Сергей Утченко - Цицерон и его время
Однако подобный вывод явно неправомерен. Энгельс имел в виду совсем иное противопоставление. Из контекста его высказывания о революции Солона видно, что речь идет не только о политическом перевороте, но и о глубоком вторжении в отношения собственности. В этом плане революция, произведенная Солоном, сравнивалась Энгельсом даже с Великой Французской революцией. И наконец, говорилось, что все политические революции «были совершены ради защиты собственности одного вида и осуществлялись путем конфискации, называемой также кражей, собственности другого вида».
Все это достаточно определенно свидетельствует о том, что под «политическими революциями» Энгельс имел в виду общественные перевороты, не ограничивающиеся лишь сферой экономики, и уж если говорить о противопоставлении, то только таким понятиям, как «экономическая революция», «культурная революция», «революция нравов» и т. п. Следовательно, «политическая революция», конечно, не может быть противопоставлена революции социальной, но входит в это более широкое понятие как пример революционного переворота, при котором наряду с вторжением в отношения собственности решается также вопрос и о политической власти.
Все сказанное дает, на наш взгляд, достаточные основания для вывода о полной правомерности и допустимости применения понятия «социальная революция» к некоторым событиям античной, и в частности римской, истории. Но к каким именно? Ответ на этот вопрос, как уже сказано, последует ниже, в данный же момент, очевидно, более уместно снова вернуться к Цицерону.
Однако экскурс, посвященный выяснению понятия «социальная революция» применительно к античному обществу, нельзя считать каким–то социологическим отступлением, не имеющим по существу отношения к основной теме. Дело в том, что, по нашему глубокому убеждению, невозможно представить себе Цицерона как историческую личность и более или менее объективно оценить его значение без достаточно ясного представления о «времени Цицерона», об этой бурной, наполненной трагическими потрясениями эпохе. Требование бесспорное, даже элементарное, но все же предполагающее выполнение некоторых предварительных условий. К ним относится, например, решение таких, имеющих принципиальную важность, вопросов, как хотя бы вопрос о том, правомерно или неправомерно применение понятия и термина «социальная революция» к общественным движениям в Древнем Риме. К этим же предварительным условиям относится и необходимость ретроспективного взгляда на те более ранние периоды римской истории, которые не только предшествовали, но в какой–то степени подготовили самое «время Цицерона». К подобному обзору мы теперь и перейдем.
1. Становление Римской державы.
Крушение Римской империи — событие, которое может быть названо одним из величайших феноменов и рубежей всемирной истории, всегда привлекало и, очевидно, всегда будет привлекать внимание историков. Проблеме падения Римской империи посвящены тысячи трудов, созданы сотни концепций — строго научных и злободневно публицистических, основательных и легковесных, традиционных и парадоксальных. Значительно меньший интерес и далеко не столь острую борьбу мнений вызывало до сих пор другое и, строго говоря, не менее удивительное историческое явление — становление Римской державы, imperium Romanum.
От маленькой крестьянской общины на Тибре до крупнейшей средиземноморской (а по современным той эпохе представлениям — до мировой!) державы, от натурального хозяйства и патриархального быта к расцвету товарно–денежных отношений, т.е. таких отношений, которые были определены Марксом как рабовладельческая система, направленная на производство прибавочной стоимости, от архаических форм полисной демократии до тоталитарного, нивелирующего режима огромной империи — таков общий путь, пройденный Римом за двенадцать веков его существования. Было бы явной несправедливостью, более того, непростительной ошибкой для историка отказаться от осмысления этого пути, от изучения и оценки итогов этого развития во всем их принципиальном значении и конкретно–историческом своеобразии.
Среди тех вопросов, которые неизбежно задает себе каждый человек, стремящийся постичь то или иное явление (или комплекс явлений), есть два вопроса, близких друг другу, но отнюдь не одинаковых: как? и почему? Некоторые области знания, некоторые науки способны всегда (или почти всегда!) удовлетворить естественный интерес и стремление познающего, отвечая на оба вопроса, но сложность, трудность, а быть может, и тайная прелесть истории состоит в том, что она не всегда может дать ясный ответ на вопрос «как?», а порой и вовсе не может дать ответа на вопрос «почему?». И в данном конкретном случае, в данной попытке осмысления процесса становления Римской империи мы будем скорее говорить о том, как этот процесс протекал, и, только подойдя к его итогам, получим некоторую возможность вскрыть «подтекст» рассмотренных событий.
