Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах.
Раздобыть топографические карты, по которым я смог восстановить хронологию событий и «привязать» их к реальной местности, помогли мне мои добрые, уже послевоенные друзья Борис Николаевич и Алевтина Андреевна Жарехины из Белоруссии, а также мой двоюродный брат Станислав Васильевич Баранов, советский офицер в отставке, долгие годы, еще до развала СССР, работавший в Польше и Германии и хорошо знающий эти страны.
Всем этим людям и организациям моя искренняя и безмерная благодарность. Особую признательность выражаю межрегиональной общественной организации общества «Знание» г. Санкт-Петербурга и Ленинградской области, ее председателю Сергею Михайловичу Климову, Антонине Васильевне Ружа, редактору Галине Алексеевне Капитоновой и всему редакционно-издательскому коллективу во главе с Альбиной Ивановной Сергеевой, без доброго содействия которых эта книга могла бы и не выйти в свет.
Главное в своей работе над этой книгой я определил так: сложив свою память с памятью моих боевых друзей, создать более или менее цельный, зато истинно правдивый рассказ о том, что нам довелось увидеть, пережить и прочувствовать как в штрафбате, так и в ту, уже ушедшую, эпоху вообще.
В этой книге нет ничего придуманного, никаких художественных домыслов, а за невольную неточность в некоторых датах и именах, географические и топографические огрехи читатель, надеюсь, меня простит.
Конечно же, мою жизнь в штрафбате нельзя оторвать от всего, что ей предшествовало, и от того, как она повлияла на мою последующую воинскую службу и жизнь вообще. Поэтому по ходу изложения мне пришлось совершать экскурсы и в «доштрафное» время воинской службы, и даже в детские годы, ибо все это формировало и взгляды, и сознание, и мировоззрение, которые тем или иным образом проявлялись в боевой обстановке. Да и хотелось как-то оттенить те моменты, которые так или иначе способствовали возникновению того самого советского патриотизма (который многие современные грамотеи унизительно называют "совковым"), который обеспечил победу нашего народа в священной войне, ставшей уже историей прошлого века.
Тем более что появилось много "искателей правды", которые во всей непростой военной истории нашей страны почему-то выискивают только негатив. Эти политические перевертыши, да и просто заблудившиеся в истории искажают, а чаще стараются оболгать и опошлить историю поистине великой войны и нашей Родины. Однако истина, гласящая, что высшей формой преступления является предательство прошлого, никогда не перестанет быть истиной.
Те, кто задался целью изуродовать правду прошлого, сеют в умах пришедших нам на смену поколений определенный нигилизм, неверие в героизм советского народа, его высокий патриотизм, проявленные в годы смертельной опасности, нависшей над Отечеством.
Как прекрасно ответил им поэт Ярослав Смеляков:
Я не хочу молчать сейчас,когда радетели иныеи так и сяк жалеют нас,тогдашних жителей России.Быть может, юность дней моих,стянув ремень солдатский туже,была не лучше всех других.Но уж конечно и не хуже.Мы грамотней успели стать,терпимей стали и умней,и не позволим причитатьнад гордой юностью своей.
Для человека естественно ностальгировать по времени своей молодости. Моя работа над книгой тоже ностальгия, но не столько по времени, выпавшему на нашу боевую юность, сколько по той высокой любви к Родине, которая помогла нам преодолеть неимоверные трудности, именно по любви к тому Отечеству, за которое полегли в землю мои боевые друзья, те офицеры-штрафники, с кем довелось мне делить их фронтовую непростую судьбу, и мои братья, и миллионы советских людей, беззаветно любивших Родину. И этого у нас не отнять до самой кончины.
А завершить свое вступление мне хочется тоже стихами, но написанными моим сыном Александром как обращение уже к своим детям, к совсем юному поколению:
Замрите, слушайте, смотрите, ребятишки,дыханье затая, став чуткими вдвойне:ведь вы последние девчонки и мальчишки,которым суждено услышать о войнеот тех, кто сам все это вынес,кто видел смерть, но победил…
ГЛАВА 1
Откуда мы родом. Под репрессиями. Особенности военного обучения в школе. Начало войны. Мой первый командир-политрук. Военное училище, лейтенант. На границе. Направление — фронт. Уфа.
За что в штрафбат?
Начну со своей родословной. На первый взгляд, это может представить мало интереса для современного читателя, но для характеристики той эпохи, в которой формировалось мировоззрение нашего поколения, и мое в частности, все-таки, считаю, имеет определенное значение.
Родился я в конце 1923 года в семье железнодорожника на Дальнем Востоке, в одном из районов Хабаровского края.
