Уильям Ширер - Взлет и падение третьего рейха. Том I
В тревожный вечер последних мирных суток вплетается гротескная интерлюдия. Зная о решениях, принятых в течение дня, можно подумать, что главнокомандующий люфтваффе, которому назавтра " предстояло проводить все воздушные операции против Польши, был занят необычайно. Напротив, Далерус пригласил его в отель «Эспланада», где был организован шикарный стол с коньяком. Коньяк был настолько хорош, что Геринг, уходя, прихватил с собой две бутылки; Далерус, доведя фельдмаршала до нужного ему расположения духа, предложил пригласить для беседы Гендерсона. Получив на это разрешение Гитлера, Геринг так и сделал — пригласил Гендерсона и Форбса к себе на чашку чая к пяти часам. Далерус, о присутствии которого Гендерсон не упоминает ни в своем последнем докладе, ни в своей книге, предложил, чтобы Геринг от имени Германии встретился с представителем Польши в Голландии. Гендерсон обещал передать это предложение в Лондон. По версии английского посла во время беседы за чашкой чая Геринг «в течение двух часов говорил о прегрешениях Польши и о желании герра Гитлера и самого Геринга дружить с Англией. Это был разговор, который не мог к чему–либо привести… У меня сложилось впечатление, что это была последняя попытка отколоть Англию от Польши… Я догадался о самом худшем из того факта, что в столь ответственный момент он смог уделить нам так много времени… Вряд ли он мог бы потратить на нас столько времени, тем более в такой сложный момент, если бы все до мельчайших деталей не было подготовлено…»
Третье описание этого странного чаепития было сделано Форбсом по просьбе адвоката Геринга.
«Атмосфера была безнадежной, но вместе с тем дружественной.
…Геринг довел до сведения английского посла следующее: если поляки не сдадутся, Германия передавит их, как блох, а если Британия объявит Германии войну, то он будет очень сожалеть об этом, потому что это будет крайне неразумно со стороны Британии».
Вечером же Гендерсон направил в Лондон телеграмму, в которой говорилось: «Бесполезно будет с моей стороны делать дальнейшие предложения, поскольку события все равно обгонят их. Для нас остается один путь: мы должны со всей решительностью показать, что силе противопоставим силу»[229].
Иллюзии сэра Невилла Гендерсона, похоже, окончательно рассеялись. Несмотря на свои многолетние попытки умиротворить ненасытного нацистского диктатора, его миссия в Германии, по его собственным словам, провалилась. Этот недальновидный англичанин, чью дипломатическую деятельность в Берлине можно охарактеризовать как деятельность вслепую, вдруг трезво взглянул на свои разрушенные надежды и невыполненные планы. И хотя на следующий день, в первый день войны, он испытал еще один сокрушительный удар, накануне ему в голову пришла древняя как мир истина: иногда силе надлежит противопоставить силу[230].
На Европу опускался вечер 31 августа 1939 года. В это время немецкая армия численностью в полтора миллиона человек начала движение к исходным рубежам на польской границе. Все было готово к нападению, и Гитлеру оставалось лишь состряпать пропагандистский трюк, чтобы оправдать в глазах немецкого народа агрессию.
Необходимо было дать людям объяснение. А Гитлер не без помощи Геббельса и Гиммлера слыл крупным специалистом в этом деле. Я был в это время на улице среди простых людей. Наутро я записал в своем дневнике: «Все против войны. Люди открыто об этом говорят. Как может страна, население которой против войны, начать войну?» Несмотря на мой опыт, приобретенный за годы жизни и работы в третьем рейхе, я задавался таким наивным вопросом! Гитлер прекрасно знал ответ на него. Разве не он неделей раньше обещал своим генералам, что «объяснит с пропагандистской точки зрения причины начала войны», и убеждал их не задумываться, будет это правдой или нет? «Победителя, — внушал он им тогда, — не будут спрашивать, правду он говорил или нет. Для войны важна победа, а не правота».
В 21.00, как мы знаем, все радиостанции Германии передали мирные предложения Гитлера. Во время радиопередачи они казались мне довольно разумными. О том, что предложения эти никогда не были представлены Польше, разве что неофициально в туманных выражениях о них сказали англичанам, и то менее чем за двадцать четыре часа до передачи, просто не упоминалось. И действительно, пространное заявление, которое было зачитано в передаче и объясняло населению Германии, как ее правительство исчерпало все политические средства сохранить мир, показало, что канцлер, опять–таки не без помощи Геббельса, нисколько не утратил искусства мистификации. Когда 28 августа британское правительство предложило свои посреднические услуги, правительство Германии на следующий день ответило:
«…Несмотря на скептическое отношение к желанию польского правительства прийти к взаимопониманию, оно объявляет о своей готовности во имя мира принять посреднические услуги Великобритании или ее предложение.
