Сергей Утченко - Юлий Цезарь
В обширном эпистолярном наследии Цицерона, т. е. там, где он высказывается наиболее прямо и откровенно, преобладает отношение к Цезарю как к политическому интригану и авантюристу, как к человеку, стремящемуся ниспровергнуть существующий государственный строй, захватить единоличную власть. Однако самые первые упоминания в письмах о Цезаре довольно нейтральны — его имя всплывает лишь в связи со скандальным делом Клодия. Но как только определяются контуры триумвирата (не говоря уже о консульстве Цезаря), отношение заметным образом меняется. Сначала, правда, идут довольно глухие намеки и косвенно — неодобрительные высказывания, но затем все чаще и все более открыто триумвиры называются «властелинами», «несправедливыми властелинами», а затем даже говорится о «царской власти», о «надменных царях». Правда, все эти выпады и обвинения имеют скорее «коллективный» характер, а перед своим изгнанием Цицерон вынужден резко изменить курс и даже искать поддержки у тех же триумвиров, в первую очередь у Помпея.
По возвращении из изгнания наступает период сближения с триумвирами. Именно в этот период укрепляется «дружба» с Цезарем, о которой Цицерон не раз красноречиво рассказывает. Упоминаниями об этой дружбе, проявляемой к тому же с обеих сторон, пестрят и письма Цицерона к своему брату Квинту, который, кстати сказать, находился в то время в штабе Цезаря и принимал деятельное участие в военных действиях, как в Галлии, так и в Британии. Цезарь в этих письмах почтительно именуется императором, называется «самым славным и щедрым человеком» или «лучшим и могущественным человеком», а в одном из писем Квинту Цицерон прямо заявляет: «После тебя и наших детей он для меня на первом плане — до такой степени, что почти равен вам». Все это, конечно, не без расчета на то, что подобные излияния будут доведены до сведения самого Цезаря.
Отношение, однако, снова волшебно меняется, как только возникает угроза гражданской войны. Правда, Цицерон — сторонник примирения и считает, что войны следует избегать любыми средствами, но сам он явно на стороне Помпея, т. е., как и следовало ожидать, на стороне сената. Поэтому в переписке снова берет верх его на сей раз искреннее и издавна неблагожелательное отношение к Цезарю.
Когда же развернулись события гражданской войны и обнаружилась полная к ним неподготовленность Помпея, его растерянность и беспомощность, Цицерон хотя и осуждает своего «героя» достаточно. резко, но все же и теперь остается на его стороне. Помпей называется «наш», «наш друг», «наш Помпей», а Цезарь уже больше не титулуется как «император», про него лишь глухо говорится: «он», «тот» и т. п. По мере развития военных действий характеристики и оценки становятся все более определенными. «Никогда государство не было в большей опасности, никогда у бесчестных граждан не было более подготовленного полководца», затем отмечается, что Цезарь охвачен неким безумием, и, наконец, Цицерон с негодованием восклицает: «О падший разбойник! О этот позор для государства, который едва ли можно вознаградить каким бы то ни было миром!»
Таким образом, отношение Цицерона к Цезарю во время гражданской войны (во всяком случае до явной победы Цезаря!) не вызывает сомнений: Цезарь злоумышленник против res publica, враг всех «честных» граждан, ненавистник сената, «падший гражданин». Именно этот облик возникает перед глазами того, кто знакомится с «неофициальной» частью литературного наследия Цицерона, с его обширной перепиской.
Совсем другой образ полководца и политического реформатора встает перед нами, если иметь дело с публичными выступлениями Цицерона, с теми его речами, где в той или иной мере он касается государственной деятельности Цезаря. В речи «О консульских провинциях» Цезарь прославляется как выдающийся полководец и предусмотрительный, даже мудрый государственный деятель. Не один раз говорится о «достоинстве» и «славе» Цезаря. Война в Галлии называется «величайшей». «Так неужели я могу быть недругом тому, — патетически восклицает Цицерон, — чьи донесения, чья слава, чьи посланцы изо дня в день радуют мой слух новыми названиями племен, народов, местностей!» Особая заслуга Цезаря перед римским государством заключается в том, что он, понимая, какую потенциальную угрозу таит в себе для. римлян существование Галлии, впервые начал не просто оборонительную войну, как бывало до сих пор, но войну, рассчитанную на полное подчинение Галлии. И так как Цезарь «давно совершил достаточно подвигов, чтобы стяжать славу, но еще не все сделал для пользы государства», то, заключает Цицерон, «мы не должны ни отзывать императора, горящего желанием отлично вести государственные дела, ни расстраивать весь почти уже осуществленный план ведения галльской войны и препятствовать его завершению».
