Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
В письме приводится не так уж много конкретных фактов цензурного произвола, но в нем звучит страшный пафос страдания. Перед началом обращения помещена редакционная врезка, с призывом к иностранным писателям обратить внимание, помочь.
Но призыв произвел впечатление лишь на небольшую часть русской эмиграции. Кое-какие эмигрантские газеты и журналы перепечатали обращение. Статья о нем Б. Мирского «Вопль молчащих» в издании «Последние новости». Большинство же иностранной периодики на письмо не откликнулось. Н. Берберова писала об этом: «ни один писатель мира не откликнулся на письмо, ни одна газета, ни один журнал». Писатели мира, заграничные читатели так и не узнали о нем. Пробить молчание пытались Бунин, Куприн, Зайцев, Бальмонт и др. В конце 27 г. в маленькой и малотиражной газете «L'Avenir» опубликованы отклики на письмо. Особенно настойчиво действовали Бунин и Бальмонт, тщетно пытавшиеся обратить внимание французской общественности на обращение. В начале 28 г. в той же газете напечатано совместное письмо Бунина и Бальмонта, адресованное Ромен Роллану. Ответ — отповедь последнего. Он обратился за разъяснением к Горькому (тот в Сорренто): правда ли то, что пишут Бунин с Бальмонт? Горький объяснил: конечно, неправда; Бунин, Бальмонт и другие эмигранты оторваны от своего народа, пытаются втянуть вас «в сферу своего бессильного озлобления». Всё это Роллан поместил в февральский номер журнала «L'Europe» за 28 г. под названием «Ответ Константину Бальмонту и Ивану Бунину». Роллан писал, что понимает авторов письма, что и его мучает французская цензура, что всякая власть дурно пахнет; он напоминал о 10-й годовщине Октябрьской революции, поздравлял с ней советский народ, отмечал, что годы революции дорого обошлись, многого стоили народу; Роллан помнит об его страданиях; мысль о них часто удручает его, но он без колебаний делает выбор в поединке между революционной Россией и остальным миром. Об этой странице жизни Роллана мало кто знает в настоящее время. Его «Ответ…» сразу перевели на русский язык и перепечатали в Москве, в «Вестнике иностранной литературы».
Напечатанная отповедь Роллана Бунину и Бальмонту показалась советским властям все же недостаточной, плохо «классово выверенной». В том же номере «Вестника иностранной литературы» опубликован «Ответ Ромен Роллану» Луначарского. Последний упрекал французского писателя в том, что он занял двойственную, во многом порочную позицию, вступил в переписку с Буниным и Бальмонтом, с которыми нельзя говорить в серьезном тоне, тоне известного уважения. В мартовском номере журнала «L'Europe» (28 г.) опубликовано письмо Горького Роллану, сразу же перепечатанное «Правдой» под названием «Максим Горький о современной литературе», с редакционным предисловием (Ай м² 56–63). Здесь же помещен текст запроса Роллана Горькому. Горький говорит о расцвете в СССР литературы, о возмущении советских писателей обращением «Писателям мира», о том, что оно — фальшивка, созданная в среде русских антисоветски настроенных эмигрантов: «советские писатели такое написать не могли».
Позднее цензура не разрешила перепечатывать письмо Горького; его нет ни в 30-томном, ни в других собраниях его сочинений: еще бы! при перечислении молодых талантливых писателей — свидетельство процветания советской литературы — Горький называет Пильняка, Бабеля, Клычкова, других писателей, позднее репрессированных. Еще до этого в советской печати появляются утверждения, что письмо — фальшивка. 13 августа 27 г. «Правда» и «Известия» одновременно публикуют опровержение советских писателей на обращение. На опровержение ссылается и Горький. Уже там высказывается мысль, что обращение сфальсифицировано эмигрантами (видимо, подсказанная ОГПУ). Статья в «Правде» М. Кольцова осенью 27 г. «Подметное письмо» с той же идеей: нелепо было бы утверждать, что обращение написано кем-либо из советских писателей.
Власти хотели подключить к опровергателям и Академию Наук, но та дипломатично уклонилась от полемики (письмо с вежливым отказом составлено предположительно С. Ф. Ольденбургом, непременным Секретарем Академии) (Ай м² 59).