Итак, как же проходило становление Римской средиземноморской державы? Отвечая на этот вопрос, нельзя не бросить хотя бы самый общий ретроспективный взгляд на историю раннего Рима, на то время, когда он существовал как небольшая земледельческая, патриархальная община. Задача эта не легкая, она требует от историка соблюдения ряда условий и даже ряда предосторожностей.
Ранняя римская история в том виде, в каком она сохранена нам традицией, представляет собой сложное построение, на первый взгляд стройное, лишенное пробелов и противоречий, на самом же деле — почти насквозь искусственное, ибо в нем исторические факты тесно переплетены с мифами и легендами, с риторическими прикрасами, а иногда и с сознательными искажениями. Каноническим воплощением этой традиции издавна считается знаменитый труд Тита Ливия, называемый обычно «От основания города», — монументальное произведение в 142 книгах, который пользовался в свое время огромной популярностью у современников и как бы лежал в основе всех представлений о родном городе, о государстве, получаемых еще в юности каждым образованным римлянином.
Тит Ливий — один из наиболее ярких и типичных представителей того направления в античной историографии — кстати говоря, его преобладающее значение бесспорно, — которое можно определить как направление художественно–дидактическое. Profession de foi Ливия как историка изложено им самим в предисловии к своему труду. С его точки зрения, цель и задача истории — научить людей тому, чего им следует желать, к чему стремиться и чего следует избегать. «В том–то и состоит нравственная польза и плодотворность познания дел людских, истории, — писал Ливий, — что разнообразные примеры созерцаешь словно на блестящем памятнике: отсюда можно взять для себя и для государства образцы, достойные подражания, тут же найдешь нечто позорное, гнусное, чего нужно избегать».
Но если история учит на примерах, то, само собой разумеется, что примеры следует выбирать наиболее яркие, впечатляющие, действующие не только или даже не столько на разум, сколько на воображение. Поэтому Ливий не уделяет большого внимания проверке и критике своих источников, главное значение для него имеет моральный или художественный критерий. Так, например, есть основания считать, что историк не особенно верит легендам, связанным с возникновением Рима, но они привлекают его благодатным для художника материалом, и Ливий излагает их живо и подробно. Так он поступает в целом ряде случаев.
Мотивировка событий у Ливия, как правило, чисто внешняя, зато форма изложения, художественность — на первом плане. Особенно это ощущается в речах и характеристиках. Не столько объяснить, сколько показать, впечатлить — такова задача Ливия как историка. История, которая пишется подобным образом, прежде всего — искусство.
Но как бы то ни было, огромный труд Ливия — наиболее полный свод сведений по римской истории, и в первую очередь по ее раннему периоду, ее «героической» эпохе. Быть может, именно поэтому он оказался наиболее «признанным», каноничным не только у современников, но и в то время, когда впервые возник живой и творческий интерес к уже далекой античности — в эпоху Возрождения.
В средние века — хотя мы и не разделяем когда–то столь распространенного и тривиального представления об этом периоде европейской истории как о времени господства духовного варварства, мертвящей схоластики и общего упадка культуры — античная традиция на какой–то срок была почти заглохшей, ушедшей в «подтекст», во всяком случае «античность» не была ни образцом, ни эталоном, ни «властительницей дум» мыслящих людей эпохи. Этот факт не требует, на наш взгляд, хвалы или порицания, оценки «хорошо» или «плохо», он вообще не требует примитивно–оценочного вывода. Дело в том, что каждая историческая эпоха, а быть может, и каждое поколение в силу целого ряда обстоятельств и «стимулов» имеют свои излюбленные прототипы, свои образцы и эталоны, свою собственную «систему ценностей». И что бывает близким, волнующим, захватывающим для людей одной эпохи, то может совсем не найти отзвука, не затронуть чувств и интересов живущих в другую эпоху. Вместе с тем не следует забывать, что античная традиция полностью никогда не прерывалась, более того, она дошла до нас — за исключением памятников эпиграфических и папирологических — именно в средневековых (как правило, монастырских) рукописях (кодексах).
