Герберт Уэллс - Очерки истории цивилизации
Одним из наиболее интересных аспектов европейской истории XVII и XVIII вв., в эпоху абсолютистских и парламентских монархий, является относительное спокойствие крестьян и рабочих. Казалось, что бунтарский огонь XIV, XV и XVI столетий окончательно угас.
Острые экономические конфликты более раннего периода были сглажены простыми и грубыми мерами. Открытие Америки революционизировало и изменило масштаб бизнеса и промышленности, обеспечило значительный объем ценных металлов для денег в Европе, увеличило занятость и расширило ее спектр. На некоторое время жизнь и работа перестали быть невыносимыми для масс обездоленного населения. Это, конечно, не могло значительно уменьшить личные страдания отдельного человека и его недовольство; бедные люди были всегда, однако невзгоды и недовольство были как бы раздроблены и рассеяны. Их не стало слышно.
В более ранний период у простых людей была объединяющая идея — идея христианского коммунизма. Они обрели образованных руководителей в лице священников-диссидентов и докторов вроде Уиклифа. А когда движение за возрождение христианства выдохлось, когда лютеранство стало руководствоваться не учением Христа, а указаниями протестантских правителей, этот контакт и воздействие нетрадиционно мыслящих умов образованного класса на неграмотные массы были прерваны. Каким бы многочисленным не был угнетенный класс, какими невыносимыми не были его лишения, он никогда не будет способен к действенному протесту, пока не достигнет солидарности через выработку простой и общей для всех идеи.
Реформация — имеется в виду Реформация протестантских правителей, которая достигла успеха за счет снижения образовательных возможностей, — в основном уничтожила класс малоимущих ученых и священников, чья способность воздействовать на толпу убеждением сделала возможной саму Реформацию.
Правители протестантских стран, захватив контроль над национальными церквями, быстро поняли необходимость установления контроля и над университетами. Их представление об образовании заключалось в привлечении способных молодых людей на службу вышестоящим лицам. За пределами подобных представлений они были склонны рассматривать образование как вещь вредную. Поэтому единственным способом для молодого человека получить образование было покровительство. Конечно, чисто внешне стремление учиться поощрялось во всех великих монархиях, учреждались академии и королевские общества, однако польза от них была лишь для узкого круга раболепствующих ученых.
Церковь тоже научилась не доверять образованным малоимущим людям. В великой аристократической «коронованной республике» Британии наблюдалось такое же сокращение образовательных возможностей. Оба старинных английских университета в XVIII столетии были университетами для богатых.
У Маколея[85] есть место, где описывается великолепие и помпезность Оксфорда в конце XVII в., «когда канцлер его Величества, почтенный герцог Ормондский, восседал в разукрашенной мантии на своем троне под разрисованным потолком Шелдонского театра в окружении сотен выпускников, одетых в соответствии со своим рангом, а в это время ему представляли молодых людей из самых знатных семейств как кандидатов на академические награды».
Этот университет был властью, но не в том смысле, в котором был властью Парижский университет, дававший образование, от которого дрожали римские Папы, а в том, что он был частью официального аристократического механизма. Сказанное об университетах в равной степени касалось и школ. Образование в Англии работало не на общество, а на социальный строй, не на государство, а на класс правителей-собственников. По всей Европе образование утратило свой миссионерский дух. Именно этим, как и улучшением жизни через распространение благосостояния на низшие слои общества, объясняется этот период покоя среди малоимущих классов. Они лишились разума и речи, они были сыты. Этот слой общества напоминал предназначенное для убоя животное в руках правящего класса.
Более того, произошли значительные изменения в пропорциональном соотношении классов. Одной из наиболее трудных для историка задач является определение той части совокупной собственности общества, которой владеет определенный класс этого общества. Подобные соотношения подвержены очень быстрым колебаниям. Крестьянские войны в Европе являются проявлением фазы относительно высокой концентрации собственности; когда широкие массы людей ощутили, что их лишили собственности с явным для всех ущербом, они и прибегли к массовым действиям. Это было время подъема и процветания Фуггеров и им подобных, время международных финансистов. Затем, благодаря широкому импорту серебра, золота и товаров в Европу из Америки, произошел явный возврат к более равномерному распределению богатства. Малоимущие были такими же нищими, как и всегда, но их уже было относительно не так много и они подразделялись на множество типов без каких-либо объединяющих идей.