Берберова, публикуя обращение «Писателям мира», считает, что спор об авторстве особого значения не имеет: безразлично, писатели ли в СССР или эмигранты его авторы; в любом случае обращение отразило отчаянное положение советской литературы, вызвавшее самоубийства Есенина, Соболя, других, укрепление железного занавеса, опускающегося на Россию после отмены НЭПа.
Позднее, в 30-м г. «органы» решили переадресовать авторство обращения, связав его с «делом академика С. Ф. Платонова», с редактором кооперативного издательства «Время» И… Вольфсоном. Попытка не увенчалась успехом. Пробовали приписать участие в составлении обращения Витязеву (см. о нем в первой главе). Реальных доказательств тоже не было. Авторство Витязева представляется вероятным. Исследователь А. Блюм считает, что несомненно письмо «внутрироссийского», не эмигрантского происхождения, а содержание и стиль его более всего напоминают Витязева, похожи и на его более раннюю брошюру «Частные издательства в Советской России» (21 г). Так ли это? Был ли Витязев действительно автором? Если был, то единственным ли? На эти точно ответить невозможно. Но безумно смелое обращение, если писал его Витязев, и брошюра, которую он бесспорно писал, не имели в конце 20-х гг. прямых последствий для него. Но об обращении и брошюре, возможно, в «органах» вспомнили в 38 г., когда Витязева арестовали, а затем расстреляли (Бл?256-63).
Краткие итоги: на том отрезке истории цензуры, о который шла речь во второй главе, можно условно выделить два более частных периода: первый — с образования Главлита до второй половины 20-х годов, до постановления «О политике партии в области художественной литературы» (25 г.). В это время цензурная политика еще окончательно не выработана. Идут споры, какой должна быть цензура, каких предметов она должна касаться. Время дискуссий, высказывания разных точек зрения. Пока еще не совсем ясно, кто лично определяет цензурную политику. Цензура подчинена Наркомату Народного просвещения. Значительную роль играет его глава, Луначарский. Роль Сталина еще относительно не определена. Во всяком случае, он «не высовывается»; второй период — после постановления 25 г. до начала 30-х гг. — все более отчетливое партийное вмешательство в цензурные дела. Цензурный надзор, по сути, целиком переходит к партии. Становится очевидной главенствующая роль Сталина. Всеохватывающая система органов, контролирующих писателей, доводящих до них партийные директивы. Формально цензура продолжает оставаться в ведении Наркомпроса, но роль последнего все более ограничивается, руководство его меняется. В конце 29 г. во главе Наромпроса становится А. С. Бубнов (и ранее игравший видную роль в Агитпропе ЦК). На место интеллигента, прекраснодушного Луначарского, назначен партийный деятель, тесно связанный с армией (с 24 г. он — начальник Политуправления РККА). Меняется и руководитель Главлита. Всё усиливается непосредственное партийное влияние. Оно осуществляется разными способами. И в виде прямого вмешательства. И путем назначение руководящих кадров в издательства, редакции журналов. Писатели всё более зависят от государственных издательств и редакций, которые становятся монопольными. Частные и кооперативные издательства постепенно прикрываются. Уже в конце 23 г. Воронский писал: «Частных издательств у нас почти нет, а которые есть, влачат мизерное существование» (161). Он уловил определяющую тенденцию развития: в 23 г. дело обстояло еще не совсем так, в конце же 20-х годов его слова вполне соответствовали реальному положению вещей.
К концу периода положение литературы значительно хуже, чем в начале. Разногласия всё более искореняются. Аресты писателей, физическое уничтожение их пока широко не применяются, но уже к началу 30-х гг. диктатура Сталина становится очевидной. Формируется система тотального, всеохватывающего контроля за всеми, в том числе за деятелями науки, искусства, литературы, за интеллигенцией. Особо важная роль в этом тотальном контроле принадлежит «карающему мечу революции» — органам ВЧК — ОГПУ (Волк169).
Событиями, отделяющими рассматриваемый период от следующего, являются реорганизация Главлита, партийное постановление «О перестройке литературно-художественных организаций» (32 г.) и Первый съезд советских писателей (34 г.). Ими уже целиком дирижировал Сталин.
Глава третяя. «реализм» по-советски. (Часть первая. Теория)
Мы слагаем радостную песнюО великом друге и вожде
О Сталине мудром, родном и любимомПрекрасные песни слагает народ
(из песен о Сталине)Если враг не сдается, его уничтожают
