Владимир Григорьев - Паровоз, который всегда с тобой

Григорьев Владимир

ПАРОВОЗ, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ

Кочегары божатся: если уж паровоз рванет всем котлом — то хуже порохового погреба. Свидетелям так врежет, что судебными повестками свидетелей не соберешь.

— А если наоборот?..

— Как наоборот? — бледнеют специалисты. — Невозможно.

И тем не менее по стратегической развилке Бухара — Париж — Большие тупики магистральный тепловоз серии ПТУ-104 ударом взрыва перепревших в теплушке зернобобовых шибануло так, что кумулятивной волной транзитом кинуло шпалами на Париж и потомственный телеграфист Ять, теряя сознание, успел отбить по линии отчаянную молнию:

— Кинуло Гомелем на Париж тчк Держите тчк Ять тчк.

В МОПСе (Мос. отд. пут. сообщ.) в момент получения депешей этого крика завершилось перманентное заседание коллегии. Форсировалось обоснование закономерного скачка цен на плацкартные в связи с неожиданным улучшением самообслуживания в литерных и мягких. Однако коллегия не отмахнулась от просьбы своего Ятя.

— Удержать тепловоз — швах, это ж ПТУ-104! Выход один: дать зеленую улицу по всем магистралям сразу. Остановится сам! — такое вышло директивное мнение.

На пограничной таможне, когда бешеный тепловоз вихрем мелькнул на Запад, таможенники довольно потирали руки:

— Фу, черт, успели с актом о прогоне. Даже печать завизировали. И шлагбаум уцелел, хоть все одно списывать пора. Пронесло! — все удовлетворенно вглядывались в сторону безмятежного заката, куда пронеслось взбесившееся железо. — Гора с плеч. Вирай шлагбаум!

Но Запад только с восточного ракурса смотрелся таким уж безмятежным. Он гудел встревоженным ульем. На подходах к Парижу тепловоз рискнули осадить не раз и не два, трещали петарды, а некий подвижник за права воскликнул «Но пасаран!», что переводится заголовком знаменитой картины нашего передвижника «Не пущу!» Диссидент бросился на рельсы поперек, залег, только прохожие конформисты не выдюжили, очистили от него полосу вместе с отчуждением, за что борец тут же подал на них в суд качать права.

— О-о, рюсс паровоз! — кричали и жмурились заграничные стрелочники, все сплошь конформисты. Столь убедительного сюрреализма им еще не показывали.

Шлагбаумы паровоз щелкал, как костяшки на счетах. Вся надежда у мэра Парижа социалиста Пуркуа Па оставалась на раскидистую сеть, в которой громовый ПТУ-104 обязан был умерить пыл, что твой гладиатор с мечом наперевес в боевой вуалетке соперника. Мэр опустевшей столицы, где праздник, известно, был всегда с тобой, как перед пенальти, нервно разминался в перчатках у траловых сеть-эластик. Сам во фраке, шелковом цилиндре «Маркони», а белоснежные перчатки от Диора пригнали пневмопочтой, чтобы жесты отмахивались по-матросски, жесты режима благоприятствия и политеса. Мерси, высаживайтесь, приехали, это ваш визит доброй воли в порядке культурного обмена. Вербальные букеты совершенно голландских тюльпанов в серебряных ведрах под шампанское курировал недалече начальник департамента тюрем де Бастилио, ставленник правых и монархист. Наручники «Камрад» (made by Krupp) маскировались в букетах.

Звено перехватчиков «Мираж» с ядерными боеголовкам на борту, в, жуткой спешке не успели опростать на бетон, настигало престижную цель, не открывая огня, хотя у многих руки на гашетках чесались.

— Финита прибывает, — прохрипело у мэра под цилиндром «Маркони» от командира «Миражей».

— Мерси за внимание, командир. Считайте, что железный крест Жанны д'Арк уже в кармане, — прожженый политик, кавалер Почетного Легиона Пуркуа Па, учтивый в закулисной жизни, перед своими избирателями был учтив двойной порцией. Он махнул перчаткой угрюмому де Бастилио, гот флегматично вооружился букетом потяжелей. Оно выкинулось из-за горизонта в шлейфе пыли и громокипящих завихрений.

— Гол Парижу, — отчаянно мелькнуло под цилиндром у мэра. — Боже, пощади Нотр Дам!

…Честь Парижской Богоматери осталась при себе.

Безотказная формула mv2/2, помноженная на колдовской коэффициент знака качества сетей «Мицу-бис-браво» по отлову кашалотов в целях дрессировки и шоу-фокусов, она подтвердила свою беспрецедентную неувядаемость, несмотря на расцвет вселенской относительности Эйнштейна. То самое, что радушие супостатов панически окрестило «Рюсс паровозом», нетопырем ворвалось в гибельные сети, растянуло мешок в глубинку маневровых пространств и в отличку от простоватых кашалотов без лишней волокиты могучей отдачей рогатки катапультировалось туда, где Восток.

— Отстояли Париж, — учтиво констатировал измочаленный Пуркуа, прощаясь на рю де ла Пэ среди брошенной столицы с сильной личностью де Бастилио, Пароль д'оннер, страшно подумать, рельсовой войной дело пахло.

— Отступать было некуда, позади Париж. На том еще Великий Бурбон стоял, гвардейски отчеканил монархист и, оставаясь старым интриганом, коварно подпустил напоследок. — Единственно, кто не дезертировал из Лютенции Паризьериум — наши уголовнички. Ваше социалистическое величество не намерено ли объявить моим героям амнистию? По такому случаю.

— По такому случаю мы объявим вашим уголовничкам мессу, — отрезал фраппированный Па.

Передовики таможни станции «Здравствуй-и-Прощай», только что выручившие стране методом спаса морально и физически разложившийся шлагбаум, обмозговывали в каптерке стихийное происшествие. Все на чем свет каялись в спасении жизни полосатому каторжнику дорог, ветерану-шлагбауму допотопного изделия черносотенной гильдии «Крест и орел».

— Ошибку давали! Замешкать нечистый помешал, свеженького пригнали бы полосатого, при японском фотоглазе — будьте любезны! Жди теперь, когда план на горе свистнет.

Тут опять аппарат застучал, телеграмма полезла на другом языке, посторонний ничего не поймет. Все-таки разобрали слово «…паровоз…»

— На кой ляд паровоз, когда и слова-то такого нет уже!

Шваркнуло и крякнуло за стеклами каптерки. Брызнули сталинитовые витражи зарешеченного в Европу окна, сотрудников кинуло под станковый портрет министра, то ли обхсеного, то ли по тяге — оба приходились однояйцевыми близнецами — и одного из них на гвоздике немедленно перекосило ее единым порывом, потому что заклинило.

Облако едкой ржавчины мешало разглядывать окружающую природу, народ стабунился в кучу, а кто-то выразился посреди оробелого молчанья, мол, пора спешить на степень дозы облучения очередь занимать. Не столько дозы облучения, сколько упоминание очереди неприятно смутило людей, однако тягомотное рацпредложение отпало, как только пылища осела на положенное место. К тому же рядом высветилась группа организованных лиц с поднятыми вверх руками, а под ногами в мазутном газоне валялись честные трехлинейки и один пистолет системы «ТТ» — групповой портрет стрелков ВОХРа в такой компановке снабжается девизом «Смелый ракурс», а баталист Верещагин приветствовал аналогичные сюжеты своей кисти словами менее современными, но тоже цензурными.