Очерк французской политической поэзии XIX в. - Юрий Иванович Данилин
А золото лилось рекой!
И снова поэт с такой печалью говорит, что в Англии в отличие от тех стран, где песни и музыка,
Не оратория звучит, а черный ад.
Тут алчность черная и нищенское горе
Не могут слиться и кричат.
Французская буржуазная критика конца 1830-х годов, разумеется, враждебно отозвалась о выходе сборника «Лазарь», где Барбье так остро затрагивал темы социальной несправедливости и противоречий буржуазного общества. Каковы бы пи были недочеты Барбье, не заметившего в эту пору в Англии чартистского движения, французский трудовой парод не забыл заслуг поэта. Подобно «Зиме» Эжезиппа Моро, «Медная лира» исполнялась на правительственных концертах Парижской Коммуны. С великой силой должны были доходить печальные строки Барбье до сердца парижских рабочих, уже считавших, что они добились своей заветной мечты — освобождения труда!
ПОЭТЫ-УТОПИСТЫ ИЗ НАРОДА
В начале XIX в. рабочий класс представлял собой «разделенные и разобщенные местными и национальными особенностями массы, связанные лишь чувством общих страданий, неразвитые, беспомощно переходившие от воодушевления к отчаянию»[44]. После Июльской революции и восстаний 1830-х годов рабочий класс, все более сплачиваясь и выдвигая требование «права на труд», настолько уже ощутимо участвовал в социально-политической жизни, что даже «признан был третьим борцом за господство»[45] в обществе. Но ничто, однако, так не говорит о неопределенности и нетвердости тогдашнего его пути, как изданный в 1841 г. известным сен-симонистом Олендом Родригом сборник «Социальные стихотворения рабочих»[46]. Родриг стремился показать то, что сен-симонисты считали ростом сознательности трудовых народных масс, но что на деле знаменовало собой лишь подвластность значительной части этих масс чарующим и пассивным мечтам о лучшем будущем.
Законен, конечно, вопрос: имеет ли вообще отношение антология Родрига к политической поэзии, если представленные здесь поэты стараются быть аполитичными, не нападают ни на трон, ни на внешнюю или внутреннюю политику Июльской монархии, не ратуют за республиканский строй и даже отрицают революционную борьбу? Тем не менее эта социальная поэзия романтиков-утопистов из народной среды весьма интересна с точки зрения их верований, в дальнейшем лишь перегоравших, но которыми значительной части рабочего класса исторически надлежало переболеть.
Появление на свет наиболее популярных учений утопического социализма, таких, как сен-симонизм, фурьеризм, христианский социализм, все еще отвечало развитию буржуазно-демократической революционности. Мысль этих учений (исключая такое «левое» из них, как бабувизм) не поднималась до отрицания частнособственнического строя, но они мечтали оздоровить его, очистить от противоречий и контрастов, сделать гармоничным и человечным. В годы Июльской монархии проповедь сен-симонистов достигла особой распространенности; отвечая разочарованию масс в исходе «трех славных дней» и в неудаче левореспубликанских восстаний, она проявляла понимание отчаянного положения рабочих[47].
Критическая сторона учений утопистов, ярко и резко обличавшая пороки буржуазного строя, и необыкновенно красноречивая проповедь любви, братства, альтруизма, заветов «демократизированного христианства» приходились по сердцу рабочему классу. Он ведь еще оставался к началу XIX в. «угнетенным, страдающим сословием, помощь которому в лучшем случае, при его неспособности помочь самому себе, могла быть оказана извне, сверху»[48] и так доверчиво и благодарно относился к каждому услышанному доброму слову…
Касаясь вопроса о социализме Герцена, В. И. Ленин писал: «В сущности это был вовсе не социализм, а прекраснодушная фраза, доброе мечтание, в которое облекала свою тогдашнюю революционность буржуазная демократия, а равно и невысвободившийся из-под ее влияния пролетариат»[49]. Эти слова применимы и к творчеству многочисленных поэтов-утопистов из плеяды поэтов-рабочих.
Проповедь утопистов, во многом способствовавшая культурному росту масс, увлекала поэтов из народа, частью тех, которые, подобно Жюлю Мерсье и Савиньену Лапуанту, были участниками Июльской революции и последующих восстаний, а после их неуспеха стремились найти путь мирного, бескровного разрешения социальных вопросов, хотя весь их утопизм означал не что иное, как неудовлетворенность отношениями буржуазного строя.
Поэты-утописты, о которых пойдет речь, не всегда оказывались строгими последователями какого-нибудь одного учения. Если некоторые из них считали себя главным образом сен-симонистами (Пьер Венсар-старший, Жюль Мерсье), а другие — главным образом фурьеристами (Луи Фесто, Буасси), то все же Жюль Мерсье закончил отходом к ламеннеизму, а Луи Фесто долгие годы колебался между учениями Фурье и Сен-Симона.
Так и в антологии Оленда Родрига представлены вовсе не одни сен-симонистские поэты, хотя последние и преобладают. Пропагандируемые в сборнике идеи по большей части являлись общим местом всех утопических учений: это была критика существующих социальных противоречий, особенно критика «праздных» (представителей дворянства и духовенства, а также «нетрудовой» части буржуазии), призыв к отказу от политической и революционной борьбы, призыв к уничтожению милитаризма и войн, вера в торжество мирного труда, в достижения науки, в победы технического прогресса, воспевание труда, пропаганда братской любви, альтруизма, демократизированного «социального» христианства и т. п.
Для рассматриваемой поэзии характерен ее воинствующе-публицистический характер, хотя, повторяем, в ней не было никаких выступлений политического протеста и даже не затрагивалась национально-патриотическая тема: здесь идет речь единственно о положении трудового люда, о его невзгодах и надеждах на лучшее, обещаемое утопистами. Это, с другой стороны, не столько поэзия, создающая образы отдельных людей или типизированные характеры (они в ней лишь исключение), сколько поэзия пропагандистских стремлений, призывов, убеждений, рассудительных доводов или оспаривания того, что она считает несправедливым, неверным. Лирическое начало в ней всегда несет зерно пропагандируемых общих положений. Облик лирического героя в ней не конкретен: это лишь сгусток тех же пропагандируемых идей. По сравнению с поэзией Беранже, такой богато образной, интонационно-разнообразной, многотемной, эта поэзия бледновата, однотонна по своей рассудочности и мечтам; нельзя не отметить в ней запоздалых традиций сентиментализма с его кроткой чувствительностью, умиленностью и жалостливыми призывами к состраданию. Но сильной стороной этой поэзии является глубочайшая искренность убеждений, веры и чувств, в основе которых — народная измученность, страстно цепляющаяся за приоткрывшуюся надежду.
Народные поэты, представленные в сборнике Родрига, все время пользуются словом «мы», сознавая себя представителями некоей, более или менее сплоченной массы. Это «мы» не впервые появляется во французской политической поэзии: оно было присуще уже санкюлотским песням революции XVIII в., но там являлось лишь знаком политической спаянности низов «третьего сословия». Здесь же «мы» — голос трудового коллектива, его массовости и общности пожеланий, каковы бы ни были эти пожелания по существу и по эстетическим требованиям различных течений этой поэзии.
Учение Сен-Симона по-разному толковалось его ближайшими учениками. Большинство из них, разделяя общество на «праздных» и на «рабочих», причисляли к последним не только наемных рабочих, ремесленников и вообще людей физического труда, но также фабрикантов, купцов, банкиров, как представителей «трудящейся» буржуазии. Лишь один из учеников Сен-Симона, Базар,
