какого я классу, выдает круглую жестянку и добавляет:

- Береги билет, а потеряешь - три рубля штрафу.

Зажал я жестянку в кулак. Выхожу на платформу. А машина уже готова.

Кондуктор засвистал. Заиграла шарманка. Грянула музыка. Бухнул пар из трубы. Искры посыпались. Машина покатилась. Я шляпу рукой держу. А уж впереди огороды, и тот переезд на шоссе, и знакомый инвалид. Драгун с флажком скачет впереди поезда - "путь очищает".

Думаю, что не больше чем в полчаса докатила машина до Павловска. Чистая публика - в вокзал. Я тоже сунулся. А в дверях жандармы парой стоят:

- Куда, серый черт, прешь? Не видишь?

Вижу, вывеска: "Нижним чинам и простолюдинам вход воспрещен".

Походил я вокруг, да с той же машиной в Питер воротился! Купил там мамыньке гарусный платок, батеньке - складной ножик, девушке одной колечко да ситцевый платок с напечатанной на нем картинкой. Пошел я затем на почтовую станцию. Купил себе верхнее место в почтовой карете до Хотиловского Яму - и домой! Да тут и соблазнился: увидал в часовом магазине часы серебряные с шейной цепочкой да и купил за двенадцать с полтиной серебром. Взобрался на карету, часы вынимаю, поглядываю: скоро ли почта пойдет?..

Так домой и воротился. Мамынька мне обрадовалась. А батенька все деньги спрятал и часы отобрать хотел. Но я ему так объяснил: не миновать-де моему хозяину то ли назад домой, то ли в будущее лето мимо нас скотину гнать - он ведь этим живет. Увижу его и отдам по-честному часы, человек самостоятельный, а вместо часов петуха возит! Просто срам глядеть.

Батенька согласился:

- Ну, носи покуда!

Да так до сей поры и ношу".

Дед достал часы, щелкнул крышкой и, поднеся по очереди к уху каждого из внучат, дал послушать, как тикают часы.

- Идут часы, не становятся! - вздохнув, закончил дед свою повесть.