Себастьян Хаффнер - Соглашение с дьяволом. Германо-российские взаимоотношения от Первой до Второй мировой войны
В этом союзе вовсе не шла речь о том, чтобы Германия существующие идеологические противоречия внедрила в качестве средства войны, что она будет экспортировать свою собственную систему на кончиках штыков, как это во всяком случае происходило время от времени раньше — к примеру, в религиозных войнах или в походах французских революционных войск. Напротив, кайзеровский рейх привлекал в качестве союзника против царской империи такую силу, которая также была его собственным смертельным врагом, против которого он по сути и в состоянии войны образовывал с царской империей в некотором роде сообщество по интересам и имел с ней идеологическую общность.
В настоящее время мы привыкли к революционизированию в качестве средства ведения войны; да, существует теория, в соответствии с которой теперь дистанционно-управляемая революция напрямую заменила войну как метод разрешения международных конфликтов. Но война 1914 года проходила еще в однородном европейском сообществе государств, которые были очень далеки от подобных мыслей. Европейские державы того времени все еще образовывали многовековой, очень благородный, очень эксклюзивный клуб, члены которого все еще сохраняли определенную солидарность, даже когда вели войну друг с другом. Война принадлежала так сказать к клубным правилам, войны время от времени вели, чтобы помериться силами, и в зависимости от исхода затем снова заключали мир друг с другом: такова в течение столетий была европейская традиция. До мыслей полностью ликвидировать партнера по войне и миру никто до сих пор не доходил.
И ведь именно три императорских двора Санкт-Петербурга, Вены и Берлина имели особенно много общего, даже по отношению к западным демократиям — и насколько же больше общего против невозможных, зловещих большевиков! К примеру, все еще существовали тесные монархические семейные отношения, и давали понять, что их следует использовать при подходящей возможности для усилий по заключению сепаратного мира, как например в своей наивной манере предложил немецкий кронпринц. В письме к Великому герцогу Эссенскому, шурину царя, он писал в феврале 1915 года:
«Я считаю, что безусловно необходимо заключить с Россией сепаратный мир. Во-первых, слишком глупо, что мы терзаем друг друга, а только лишь Англия ловит рыбку в мутной воде, и в таком случае нам следует наши общие военные силы направить сюда, чтобы покончить с французами… Не можешь ли ты связаться с Ники и посоветовать ему объединиться с нами по-доброму, ведь потребность в мире должна быть в России огромной, только он должен вышвырнуть эту скотину, Николая Николаевича[2]…»
Наивно, разумеется, но естественно — еще естественней, если связаться с будущими убийцами «Ники». Ведь самое позднее в конце первого года войны выявилось, что чисто военное разрешение войны на востоке возможно столь же мало, как и на западе. Германские армии показали свое превосходство над русскими; но они превосходили их не настолько, чтобы могли победить еще и пространство России. Восточный фронт с конца 1915 года застыл по эту сторону польской и балтийской границ с коренной частью России — застыл почти так же, как и Западный фронт; и у Германии были очевидные интересы в том, чтобы избавиться от Восточного фронта.
Что же касается России, то у нее с самого начала по сути не было никаких военных целей против Германии. Против Австрии — да, и против Турции — тем более; но от Германии в принципе ей ничего не было нужно. Если бы и Германия ничего не хотела от России, то после того, как они померились силами в 1914–1915 гг, мир на Востоке, устанавливающий статус-кво, возможно и не был недостижимым.
Но как раз «мира статус-кво» Германия и не хотела — как на Востоке, так и на Западе. Если стремиться понять, как дело могло дойти до неслыханной авантюры революционизирования России и до парадоксального союза германского кайзеровского рейха с русскими большевиками, то следует прояснить коренной антагонизм, который в течение всей Первой Мировой войны определял немецкую ситуацию.
С военной точки зрения Германская империя после провала первого наступления на Францию все время была в отчаянной обороне — осажденная, голодающая крепость, которая лишь все время делала вылазки, но не могла прорвать кольцо осады.
Но политически Германия как на Востоке, так и на Западе вела очень честолюбивую наступательную войну, основную цель которой рейхсканцлер фон Бетманн Холльвег в сентябре 1914 года сформулировал таким образом: «Обеспечение безопасности Германского рейха на Запад и на Восток на возможно более длительное время. Для этой цели следует настолько ослабить Францию, чтобы она не смогла заново возникнуть в качестве великой державы. Россию следует по возможности отодвинуть от германских границ, а её господство над нерусскими вассальными народами должно быть сломлено».