Речь «О консульских провинциях» была произнесена в 56 г., т. е. задолго до начала гражданской войны, тем более задолго до победы Цезаря. Но до нас дошли три речи Цицерона, относящиеся к тому времени, когда Цезарь стал уже полновластным диктатором (46–45 гг.). Как и следует ожидать, эти речи полны неумеренных восхвалений Цезаря.
Первая из речей произнесена в сенате осенью 46 г. и посвящена акту милосердия, проявленного Цезарем: разрешению возвратиться из изгнания Марку Клавдию Марцеллу, консулу 51 г., закоренелому врагу Цезаря. Поэтому в данном выступлении Цицерона — речь произносилась, кстати, в присутствии самого диктатора — восхваляется прежде всего милосердие Цезаря и доказывается, что высшая добродетель, делающая человека «богоравным», состоит в победах не над «свирепыми варварами», но над самим собой, над своим гневом и враждебным чувством по отношению к личным врагам.
Однако характеристика Цезаря не исчерпывается подчеркиванием его милосердия; наряду с этим «богоравным» качеством отмечается государственная мудрость правителя, величие его замыслов и стоящих перед ним задач. Но об этих задачах и о программе тех реформ, которые выдвигаются Цицероном в речи за Марпелла, будет сказано ниже. Интересующая нас речь издавна привлекала внимание исследователей, причем некоторые из них считали, что Цицерон в это время искренне верил в то, что Цезарь может оказаться тем вождем res publica, тем «принцепсом государства» (princeps civitatis), образ которого был им же самим нарисован в его знаменитом трактате о государстве.
Речь в защиту помпеянца Лигария была произнесена перед Цезарем на форуме в 46 г. и построена как «просьба о прощении», поскольку Цицерон не мог отрицать виновности своего подзащитного, боровшегося в Африке на стороне Помпея. И хотя Цезарь перед процессом сказал друзьям: «Почему бы и не послушать Цицерона после столь долгого перерыва, тем более что дело это уже решенное: Лигарий — негодяй и мой враг», но речь Цицерона произвела на него и всех слушателей такое неотразимое впечатление, что Лигарий был прощен и вернулся в Рим. Затем он оказался в числе заговорщиков и убийц Цезаря.
В речи за Лигария снова восхваляется главная из добродетелей Цезаря — милосердие. Говорится также «об ярком свете великодушия и мудрости». И наконец, Цицерон, пожалуй впервые, оправдывает даже самые действия и цели Цезаря в гражданской войне: «Было ли у тебя какое — нибудь иное стремление, когда ты вел войну, кроме стремления отразить бесчестие? Чего добивалось твое непобедимое войско, как не защиты своего права и твоего достоинства? А когда ты стремился заключить мир, то ты стремился к согласию с преступниками или же с честными гражданами?»
Ничем, пожалуй, в интересующем нас плане не отличается от только что рассмотренных речей и выступление Цицерона (в 45 г.) в защиту галатского царя Дейотара, обвиненного его же приближенными в покушении на жизнь Цезаря. Цицерон не только защищал Дейотара от этого обвинения, но и пытался доказать, путем применения различных хитроумных силлогизмов, что Дейотар стал помпеянцем лишь по недоразумению. В результате его выступления дело Дейотара было прекращено.
Итак, публичные выступления Цицерона, так сказать, официальная часть его литературного наследия, доносят до нас совсем иной облик Цезаря. Если бы мы имели в своем распоряжении только этот материал, то могли бы сказать, что Цицерон считал Цезаря выдающимся полководцем, мудрым государственным деятелем и реформатором, человеком редкого великодушия, который даже гражданскую войну вел скорее вынужденно, только для того, чтобы «отразить бесчестие» и защитить свои права, свое достоинство.
На самом же деле Цицерон никогда так не считал и не думал. После смерти Цезаря он получил наконец возможность выражать свое к нему отношение вполне нелицеприятно. Поэтому он и не стремится скрыть явное одобрение и даже радость по поводу мартовских ид. Если его что — то и беспокоит, то только то, что приходится «опасаться побежденных», что «Тиран пал, но тирания живет», или, говоря другими словами, Цицерон не без оснований опасается возрождения режима диктатуры, который им всегда и расценивается как тиранический. Что касается самого Цезаря, то он теперь именуется не иначе как «тиран» или «царь» (rex). Интересно отметить, что подобная характеристика встречается уже не только в письмах Цицерона, ока переходит и в «официальную часть» его наследия. Так, трактат «Об обязанностях» — последнее крупное произведение Цицерона — имеет определенную антицезарианскую направленность.
