Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)
Вечер теплый и звонкий. Невдалеке, в пойме, близ этой крохотной речонки, весело покрикивают журавли; в серой мгле над камышами - глухое, басистое цоканье выпи. Когда Сыч и Хайридин с атаманом отошли к бархану наломать сухого камыша и кияку для костра, - из-под ног выпорхнула стая розовых скворцов.
Была загадочна в своем величии наполненная сумраком степь.
Развели огонь.
Несмеянка, недавно побывавший в Москве, поведал у костра, что в одном московском кабаке познакомился с тамошним знаменитым вором Ванькой Каином. Много чудес натворил он в Москве и остается неуловимым для Сыскного приказа. Всю Белокаменную обшарили, а поймать не могут. У себя под носом не видят человека.
Рассказ Несмеянки заинтересовал. Софрон пожелал познакомиться с московским вором, посмотреть, что это за человек. Несмеянка обещал. Один его родственник, мордвин, проживающий в Камышине, едет в Москву, там наведается и к Ваньке Каину: "польстит его богатой добычей в Макарьеве на Волге". Каин давно имеет пристрастие к макарьевскому торгу. Там и встретитесь...
- Куда же он награбленное-то девает? - спросил Заря, помешав саблей тлеющие угли.
- Прогуливает... Как у попа, у Ваньки Каина брюхо из пяти овчин состоит... уместительное!.. Все туда уходит.
Софрон, улыбнувшись, покачал головой.
- Примета плохая...
- Что так? - поинтересовался Сыч.
- Алчность и тщеславие добра не приносят... Я всегда избегал излишнего. Вожаку не годится возбуждать зависть. Плохо, если атаман глядит, будто пятерых живьем съел, шестым поперхнулся... Не атаман это, а лихо!..
- Зарезать такого атамана! - буркнул Хайридин.
Софрон продолжал:
- Заботится о своей утробе, - вот и плохой товарищ... Ему никого не надо... Донские казаки убивают таких... У казака - атаман в дуване последний... Братчина - святое дело!
Рассказал Софрон о том, как ему приходилось в разных местах атаманствовать. Он вспомнил и о своем учении в Нижнем, в питиримовской духовной греко-латинской школе, где был лучшим учеником... Двадцать три года назад... Жуткое время! Тогда он был молод. Заковывали его и в цепи, как государственного преступника, но кузнец Филька Рыхлый его выручил, дал ему ключ открыть кандалы... А потом тот же Филька передался на сторону Питирима, стал предателем, разбогател и снова ковал его, Софрона, в кандалы, от которых его освободили в Муроме его же, Софроновы, ватажники, переодетые в гвардейские мундиры.
Выслушав эту повесть, Несмеянка сказал:
- Не Филька он теперь, а Филипп Рыхловский! Живет в своей даренной царем Петром вотчине на Суре...
- Жив?
- Жив.
- А жена его Степанида?
- И она жива.
Цыган Сыч при этих словах Несмеянки с блаженным выражением на лице почесал под бородой, отдуваясь.
После затянувшейся за полночь беседы стали собираться спать. Один Софрон не мог заснуть. Он поднялся с земли и пошел в степь. Ему было о чем подумать. Ватага состояла из двухсот с лишним человек. Начальники форпостов, расположенных вдоль Волги, в смятении доносили о разбойниках астраханскому губернатору. Они писали, что "вольница в воровской шайке сего кутейника не уменьшается, а постоянно прибывает". На днях одного казака, губернаторского гонца, захватили ватажники в плен и привели к Софрону. Губернатор писал атаману Качалинской станицы на Дону, в окрестностях которой по оврагам и куреням хоронилось войско Софрона, "об искоренении воровских шаек и о учинении разъездов".
Торговые люди, для которых Качалинская пристань - "золотое дно", подняли вой на весь Дон и Поволжье: разбойники-де мешают волочить с Волги товары на Качалинскую пристань, данью громадной обволакивают купцов, а не то грабят, сманивают-де бурлаков в свои шайки... И эти шесть десятков верст между Волгой и Доном пустуют и для торговли остаются неприступными... Теперь не раз поминали "покойного батюшку Петра Первого", задумавшего прорыть канал между Волгой и Доном.
Купцы, отказав ватаге Софрона в дальнейшей выплате дани, не жалея денег, пустились на подкуп бурлаков и голытьбы, и немало развелось среди бурлаков предательства. Стали доносить на разбойников. Атаман Качалинской станицы Сазонов, станичный писарь Попов и некоторые из казаков и казачек раньше вино пили вместе с ватажниками, получали от них подарки и даже сами водили людей на грабления, а теперь сторонятся, глядят косо, и трудно понять, что у них на уме. Ясно: готовятся к встрече московских полковников. Вот почему и осмелели купцы. По этой же причине приходится теперь и ночевать в степи. Каждый день того и жди - губернаторские сыщики с войском нагрянут.
Может ли ватага с ними бороться?