Германия хотела исключить из числа великих держав как Францию, так и Россию, выйти из войны в качестве единственной великой державы на европейском континенте: это была её незыблемая цель в войне, её навязчивая идея. Все прочие результаты войны она рассматривала как поражение. Потому что, как в ноябре 1914 года объяснил помощник государственного секретаря иностранных дел Артур Циммерманн (прямо указывая на Россию): «Если мы с нашим восточным соседом теперь не рассчитаемся основательно, то наверняка с ним будем иметь новые трудности и должны будем ожидать второй войны с ним, возможно уже через несколько лет».
Если существуют столь честолюбивые цели, но эти цели не достигаются военными средствами, и противоречие между агрессивной политической постановкой целей и принудительно-оборонительным военным положением не может быть устранено, то тогда в качестве выхода конечно же остается только политическая игра ва-банк. Если исходя из общих стратегических причин на Востоке особенно настоятельно требуется сепаратный мир, поскольку длительную войну на два фронта выдержать невозможно, но его невозможно получить от существующей русской царской империи на требуемых условиях разделения и лишения власти, то следует связать себя с русской революцией, которая по совершенно другим причинам намеревалась уничтожить царскую империю, и была готова по крайней мере на краткое время предложить раздел страны и лишение власти.
Этот ход мыслей имеет определенную отчаянную логику, и он ясно проявляется в различных немецких государственных документах того времени. Наиболее ясно — в большом меморандуме тогдашнего посланника кайзера в Копенгагене, графа фон Брокдорф-Рантцау, который в этой истории появится еще несколько раз: в отношениях Германии с большевиками как до, так и после русской революции он играл ключевую роль.
Фон Брокдорф-Рантцау писал тогда (в декабре 1915 года): «Было бы тяжелой по своим последствиям ошибкой, и теперь еще честно класть на чашу весов традиционные взаимоотношения с Россией, то есть с династией Романовых». Речь идет просто о существовании Германии; несомненно, если бы Германии не удалось выбросить одного из своих противников из кольца Антанты, то война протянулась бы до истощения Германии и окончилась бы её гибелью. «Победа и в качестве приза первое место в мире однако будут нашими, если удастся своевременно революционизировать Россию и тем самым развалить коалицию… Однако пока царская империя в своем теперешнем состоянии не подорвана, эта цель не будет достигнута… Ставки в игре определенно высоки, а успех не гарантирован безусловно; я ни в коем случае не отрицаю обратного воздействия, которое может быть на нашу внутреннюю политическую жизнь. Если мы в состоянии военным способом достичь окончательного решения в нашу пользу, то такого следовало бы всячески избегать, в противном случае по моему убеждению остается только лишь попытка этого решения».
И поскольку военная окончательная победа в настоящий момент была невозможна — в это самое время начальник Генерального штаба фон Фалькенхайн как раз докладывал кайзеру об этом, — то это решение стало претворяться в жизнь.
Таким образом, цель было следующая: создать кольцо государств-сателлитов Германии, оторвав их от России (Финляндия, далее через Прибалтику, Польшу и Украину до Кавказа) и революционное правительство в России, которое было бы готово заключить на этих условиях сепаратный мир с Германией. Если приводить к власти такое революционное правительство — тогда к черту традиционные европейские клубные правила, старую семейную дружбу с династией Романовых, идеологические предрассудки и общность с царской империей! К черту и возможное «обратное воздействие на внутренние внутриполитические отношения в Германии»! С ними можно будет покончить, когда победа будет в кармане. При этом сознавали, что устройством революции в России тем самым заключают соглашение с дьяволом. К этому были готовы; зато тем самым уходили от внутренних препятствий. Трудность была совершенно в ином: она состояла в том, чтобы раздобыть русского партнера для такой политики, потому что для русских революционеров пакт с немецким кайзеровским рейхом был бы также сделкой с дьяволом, а именно также по двум причинам: во-первых, поскольку этот немецкий кайзеровский рейх был врагом страны; а во-вторых, поскольку идеологически для них он был не менее враждебной силой, чем сама царская империя.
