Римская империя. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов
Так говорили в народе о кандидатах, выдвигаемых народной партией, и многие с сомнением качали головами и спрашивали себя: стоит ли голосовать за людей, которые так много обещают в пользу народа, но о которых идет такая дурная слава? Но другие возражали им, что не всякому слуху можно верить: «Да, – говорили они, – про Антония и особенно про Катилину рассказывают много дурного, но от кого идут все эти слухи? От врагов обоих, а всего больше – от Марка Туллия Цицерона, который сам метит на предстоящий год в консулы; а уже известно, что, если Цицерон захочет кого очернить, то он сумеет это сделать, как никто другой. Ведь чернить своих противников на выборах в Риме, даже и заведомо ложно, в Риме уже давно перестало считаться дурным делом, и Цицерон делает то же, что и другие, только с большим талантом и красноречием. Вы редко посещаете Рим, – прибавляли они, обращаясь к крестьянам, – а мы, завсегдатаи форума и Марсова поля, прекрасно знаем, что почти никто из тех, кто домогается важных должностей, не избег упреков в самых возмутительных преступлениях. Здесь в школах известных ораторов прямо обучают, в каких преступлениях удобнее обвинить своих противников, чтобы вернее достичь успеха; ученики заучивают там списки всевозможных злодеяний, а потом с ораторской трибуны бросают их в лицо своим противникам, не потрудившись даже приспособить свои обвинения к обстоятельствам дела и к личности соперника. Ведь сам Цицерон признался однажды, что обвинять в убийстве вошло у ораторов в обычай. А стоит ли придавать веру теперешним обвинениям Цицерона, можно видеть хоть из того, что тот же Цицерон совсем еще недавно, когда Катилина не становился ему поперек дороги, взялся защищать его от возведенных на него врагами обвинений во взяточничестве. Мы не говорим, что Катилина и Антоний во всем чисты и безупречны. Правда, что оба они – сулланцы и что не в их характерах – прямота и беспристрастие; но они ничуть не хуже многих других представителей знати, которые добивались влиятельных должностей и успешно достигали своей цели; вполне безупречных людей, которые взялись бы защищать народное дело, вроде братьев Гракхов, вы не найдете среди теперешних деятелей. И к тому же что нам за дело до их личной жизни и качеств характера, если они обещают провести такие законы, которые выручат нас, бедняков, из нужды и избавят от тирании богатых и знатных? Мы знаем, что Катилина снова хочет сделать нас из рабов гражданами, вернуть крестьян к их сельским очагам и вырвать должников из рук кредиторов, а больше нам ничего не нужно. А уж Катилина добьется того, чего захочет. Ведь это – человек железной воли и большого ума; он умеет и хорошо говорить, и подчинять других своему влиянию. Он одинаково храбр на поле битвы и находчив на народной площади. Дайте ему свои голоса, и он сделает вас снова достойными звания римских граждан».
Но большинство крестьян не было убеждено этими речами защитников Катилины и продолжало с сомнением качать головами. С одной стороны, уже слишком много дурного они слышали о Катилине, и им не верилось, что все это можно было выдумать, а с другой – они слышали, а многие из них видели сами, что вокруг него, народного кандидата, всегда много толпилось людей совсем не из народа – разорившихся аристократов, молодых кутил или заведомых честолюбцев. Все они любили широко пожить, запутались в долгах, и проект прощения долгов, который предлагал Катилина, был для них выгоден. Это было вполне понятно, но крестьянам, привыкшим у себя в деревнях к простой и бесхитростной жизни, не нравилось, что тот, кто выставлял себя защитником народа, дружил с этими расфранченными и раздушенными людьми, одетыми всегда по последней моде, с завитыми бородами и длинными тщательно выглаженными рукавами.
Вот и теперь Катилина стоит недалеко от ораторской трибуны, окруженный этой обычной свитой из знатных молодых щеголей и время от времени перебрасывается с ними отрывочными замечаниями. Как и они, он щегольски одет, но, в противоположность этим молодым людям с потрепанными лицами и вялыми движениями, его внешний вид изобличает в нем человека с крепким здоровьем и сильными мускулами. Недаром про него говорили, что он мог проводить несколько ночей сряду без сна, что для него ничего не стоило в зимнюю стужу лежать на голой земле или целыми днями обходиться без всякой пищи. Подвижные черты его всегда бледного лица дышали неукротимой энергией; но временами они нервно подергивались и в такие мгновения приобретали несколько неприятный, даже отталкивающий вид; тогда и глаза его, обычно тусклые, загорались внезапным, несколько диким блеском, часто пугавшим его собеседников.
Катилина долго и сосредоточенно смотрел в наполнявшую площадь толпу; наконец он увидал находившуюся недалеко от него небольшую кучку крестьян, пришедших из отдаленных местностей Этрурии, которых он уже давно знал и сумел привлечь на свою сторону. Быстро распрямив свою согнутую до этого времени спину, он торопливой, решительной походкой подошел к ним и, окинув их острым взглядом, загоревшимся привычным для него странным блеском, тихо, но отчетливо отчеканивая каждое слово, сказал: «Это вы – Марк, Гай, Люций и Спурий? Помните ли вы свои обещания? Готовы ли вы на все?» – «Помним и готовы, – ответили те так же тихо, – но мы еще надеемся, что тебя выберут консулом и ты осуществишь свои намерения, не сходя с законного пути». – «Надейтесь всегда на худшее, – сурово и резко оборвал их Катилина, – и тогда никакое несчастие не застанет вас врасплох». Затем, смягчив несколько голос, он так же тихо и отчетливо сказал: «Нам предстоит тяжелая борьба, может быть, смерть; но лучше умереть с сознанием своего достоинства, чем жить в унижении, игрушкой в руках других. Не так ли, товарищи?» – «Так, – ответил один из крестьян, – мы готовы идти, куда ты прикажешь, вся наша надежда на тебя». «Надейтесь больше на себя, – снова резким и на этот раз несколько повышенным голосом, чтобы его слышали другие, сказал Катилина. – Ваше торжество зависит от вас самих. Нужно только решиться, а
