Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко
Подобные настроения все отчетливее проявлялись не только в московском центре, но и на местах.
Так, Г. Л. Пятаков, возглавлявший некоторое время военный отдел правительства УССР, делился с Х. Г. Раковским соображениями о целесообразности подхода к порученному делу: «С начала формирования военного отдела мною был принят за основу принцип союзного объединения с Российской республикой. Это объединение должно было проявиться в том, что в вопросе о формировании мы должны были исполнять задачи Реввоенсовета РСФСР, а относительно снабжения – представлять Центральному управлению поставок России плановые наряды для нашей армии и формирований»[154].
В Положении о Красной Армии УССР подчеркивалось, что военный отдел правительства, прорабатывая инструкции для армии, должен исходить из принципов строительства Красной Армии в РСФСР. 7 января 1919 г. было принято специальное постановление о распространении на территории Украины действия всех декретов и распоряжений правительства РСФСР по вопросам военного строительства. В советских военных соединениях России и Украины действовали единые уставы – полевой, строевой, внутренней и гарнизонной службы. Таким образом обеспечивалась единая военная политика, хотя каждая республика имела свою армию.
Жизнь требовала углубления экономического сотрудничества, в основе которого лежала бы единая денежная система, пути сообщения, связи и т. д. Исходя из военно-политических и экономических реалий, общественных тенденций, правительство УССР еще 28 января 1919 г. поставило перед советскими социалистическими правительствами России, Латвии, Белоруссии, Эстляндии и Литвы вопрос о заключении прочного оборонительного союза против всяких попыток уничтожить власть рабочих и крестьян, установленную ценой таких жертв.
Состоявшийся 1–6 марта 1919 г. III съезд КП(б)У в резолюции «Текущий момент и задачи партии» определил: «Основной тактической линией Коммунистической партии Украины есть линия установления единства фронта УССР со всеми советскими республиками вообще и РСФСР в особенности против мировой империалистической контрреволюции»[155].
Похожие пожелания высказывали и руководители других республик.
Конечно, всем было понятно, что вычленить из общих процессов только военные, армейские аспекты, отделить военное строительство от экономики, своеобразия национально-государственного созидания невозможно. Однако, одно дело принимать во внимание эти сопряженные аспекты общественной жизни, справедливо и конструктивно их учитывать в выработке и осуществлении политики. Другое дело – ставить последние обстоятельства во главу угла, точнее – в центр системы координат, в которой ретроспективно подходят к проблеме некоторые современные авторы.
Так, Г. Г. Ефименко смотрит на проблемы отношений между Украиной и Россией в рассматриваемый период исключительно с экономической точки зрения, больше того, изначально преследуя цель доказать, что у В. И. Ленина, партийно-советского руководства России не было иной цели, как абсолютное подчинение, закабаление Украины, максимально возможное использование ее ресурсов – попросту говоря, экономический грабеж. Он полностью абстрагируется при этом от определения системы приоритетов в Гражданской войне. В специальном исследовании[156] приблизительно треть содержания отведена под раздел под заглавием «Экономические аспекты «военно-политического союза» (ноябрь 1918 – август 1919 г.)»[157]. Однако, ни о сущности военно-политического феномена, ни о его документальном регламентировании (Декрет «Об объединении Советских Республик…») речь вообще не идет. Упоминание словообразования в кавычках демонстрирует полное невосприятие термина, воинственно-критический настрой по отношению к явлению.
В другой публикации, где ставится непосредственная задача оценить «аутентическое содержание «военно-политического союза УССР и РСФСР (март – июнь 1919 г.)»»[158] автор остается верен себе, «ставит под сомнение утвердившуюся в историографии схему отношений» между двумя республиками, абсолютизируя экономический фактор в явный ущерб другим слагаемым сложнейшего комплексного феномена.
Здесь нет потребности анализировать упомянутые публикации, начиная с несовершенства и неточностей названий, разнобое в хронологии, и вплоть до тенденциозных выводов, основанных преимущественно на селективном подборе фактов и документов под заранее избранную схему. Однако, идя за автором (но не во всем с ним соглашаясь), думается, стоит обратить внимание на некоторые моменты, на которых не останавливаются российские авторы, хотя они были воплощением, отражением жизненных реалий.
Речь, в частности, о возникавших разногласиях между большевистским центром, который, по утверждению Г. Г. Ефименко, проявлял «централизационную нетерпимость, …пытался создать такую модель государственного устройства, которая бы не видоизменялась под влиянием тактических потребностей» и «украинского субцентра советской власти», считавшегося с местными обстоятельствами и потому нередко действовавшего «вопреки воле центра»[159].
Применяемая автором «специфическая» терминология навеяна убежденностью в том, что национальная политика советской власти была как минимум, неискренней, право наций на самоопределение вынужденным лозунгом, который был рассчитан на централизацию страны. Это, в частности, привело к тому, что в первой половине 1919 г. в партийно-советских кругах популярной стала идея «слияния» УССР и РСФСР. Это понятие Г. Г. Ефименко трактует как «органическое для коммунистически-централистического мировоззрения руководителей РКП(б) стремление присоединить Украину к РСФСР, то есть лишить ее признаков целого, ликвидировать всеукраинские управленческие центры во всех сферах государственного строительства и подчинить их непосредственно Кремлю»[160]. Последним «национальная форма советской государственности в Украине воспринималось лишь как внешняя ширма, за которой нет никакого содержания»[161].
Не стоит сбрасывать со счетов, приуменьшать, или и вовсе не замечать имевших место фактов и документов, в которых в экстремальных условиях Гражданской войны, распространенной практики применения «революционной целесообразности», действительно допускались отклонения в сторону великорусского централизма, равно как и проходить мимо реакции на них местных лидеров, партийно-советских работников. Однако эти явления следует не оправдывать или безудержно клеймить, а попытаться понять природу происхождения и реальную общественную значимость, место в системе общих ценностей.
Рассуждая о взаимоотношениях между РСФСР и УССР в революционную эпоху, Г. Г. Ефименко ретроспективно накладывает на них теоретические представления, закрепившиеся позднее в практике межгосударственных отношений, не учитывает реально проявлявшейся инерции, восходящей к многовековым привычкам о едином (Российском) государстве, традициях решения возникающих вопросов из одного центра, и, как бы в «общих интересах», что априори облегчает задачу усмотреть в любом явлении и злой умысел, и коварный расчет, и еще массу других «прегрешений».
Можно, наверное, допустить, что и смысл употребляемых достаточно важных слов их автором не всегда измерялся в параметрах строго научных категорий. Поэтому, не нагнетая страстей, не уклоняясь от неудобных сюжетов, непростой и в отдельных моментах действительно противоречивый процесс рождения Военно-политического союза советских республик и роль в нем УССР и РСФСР в самых общих чертах представляются следующими.
Конкретизированная инициатива целенаправленного движения для достижения военного единства, безусловно, принадлежала В. И. Ленину, который, анализируя и обобщая комплекс актуальных проблем и тенденций, контролировал процесс из Москвы. 24 апреля 1919 г. председатель СНК РСФСР дал указание заместителю председателя РВСР Э. М. Склянскому срочно подготовить от имени ЦК РКП(б) директиву «…о единстве (слиянии) военном»[162].
Уже 4 мая 1919 г. Пленум ЦК РКП(б) обсудив вопрос «О едином командовании над армиями как России,
