Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд
Джефферсон серьёзно относился к возможности существования загробной жизни. Несмотря на сильную неприязнь к ортодоксальному христианству, он всю жизнь внешне оставался англиканином, а затем епископалом. Он регулярно посещал церковь, крестился и венчался в своём приходе, служил в местной ризнице и иногда посещал церковные службы в правительственных зданиях Вирджинии. Джефферсон был известен своим лицемерием, но в данном случае его внешняя демонстрация религиозной приверженности, похоже, была вызвана его глубоким отвращением к личным разногласиям.
Он усвоил урок о том, что не следует публично говорить о религии, из своих ранних неосторожных высказываний. В «Заметках о штате Вирджиния» он писал: «Я не обижаюсь на то, что мой сосед говорит, что есть двадцать богов или нет никакого бога. Он не оттопыривает мой карман и не ломает мне ногу». Затем в преамбуле к своему законопроекту 1786 года о свободе вероисповедания в Виргинии Джефферсон, к удивлению многих, заявил, что «наши гражданские права зависят от наших религиозных взглядов не больше, чем наши взгляды на физику или геометрию». Поскольку эти публичные высказывания резко расходились с мнением как простых людей, так и большинства элитных дворян, они вызвали бурю критики. В дальнейшем Джефферсон ограничивал свою насмешливую критику христианства частными письмами, адресованными тем, кто, по его мнению, не возражал против его взглядов.
На выборах 1800 года эти неловкие публичные высказывания привели к тому, что Джефферсона назвали «французским неверным» и «атеистом» — несомненно, это самое обидное обвинение, которое когда-либо выдвигали против него его оппоненты. «Если Джефферсон победит, едва ли мы сможем избежать Гражданской войны», — предупреждал адвокат Теодор Дуайт в типично федералистском выпаде, появившемся в 1800 году в газете Connecticut Courant. «Убийства, грабежи, изнасилования, прелюбодеяния и кровосмешения будут открыто преподаваться и практиковаться, воздух будет раскалываться от криков бедствия, земля будет пропитана кровью, нация — чёрной от преступлений».
Хотя Джефферсон, как и все основатели, не сомневался в существовании Бога, он публично молча терпел эти обвинения в атеизме, неверности и безнравственности, а в частном порядке считал их характерной болтовнёй фанатичных клерикалов-федералистов. От священнослужителей Новой Англии он не ожидал ничего, кроме «крайнего проявления их гнева». «Я не желаю ничего, — говорил он, — кроме их вечной ненависти».
И всё же Джефферсон очень хотел привлечь на сторону республиканцев всех тех простых религиозных людей, которые голосовали за его противника. Для этого, как он знал, ему нужно было отвести обвинения федералистов в том, что он враг христианства. Поэтому, к удивлению многих федералистов, в своей первой инаугурационной речи он сказал много хорошего о религии. Он также прекрасно понимал, какой эффект произведёт его деятельность в качестве президента, когда в январе 1802 года он посетил церковную службу, проходившую в зале заседаний Палаты представителей. Его посещение вызвало широкий общественный резонанс и поразило федералистов. Несмотря на наличие других церквей, Джефферсон продолжал посещать церковные службы в зале Палаты представителей и предоставлял здания исполнительной власти для проведения церковных мероприятий. Иногда музыкальное сопровождение религиозных служб обеспечивал оркестр морской пехоты США. Однако, будучи президентом, Джефферсон придерживался своей клятвы никогда не объявлять дни поста и молитвы, как это делали два его предшественника.
В 1803 году, получив экземпляр книги Джозефа Пристли «Сравнение Сократа и Иисуса», Джефферсон решил изложить свои собственные мысли в сочинении, которое он назвал «Syllabus of an Estimate on the Merit of the Doctrines of Jesus, compared with Those of Others». Он отправил копии этого эссе из тысячи слов Пристли, Бенджамину Рашу (который спрашивал его о религиозных взглядах), другу Джону Пейджу, а также членам своего кабинета и семьи. Вслед за этим эссе он выпустил отредактированную версию Нового Завета, в которой вырезал все упоминания о сверхъестественных чудесах и божественности Христа, но сохранил все отрывки, в которых Иисус проповедовал любовь и Золотое правило. Он назвал этот сборник «Философия Иисуса». Он сказал одному другу, что эти работы, которые стали называться Библией Джефферсона, являются «доказательством того, что я настоящий христианин, то есть ученик доктрин Иисуса, сильно отличающийся от платоников, которые называют меня неверным». Несмотря на то что он так и не опубликовал эти труды, поползли слухи о том, что Джефферсон изменил свои религиозные взгляды, которые Джефферсон старательно опровергал.
В 1802 году он направил баптистам Дэнбери (штат Коннектикут) письмо, в котором заявил, что Первая поправка к федеральной Конституции воздвигла «стену отделения церкви от государства». Маловероятно, что Джефферсон имел в виду такую высокую и зачастую непроницаемую стену между церковью и государством, которую поддерживают современные юристы. Более вероятно, что он преследовал исключительно политические цели. (В самом деле, через два дня после написания этого письма он посетил церковную службу в Палате представителей). Для Джефферсона стена разделения, возможно, не была решающим моментом его послания. Для него стена была лишь средством для достижения более важной цели. Она дала бы время разуму и свободному исследованию проделать свой путь к окончательному просвещению, за которое он выступал. Другими словами, в краткосрочной перспективе стена могла бы защитить баптистов от Постоянного ордена пуритан Коннектикута, но Джефферсон считал, что в долгосрочной перспективе и баптисты, и Постоянный орден, как и все религии, основанные на вере, а не на разуме, обречены на вымирание. Действительно, в 1822 году Джефферсон продолжал верить, что «нет ни одного молодого человека, живущего сейчас в Соединённых Штатах, который не умер бы унитаристом».
Конечно, он не мог ошибаться. Джефферсон не понимал, какие политические силы стояли за его успехом и успехом Мэдисона в проведении его законопроекта о свободе вероисповедания через законодательное собрание Вирджинии. Возможно, он думал, что большинство виргинцев согласны с просвещённым мышлением, содержащимся в его преамбуле, но законопроект никогда бы не прошёл без подавляющей поддержки растущего числа раскольников-евангелистов-пресвитериан и баптистов в штате, которые так ненавидели англиканский истеблишмент, что им было всё равно, что написано в преамбуле. Этими евангелистами двигал не просвещённый рационализм, а растущее понимание того, что лучше нейтрализовать государство в вопросах религии, чем рисковать тем, что один из их религиозных противников получит контроль над правительством.
В конце концов, такой просвещённый мыслитель, как Джефферсон, не мог говорить от имени популярного христианского мира ранней Республики. Но кто-то вроде баптиста-сепаратиста из «Нового света» Айзека Бэкуса мог. Отделение церкви от государства, возникшее в начале XIX века, во многом обязано евангельским христианам вроде Бакуса. Родившись