Наш дом стоял так близко к железнодорожным путям, что когда проходил поезд, всегда дрожал, будто тоже собирался тронуться в дальний путь, и настолько мы привыкли к этой близости и шуму, что когда перешли жить в новый, более отдаленный от рельсовых путей дом, то долго не могли привыкнуть к, казалось бы, неестественной тишине.
Отец мой, Василий Васильевич Пыльцын, родился в 1881 году. Костромич, по каким-то причинам (говорил об этом весьма неохотно и туманно), то ли от жандармского преследования, то ли от неудачной женитьбы, сбежавший на Дальний Восток и даже поменявший свою фамилию, которая у него ранее была, кажется, Смирнов.
По тому времени отец был достаточно грамотный человек, имевший в доме обширную библиотеку классиков и многолетнюю подшивку дореволюционного журнала «Нива». На всей моей детской памяти он был бригадиром путейцев, а затем и дорожным мастером на железной дороге. Вообще — мастер он был на все руки. Домашняя замысловатая мебель и многое из металлической кухонной утвари, всякого рода деревянные бочки и бочонки под разные соленья и моченья были сделаны его собственными руками.
В семье он был настолько строг, что мы, дети, боялись одного его взгляда, хотя он никогда не пускал в ход ремень и не поднимал на нас свою увесистую руку.
Несмотря на широкую общественную деятельность, особенно в области оборонных кружков типа «осоавиахим» и пр., он всегда был беспартийным.
В 1938 году за халатность, допущенную его подчиненным при организации работ по замене лопнувшего рельса, что едва не привело к крушению пассажирского поезда, отец был осужден на три года лишения свободы. Вышел из заключения к самому началу Отечественной войны. Обладал он странной особенностью весьма громко разговаривать сам с собой и как-то без свидетелей откровенно негативно высказался по поводу того, что "Гитлер облапошил всех наших «гениальных» вождей", главный из которых (т. е. Сталин) попросту "просПал Россию". (Здесь я из этических соображений заменил одну букву в отцовской фразе.) Кто-то услышал это, донес на него куда нужно ("стукачей" тогда было немало), и отец в соответствии с тогдашними порядками был репрессирован: выслан с Дальнего Востока куда-то на Север или в Сибирь, где его след и пропал.
Мама моя, Мария Даниловна, была моложе отца на целых 20 лет и происходила из семьи простого рабочего-путейца, сибиряка, истинно русского (как тогда говорили, "чалдона") Данилы Леонтьевича Карелина.
Моя бабушка по материнской линии Екатерина Ивановна (девичья фамилия Смертина) происходила из Хакасии. (Дед рассказывал, что он ее выкрал из соседнего хакасского селения). Оба родителя мамы были неграмотны (правда, бабушка Катя умела удивительно сноровисто и чуть ли не на ощупь считать деньги.)
А маму мою, не знавшую грамоты, но помнящую несметное количество метких народных пословиц и поговорок, учил грамоте я, став учеником первого класса, хотя бегло и уверенно читал давно, лет с четырех-пяти. По моему настоянию она стала посещать кружок «ликбеза», и я ее «курировал». Мама довольно успешно освоила азы грамоты, стала не бойко, но уверенно читать и правда с трудом — писать. На большее у нее не было ни времени, ни терпения. Однако этой грамотности ей хватило, чтобы с началом войны, когда мужское население «подчистила» мобилизация, освоить должность оператора автоматизированного стрелочного блокпоста на станции Кимкан Дальневосточной железной дороги, где она проработала еще не один год после окончания войны, заслужив правительственные медали "За трудовое отличие", "За доблестный труд в Великой Отечественной войне" и высшую профессиональную награду — знак "Почетный железнодорожник".
Семья наша до войны не относилась к разряду богатых, но даже тяжелый, голодный 1933 год мы пережили без трагических потерь. В основном нас кормила тайга. Отец, заядлый охотник, снабжал нас дичью. Помню, в особенно трудную зиму каждый выходной уходил в тайгу с ружьем и приносил то одного-двух зайцев, то нескольких белок или глухарей, и мясом мы были, в общем, обеспечены. Да еще выделывал отец и сдавал беличьи и заячьи шкурки, приобретая на вырученные деньги муку и сахар. Кроме того, с осени он брал небольшой отпуск и уходил в ту же тайгу на заготовки кедрового ореха. Приносил его домой мешками, приспособился собственноручно изготовленным прессом давить из его зерен отличное «постное» масло, а остававшийся жмых мама использовала для изготовления "кедрового молока" и добавок в хлеб, который пекла из небольшого количества муки, перемешанной с имевшимся тогда в открытой продаже ячменным и желудевым «кофе» да овсяным толокном.