…Оно считает… чтобы избежать катастрофы, эти действия должны быть предприняты без промедления. Оно готово принять лицо, назначенное правительством Польши, до вечера 30 августа при условии, что это лицо будет уполномочено не только принять участие в обсуждениях, но и вести переговоры и подписать соглашение.
Вместо сообщения о том, что прибывает полномочный представитель, первым ответом на свое стремление к пониманию, который получило правительство рейха, было сообщение о мобилизации в Польше…
В то время как правительство рейха не только заявляло о своей готовности начать переговоры, но и действительно было готово вести переговоры, с польской стороны следовали увертки и ничего не значащие заявления.
После демарша, предпринятого послом Польши, стало еще яснее, что он не обладает полномочиями не только на ведение переговоров, но даже на обсуждение.
Таким образом, фюрер и правительство Германии в течение двух дней напрасно прождали представителя Польши.
При сложившихся обстоятельствах правительство Германии сочло, что его предложения были и на этот раз… отвергнуты, хотя оно считало эти предложения в той форме, в какой они были представлены правительству Великобритании, более чем справедливыми и вполне реальными».
Для того чтобы пропаганда была эффективной, нужно нечто большее, чем слова, — это Гитлер и Геббельс знали по опыту. Для этого нужны делая пусть даже сфабрикованные. Убедив немцев (а автор этих строк может подтвердить это как очевидец) в том, что поляки отклонили «великодушные» мирные предложения фюрера, ему оставалось только сфабриковать дело, чтобы «доказать», что первой на Германию напала Польша.
К этому, как известно, немцы тщательно готовились по приказу Гитлера. Уже шесть дней как Альфред Науйокс, интеллектуальный злодей–эсэсовец, ждал в Глейвице, близ польской границы, сигнала, чтобы организовать «нападение» поляков на расположенную там немецкую радиостанцию. План претерпел некоторые изменения. Эсэсовцы, переодетые в польскую военную форму, должны были спровоцировать стрельбу, а в качестве «жертв» предполагалось оставить на месте происшествия одурманенных наркотиками узников концлагеря, которым организаторы операции подобрали выразительное название «консервы». «Нападений поляков» планировалось организовать несколько, но главной призвана была стать операция в Глейвице.
Из письменных показаний Науйокса в Нюрнберге: «В полдень 31 августа я получил кодированный приказ Гейдриха, предписывавший произвести нападение в восемь часов того же вечера. Кроме того, для выполнения этого задания Гейдрих велел обратиться к Мюллеру за «консервами». Я так и поступил и попросил Мюллера доставить человека к радиостанции. Привезли мужчину — я приказал положить его возле входа. Он был жив, но находился без сознания… Я не обнаружил у него никаких огнестрельных ранений, но лицо его было вымазано кровью. Он был одет в гражданскую одежду.
Мы захватили, как было приказано, радиостанцию, вышли на три–четыре минуты в эфир[231], немного постреляли из пистолетов и ушли[232].
В тот вечер Берлин фактически оказался отрезанным от внешнего мира. Только из Берлина расходились новости о «предложениях» фюрера и ложь о «нападениях» поляков в пограничных районах. Я пытался связаться по телефону с Варшавой, Лондоном и Парижем, но мне было заявлено, что телефонная связь с ними нарушена. В самом Берлине внешне все было спокойно. Женщин и детей не эвакуировали, как в Париже и Лондоне, никто не закладывал мешками с песком витрины магазинов, как, судя по радиопередачам, это делалось в других столицах. В четыре часа утра 1 сентября я ехал из здания радиостанции в отель «Адлон». Машин на улицах не было. В окнах не горел свет. Люди спали. Кто знает, может, они ложились с надеждой на лучшее, с надеждой на мир.
Гитлер весь день был в прекрасном настроении. В шесть вечера 31 августа генерал Гальдер записал в дневнике: «Фюрер спокоен, хорошо выспался… Из отмены эвакуации вытекает: он (Гитлер) рассчитывает на то, что французы и англичане не вступят на территорию Германии».[233]
