Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант
Дефо, путешествуя по Англии в 1722 году, нарисовал патриотическую картину «самой цветущей и богатой страны в мире», зеленых полей и обильных урожаев, пастбищ, усыпанных золотым руном, сочной травы, превращающейся в пухлых коров, крестьян, резвящихся в сельских видах спорта, сквайров, организующих крестьян, дворян, организующих сквайров, лордов, дающих закон и дисциплину в деревнях, а время от времени — приют поэтам и философам.2 Торговцы словами склонны идеализировать деревню, если они свободны от ее изнурительного труда, скуки, насекомых и работы.
Сельская жизнь в Англии 1715 года была во многом такой же, какой она была на протяжении тысячи лет. Каждая деревня — почти каждая семья — была самостоятельной экономической единицей, сама выращивала продукты, сама шила одежду, сама заготавливала древесину для строительства и топлива в прилегающих лесах. Каждая семья пекла свой хлеб, охотилась на оленину, солила мясо, делала свое масло, желе и сыр. Она пряла, ткала и шила, дубила кожу и мостила обувь, делала большую часть своей утвари, орудий труда и инструментов. Отец, мать и дети находили себе работу и занятие не только в летних полях, но и долгими зимними вечерами; дом был центром промышленности, а также сельского хозяйства. Жена была почетной мастерицей многих искусств — от ухода за мужем и воспитания дюжины детей до пошива одежды и варки эля. Она хранила и отпускала домашние лекарства, ухаживала за садом, свиньями и птицей. Брак был союзом помощников; семья была как экономическим, так и социальным организмом, и, таким образом, имела прочные основания для своего единства, размножения и постоянства.
Крестьяне могли бы довольствоваться разнообразной жизненной силой своих домов, если бы им было позволено сохранять свои древние обычаи на полях. Они помнили, как помещик разрешал им или их предкам пасти скот на общих полях поместья, свободно ловить рыбу в ручьях, рубить дрова в лесу; теперь же, в результате процесса, начавшегося в XVI веке, большинство «общин» было огорожено владельцами, и крестьянам стало трудно сводить концы с концами. Крепостного права не осталось, как и формальных феодальных повинностей; но предприимчивые помещики и городские купцы, вкладывавшие деньги в землю, занимались сельским хозяйством в более широких масштабах, с большим капиталом, лучшими орудиями труда, большим мастерством и более широкими рынками, чем это было доступно йоменам, обрабатывавшим свои узкие участки. Грегори Кинг насчитал в Англии 1688 года около 180 000 таких фригольдеров. Вольтер в 1730 году сообщал, что «в Англии много крестьян с имуществом в 200 000 франков, которые не гнушаются продолжать возделывать землю, которая их обогатила и на которой они живут свободно»; но, возможно, это была пропаганда французского стимулирования. Как бы то ни было, к 1750 году число свободных землевладельцев сократилось.3 Более зажиточные помещики скупали худые участки; небольшие усадьбы, рассчитанные на пропитание семьи или на местные рынки, уступали место более крупным фермам, способным извлекать выгоду из усовершенствованных методов и машин; фермер становился арендатором или наемной «рукой». Кроме того, система обработки земли, преобладавшая в Англии в 1715 году, делила землю деревни на различные регионы в зависимости от их плодородия и доступности; каждый фермер получал одну или несколько полос в отдельных местностях; сотрудничество было необходимо, индивидуальная предприимчивость сдерживалась, производство отставало. Анклависты утверждали, что крупномасштабная эксплуатация под единым владением увеличивает сельскохозяйственное производство, облегчает выпас овец и позволяет получать прибыльную шерсть; и, несомненно, они были правы. Экономический прогресс закрыл, по крайней мере, один глаз на человеческие потрясения, связанные с перемещением и переходом.
Именно на расширенных фермах развивались сельскохозяйственные технологии. Мотив прибыли привел к возделыванию пустующих земель, дисциплинировал труд до большей эффективности, стимулировал изобретение новых инструментов и способов, способствовал экспериментам в животноводстве и поддерживал труд по осушению болот, борьбе с эрозией почвы и расчистке лесов. В период с 1696 по 1795 год к обрабатываемым площадям Англии и Уэльса добавилось около двух миллионов акров. В 1730 году Чарльз Тауншенд ввел четырехкурсовую систему севооборота вместо расточительного плана оставлять треть земли под паром в каждый год: В первый год он сажал пшеницу или овес, во второй — ячмень или овес, в третий — клевер, рожь, вику, рутабагу и капусту, в четвертый — репу; затем приводили овец, чтобы они ели репу или втаптывали ее в землю, а их отбросы удобряли почву; таким образом земля была подготовлена для богатого урожая пшеницы на следующий год. Соседи смеялись над ним и называли его Репой Тауншенда, пока тридцатипроцентное увеличение урожая не заставило их подражать. Поскольку Тауншенд был виконтом, другие аристократы последовали за ним в улучшении своих земель; стало модным, чтобы английский лорд проявлял личный интерес к сельскому хозяйству, и разговоры в поместьях перешли от охоты и собак к репе и навозу.4
Джетро Талл был адвокатом; пошатнув здоровье, он вернулся на ферму отца; его острый ум был очарован чудом и прибылью роста, но его оттолкнули расточительные методы обработки почвы, которые он видел — фермеры высевали девять или десять фунтов семян на акр так небрежно, «что две трети земли оставались незасеянными, а на остальных было так густо, что они не процветали».5 Путешествуя по Франции и Италии, он изучал методы ведения сельского хозяйства; вернувшись, он купил ферму и потряс соседей изобретениями, которые удвоили производство. Сначала (ок. 1730 г.) он сделал плуг с четырьмя сошниками, который выкорчевывал и закапывал сорняки, а не просто отбрасывал их в сторону. Но самым решающим его изобретением (ок. 1733 г.) стала сеялка на конной тяге, которая подавала семена через воронки с насечками на определенное расстояние и глубину в два параллельных ряда, а затем заделывала семена бороной, прикрепленной к сеялке. Машина экономила семена и труд, а также позволяла обрабатывать, аэрировать, орошать и пропалывать почву между засеянными рядами. Это, казалось бы, тривиальное изменение в посеве и усовершенствование плуга привели к так называемой сельскохозяйственной революции, последствия которой можно оценить (даже с учетом инфляции) по десятикратному росту стоимости земель, на которых применялись новые методы, в течение восемнадцатого века. Повышение продуктивности почвы позволило фермам кормить больше рабочих в городах и сделало возможным рост городского населения, без которого не было бы промышленной революции.
Ни крестьяне, ни городские рабочие не участвовали в росте благосостояния. Крестьяне-собственники были вытеснены крупномасштабной конкуренцией; крестьянам-рабочим платили настолько мало, насколько их вынуждал соглашаться страх перед безработицей. Выслушайте ученого и высокопоставленного Тревельяна:
Социальной ценой