Сила начальства велика. Кто бодрствует, тот и царствует. Все в руках бояр. Губернатор знает что делает. И не зря он приказ дал своим воеводам: "Не гонись за простым вором, а лови атамана!" Понятно, что будет делать эта разноязычная толпа без него? Чует беду и их сердце. Ватажники кланяются в ноги ему, своему атаману, называя "батюшкой", моля слезно увести их отсюда на новые места: не о крови страдают они, а о покое, о вольной и сытной жизни.
Раздумывать уж тут нечего. Купцов теперь не сломишь. Другой дороги не предвидится. Нанявшись под видом бурлаков и работных людей на строгановские расшивы, можно с спокойным сердцем плыть вверх по Волге, никто не тронет.
При мысли о том, что он, покинувший столько лет назад Нижний, снова увидит его, снова будет жить в окрестных горах и лесах его, услышит благовест памятного ему Макарьевского монастыря, слезы выступили на глазах у атамана. Ведь там прошла его тяжкая молодость, там была разбита и навеки схоронена его первая любовь. Он снял свою казацкую барашковую шапку и усердно помолился о покойной своей невесте, девице Елизавете, обманутой Питиримом и замученной в церковных нижегородских застенках.
Степь тихо о чем-то шептала. О чем? "Э-эх, степь, велика ты лежишь, да гулять не велишь". Страшно подумать, - при всем своем величии в полной полицейской власти она, и, будучи верной подругой гулящих людей, теперь способна во всякую минуту предать их. А Волга?! Она спасала, поила и кормила в прошлые времена, утешала его в печалях, согревала верою в будущее! "Неужели и ты изменишь?!"
Софрон опустился на бугор, вдохнул в себя свежий прибрежный воздух, сохранивший запах разомлевшего за день песка, задумался. До него донесся бодрый голос Сыча:
Ведь мы ходим, братцы, не первый год,
Ведь мы пьем, едим на Волге все готовое,
Цветно платье носим припасенное.
Еще лих ли наш супостат-злодей,
Супостат-злодей, воевода лихой,
Высылает из Казани часты высылки,
Высылает все высылки стрелецкие,
Они ловят нас, хватают добрых молодцев,
Называют нас воинами-разбойниками.
А мы, братцы, ведь не воры и не разбойники,
Мы люди добрые, ребята все поволжские,
И все ходим мы по Волге не первый год,
Вся нас знает голь и жалует...
Атаман слушал эту песню и улыбался. Она вызывала смелые мысли.
Костер угасал... От речки потянуло прохладой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не спалось Сычу, не спалось и Несмеянке. Бледнели звезды. Первым поднялся с своего ложа мордвин. Уже перевалило за полночь. Атаман только что уснул. Он лежал на полотнище нераскинутого шатра, уткнувшись лицом в какой-то мешок. Несмеянка тяжело вздохнул, оглядевшись кругом. Его трясло как в лихорадке. На востоке начинало светать. Перекликались тоненько, жалобно молодые цапли в зарослях у реки. Прохладило. Сыч дернул мордвина за рукав.
- Ты чего, безбородый? (Сыч все время следил за ним, мучаясь сомнениями: не соглядатай ли?)
- Сон видел. Поганый.
- Не кручинься, молодец, горю сделаем конец... Денег бросим пятачок нам пособит кабачок. Понял?
- Эй, брат! Не до шуток! Мне почудилось, будто снова я на Украине... Охотничьи трубы и литавры... пушки... народ валом валит на площадь... Видел я, как наяву, того человека... он был наг... стар... в крови... а в глазах была гордость... Он не хотел быть слабым перед вражьими ляхами... Его посадили на кол; умирая, он просил в последний раз покурить люльку... Паны дали...
Сыч, видя волнение товарища, старался казаться веселым. Хлопнув Несмеянку по плечу, он усмехнулся:
- Видел татарин во сне кисель, да ложки не было, лег с ложкою киселя не видал. Вот тебе и сон!
Но не удалось ему развеселить Несмеянку. Упрям оказался тот.
- Не шути! Будь благоразумен! Сон ли это? Потому мне и страшно, что правда, а не сон. Видел я и наяву свирепство панов... Каково, брат, живется, таково и спится. Разграблена Украина панами, народ замучен... Видел я кости в ковылях. Человеческие, сухие кости. Страшно!
- Полно! Не надо! Не то я заплачу. Пойдем-ка лучше хлебнем водицы-голубицы!.. Отлегнет!
Сыча тронула грусть Несмеянки. Он теперь стал больше верить ему. Ведь все это он и сам видел. Действительно, это не сон: целый год бродил он по Украине с гайдамаками и убивал панов. Там видел он сам и поля Украины, превращенные в пустыню, где только "волки-сероманцы" рыскали да "орлы-клекальцы" на кости погибших слетались. Долины, леса, обширные сады и красные дубравы, реки, озера опустевшие, тростью и "непотребною лядиною" заросшие, - все видел.