В Великобритании сельскохозяйственная жизнь, дезорганизованная конфискациями времен Реформации, обрела стабильные формы и снова возвратилась к системе арендного земледелия под контролем крупных землевладельцев. Однако бок о бок с крупными имениями все еще было много общественной земли для выпаса скота, принадлежавшего более бедным жителям села, много земли обрабатывалось также полосами вдоль границ общественных земель. В 1700 году средний и даже малоимущий земледелец жил довольно сносной жизнью.
Уровень жизни, то есть понятие о том, что такое сносная жизнь, в начале периода великих монархий возрастал; через время процесс концентрации богатства в верхних слоях общества, казалось, возобновился, и крупные землевладельцы начали аккумулировать земельные участки и вытеснять менее имущих свободных землевладельцев. Доля малоимущих людей и людей, считавших свою жизнь нищенской, снова возросла. Крупные владельцы были полновластными хозяевами Великобритании. Они считали себя вправе вводить законы — акты об огораживании общинных земель, которые привели к фактической конфискации неогороженных и общественных земель в пользу более крупных землевладельцев. Землевладельцы же мелкие опустились до уровня наемных рабочих на земле, которую они ранее имели право возделывать и использовать под пастбище.
Крестьянство во Франции и по всему континенту не было, в целом, подвергнуто столь значительной экспроприации; его врагом был не землевладелец, а сборщик податей; его загоняли в землю, но с земли не изгоняли.
По мере того как XVIII столетие набирало ход, вопрос: «Что делать с неимущими?», как явствует из тогдашней литературы, стал снова занимать человеческие умы. Мы знаем, что такие деятельные английские литераторы, как Дефо и Филдинг, углубленно занимались этой проблемой. Но пока что не было того возрождения коммунистических и уравнительских идей раннего христианства, какое было во времена Уиклифа и Яна Гуса. Ослабив единую Церковь, протестантизм на время еще более ослабил идею всеобщей солидарности. Даже единая Церковь средних веков так и не смогла осуществить эту идею; скорее, она имела дело с символом этой идеи.
Дефо и Филдинг были людьми с более живым практическим воображением, чем Гиббон, и они хорошо разбирались во многих аспектах экономических процессов, характерных для того времени. Это касается и Оливера Голдсмита (1728–1774). Его «Покинутая деревня» (1770) представляет собой памфлет на огораживание, написанный в виде поэмы. Но материальный достаток, в котором жил Гиббон, никогда не давал ему возможности получить четкое представление о фактах экономической жизни; мир представлялся ему как борьба между варварством и цивилизацией, и он не имел никакого понятия о той другой борьбе, над которой он парил, ее не замечая, — молчаливой, бессознательной борьбе простого народа против способных, влиятельных, богатых и эгоистичных людей. Он не заметил того растущего напряжения, которому вскоре суждено было перенапрячь и разрушить все равновесие его «двенадцати мощных, хотя и неодинаковых королевств», его «трех содружеств» и остального лоскутного охвостья из мелких правителей, правящих герцогов и так далее. Даже начавшаяся в британских колониях в Америке гражданская война не приблизила его к ощущению скорого прихода того, что мы сейчас называем «демократией».
Из того, что мы говорили ранее, читатель может предположить, что выдавливание мелких фермеров и крестьян с земли крупными землевладельцами — это все, что происходило в сельском хозяйстве XVIII в. Однако мы рассказали о наихудшей стороне происходивших изменений. Одновременно с этой сменой права собственности происходили значительные улучшения в сельском хозяйстве.
Вряд ли приходится сомневаться, что методы обработки земли, которыми пользовались крестьяне и мелкие фермеры, были устаревшими, расточительными и относительно малопродуктивными и что более крупные частные владения и имения, появившиеся благодаря «актам об отгораживании», были намного более продуктивными (один знаток утверждает, что они были продуктивнее в двадцать раз), чем старые методы. Возможно, эта перемена была необходима, однако отрицательная ее сторона заключалась не в том, что она вообще произошла, а в том, что произошла она таким образом, что увеличилось и количество производимой продукции, и количество малоимущих. Плодами этой перемены завладели крупные частные собственники. Этот класс извлек значительную выгоду за счет нанесения ущерба всему обществу.
