Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе - Фелицити Дэй
Была, однако, и еще одна жертва из разряда неизбежных для одинокой женщины – вне зависимости от ее финансовой состоятельности. Оставаться незамужней означало не только бездетность, но и целибат, поскольку любые добрачные связи романтического характера были для женщин табуированы и влекли изгнание из добропорядочного общества. Мужчины-аристократы могли иметь сколько угодно любовниц, прежде чем позволить «сковать себя по рукам и ногам» узами брака, но для женщины оказаться в постели с мужчиной до брака считалось абсолютно неприличным и несовместимым с дальнейшим пребыванием в великосветских кругах. Соответственно, замужество оставалось для благородной девицы и единственным благопристойным вариантом обзаведения собственными детьми.
Это, конечно же, был вопиющий образчик двойного стандарта. «Мужчина может хоть сотню раз сойти с пути праведности, однако же он всегда может на него вернуться, и все продолжают его к себе приглашать; по трезвой истине своими прегрешениями он придает себе éclat [16], самоутверждается в бомонде и вызывает зависть вместо жалости или брезгливости. А вот женщина, единожды сойдя с пути праведности… становится мишенью для неспешно указующего на нее перста презрения». – Слова эти приписывают Джулии Джонстон, племяннице графа, якобы озвучившей это наблюдение в 1820-х годах. Сказала ли она это в действительности, не столь важно, поскольку сама судьба Джулии служит наглядным подтверждением истинности этих слов: «единожды сойдя с пути праведности» с женатым мужчиной, Джулия обрекла себя на изгнание из высшего света и вынуждена была продолжить свою бесславную карьеру в свите куртизанки Гарриетты Уилсон. И она была далеко не единственной благородной дамой, ступившей на эту кривую дорожку.
В начале 1818 года светское общество было потрясено скандалом с «соблазнением» мисс Гарриет Спенсер, пусть и не дочери графа Спенсера, но девицы благородной и состоявшей в дальнем родстве с самыми выдающимися светилами модного мира – герцогами Мальборо и Девоншир и все тем же графом Спенсером.
Гарриет, чья мать оказалась не столь рьяной по части надзора и воспитания, как миссис Калверт и ей подобные, снискала себе репутацию беспутной дебютантки, связавшись с компанией молодых кутил с длинными языками и вольными нравами. В то время как отдельные слухи о неблагонравном поведении еще можно было бы похоронить, выйдя замуж за респектабельного джентльмена, ее судьба была предрешена, когда ее застали в компрометирующей ситуации с одним из них – мистером Генри де Росом. Вскоре стало общеизвестным и то, что совсем недавно справившая двадцатилетие мисс Спенсер беременна, и все единодушно осудили де Роса за то, что погубил девушку. Тот, однако, истово отрицал свою причастность; и он имел на то все основания: настоящим отцом ребенка Гарриет являлся не он, а ее троюродный брат, старший сын герцога Мальборо Джордж Спенсер-Черчилль, маркиз Бландфорд.
Должно быть, для семьи Мальборо было невероятно удобно, что его имя осталось за рамкой внимания благодаря опрометчивости де Роса. Сражаясь с горой долгов, герцог и герцогиня не могли позволить своему сыну и наследнику жениться на кузине без гроша за душой лишь ради того, чтобы замять скандал. Безденежье обеих семей, видимо, и явилось главным доводом против того, чтобы, зная правду об отцовстве, не настаивать на вступлении пары в брак, но и беспорядочная личная жизнь Джорджа также бесспорно была принята во внимание. К тому времени, когда о беременности Гарриет заговорил весь город, блудный сын герцога сожительствовал под псевдонимом «капитан Лоусон» с шестнадцатилетней купеческой дочерью по имени Сюзанна. Обманутая устроенной им инсценировкой венчания с братом любовника в роли священника и собственными доверчивыми родителями в роли свидетелей Сюзанна мнила себя его законной женой и ждала от него ребенка – как и Гарриет – в марте 1818 года.
Вопрос о ее браке более не стоял, и расширенная семья Гарриет озаботилась спасением остатков ее порушенной репутации. Кузина ее отца леди Бессборо великодушно согласилась взять под опеку новорожденную дочь своей тезки и вскоре увезла малютку Сьюзен в свое имение в Рохамптоне. Пока мерзавец Джордж выпутывался из истории с купеческой дочкой, получившей в итоге содержание в жалкие 400 фунтов в год в компенсацию за сломанную жизнь, и прокладывал путь к настоящему алтарю с более богатой кузиной, Гарриет увезли в Германию знакомить с родственниками матери, намекнув ей, что неплохо было бы, если кто-то из них ей приглянется. В итоге в октябре 1819 года она вышла замуж за графа Карла фон Вестерхольта «по большой взаимной любви», если верить ее матери.
Несмотря на, казалось бы, счастливую развязку, Гарриет сполна убедилась ровно в том же, в чем и Джулия Джонстон: один «неверный шаг» – и обратной дороги в привычный мир для женщины не будет. В Лондон Гарриет вернулась в 1820 году в статусе жены равного по социальному статусу человека, пожертвовав, как того требовали приличия, всякими отношениями с дочерью Сьюзен. Насколько известно, они более не виделись ни разу. Не помогло. Пышный бал, устроенный герцогом Девонширским в апреле того года в отчаянной попытке убедить светское общество принять ее обратно в обойму, с треском провалился. «Никто не обмолвился с нею ни словом», – отметил один из гостей, добавив, что сам повод устройства этого бала многих отпугнул от его посещения. Для тех же, кто все-таки пришел, заметил другой, Гарриет с мужем и новыми свояками явились предметами «всеобщего любопытства, соболезнования, презрения». Даже с одним из лидеров высшего света на ее стороне женщина не имела возможности очиститься от единожды полученного клейма «падшей».
Целибат, таким образом, являлся непререкаемым условием сохранения незамужней женщиной места в приличном обществе. Но и строго соблюдая границы приличий и храня свою девичью честь, незамужняя дама не была застрахована от презрительного отношения к себе со стороны знакомых. Само по себе девичество было своего рода социальным клеймом в том плане, что современники были твердо убеждены, что юным дамам подобает спешить под венец при первом же удобном случае, просто чтобы от него избавиться. Ведь и вправду, оставаться незамужней после того, как схлынул румянец молодости, – а тут уж, кому сколько отпущено (самое позднее до тридцати-сорока лет), – значило сделаться законной мишенью для всеобщих насмешек и презрения в понимании светского общества эпохи Регентства: неестественной, неженственной, эгоистичной и желчной особой и просто «бичом общества» по выражению одного писателя мужского пола, хотя и писательница того времени квалифицировала это как «болезнь непомерного себялюбия».
От негативных стереотипов в передаче образов одиноких женщин в ту пору было просто некуда деваться; они были
