Сергей Сартаков - Свинцовый монумент
Время тянулось медленно. Зарывшись в снег близ сильно наклонившейся к земле березки, Андрей погрыз сухие галеты и принялся набрасывать на карту схему расположения вражеских укреплений, как они виделись с занятой позиции.
Стыли руки. Он дышал на них, засовывал за пазуху и вновь продолжал записи, теперь уже ведя точный подсчет линиям колючей проволоки и каменных надолбов. На свой глазомер отмечал их высоту и промежутки между ними. А потом, отогревая пальцы, просто подолгу смотрел на лежащее перед ним мертвое поле, чтобы все его подробности запечатлеть в зрительной памяти.
Он не представлял себе стратегических замыслов командования, не представлял, где и как предполагается нанести противнику главный удар, не знал, будет ли при этом для успешного развития наступления иметь какое-то значение именно эта ложбина, зажатая между озером и плотным лесом, но он по-своему соображал: если на их участке фронта на прорыв двинутся танки, кроме как через эту ложбину им больше нигде не пройти. Но для этого сперва нужно раскрошить надолбы, нужно не позволить дотам, сейчас немо затаившимся в снегу, открыть ураганный заградительный огонь. Эх, проползти бы сейчас под проволочной паутиной и чем-то так рвануть эти горбатые железобетонные чудища, чтобы осталось от них только мелкое крошево. Такой силы при нем не было, но если бы она была, Андрей, пренебрегая приказом Пегова, пополз бы под проволоку, взорвал доты. А там уж будь что будет. О себе он не думал.
А там, в этих дотах и между ними, шла какая-то своя жизнь. Не то дымок, не то легкий пар витал между ними. Еле видимые издалека, пробегали солдаты неприятеля, и не понять, ложились ли они прямо в снег или где-то там были для них приготовлены теплые убежища. О том, что хорошо бы согреться и ему, Андрей думал все чаще. Руки еще удавалось держать прижатыми к груди, а ноги коченели все больше. Лежа, он постукивал одной ногой о другую, сгибал, разгибал в коленях и радовался, когда горячий ток крови на некоторое время пробегал по жилам.
В блокноте у него постепенно нарастали важные записи. Сомнений не оставалось: белофинны свою оборону усиливают. По-видимому, именно здесь они ожидают попытки прорыва.
День был бессолнечным, пасмурным, и к семнадцати стало смеркаться, морозным туманом задернулась линия гранитных надолбов. Андрей, не приподнимаясь, пополз в глубину леса и, когда понял, что деревья надежно его заслонили от возможного наблюдения с той стороны, вскочил на ноги. Вскочил и пошатнулся, до того стали они непослушными.
Возле Пегова собрались уже все. Лейтенант результатами разведки был очень доволен, вернутся они не с пустыми руками. Теперь скорее, скорее обратно по старой лыжне.
- Кончай запасы, товарищи, кто чего не доел, и ходу! - сказал он, оглядывая отряд. - Не поморозили ноги? Ничего, на бегу разогреемся. А осторожность по-прежнему соблюдать.
В последнем свете угасающего дня они скользили по промятой утром лыжне такой же разорванной цепочкой, только с меньшими интервалами на случай вынужденного боя. Но никаких посторонних следов на снегу не было видно. Спокойствие, тишина. И даже лыжи, казалось, теперь совсем не скрипели.
Андрей бежал опять предпоследним. Хотелось и еще прибавить ходу, чтобы прогреться до легкой испарины на спине, так он сильно продрог, но ритм движения задавал лейтенант, и всем поневоле приходилось сбавлять свой шаг.
Они прошли около трети пути. Стемнело. Пегов остановился, проверяя, не отстал ли кто.
- Молодцы, ребята, - вполголоса сказал, дождавшись последнего. Двигаем дальше...
И не закончил фразы. Несколько в стороне от лыжни в вершине раскидистой сосны что-то шелохнулось, посыпались комки снега, сверкнул похожий на крупную звездочку огонек. Андрей заметил это уголком глаза. Услышал звук выстрела. И тут же почувствовал сильный толчок в спину, словно бы кто-то сорвал у него из-за плеч винтовку. Все перекосилось. Раскинув руки, он упал лицом в снег...
...Конечно, Герман Петрович не хотел заведомо кольнуть,
напоминая: "Андрей Арсентьевич, у вас больное сердце..." Гера
просто эти слова сказал, и сказал как нечто общеизвестное. Его
наставления совершенно не затрагивают сознания, воспринимаются как
дождь, что стучит по туго натянутому брезенту палатки.
Впрочем, нет, этот дождь отзывается в сердце как раз особой
болью и тревогой. Он может смыть Дашины следы, расправить примятую
ее ногами траву, а с наступлением рассвета повиснуть в лесу густым
непроглядным туманом. Даша зачем-то взяла с собой котелок,
единственную вещь, которой недосчитались на таборе после ее
исчезновения. Хотела принести воды? Но ведь она не представляет
себе, где здесь поблизости может сочиться ручеек. Притом воду
обычно приносят мужчины. И в большой канистре.
Было бы понятно, если бы ее об этом попросил Герман Петрович,
его любая просьба для Даши - приказ. Да еще когда он скажет баском,
туго напружинивая шею: "Дария..." Идиотски развязное, особенно при
посторонних людях, обращение к девушке. Словно бы к жене своей.
Даже если бы и к жене. Но нет, нет! А Гера хохочет - это образец
его юмора. Улыбаются Зенцовы.
Андрей ладонями стиснул виски. Тебе-то какое дело до всего
этого? Ведь не обрывает же Германа Петровича сама Даша, только иной
раз немо дрогнут у нее губы.
Ты думай, где и как ее найти. Это прямая твоя обязанность.
Перед нею. И перед самим собой, своей совестью. Ведь ты не ввязался
бы в этот нелепый поход, бродил бы, как обычно, здесь по тайге
один, если бы не обмолвился в присутствии Геры о "свинцовом
человечке", а когда Гера независимо от тебя разработал маршрут, не
вырвалось бы у Даши искреннее, светлое: "Да как же без вас, Андрей
Арсентьевич?!" Вот это определило твое решение. Только это.
А что двигало Германом Петровичем? Теперь, пожалуй, ясно.
Возможность совместить приятную прогулки с мельчайшим вкладом в
науку. И Даша. Тайга-матушка ведь все позволяет. А станет ли Даша,
как убеждены Зенцовы, и в самом деле его женой? По служебному
положению она, в сущности, секретарь-машинистка, хотя и числится
младшим научным сотрудником в его лаборатории, а Герман Петрович
был женат уже дважды. На очень молоденьких. Искал себе солидные
связи. И находил. Иначе он вряд ли бы поднялся до заведования
лабораторией. В этом смысле Даша не станет для него очередной
ступенькой к возвышению. Тогда почему же?
А что двигало Зенцовыми? Конечно, пресыщенность комфортом в
поездках по зарубежным странам. Желание по-настоящему испытать
экзотику таежного похода, чтобы потом и за границей было чем
похвастаться. Все-таки личные ощущения, переживания - их никакой
выдумкой не заменить. А годы и здоровье не только позволяют им, но
даже требуют встряхнуться. К тому же поиски "свинцового
человечка"... Зенцовы этими поисками просто вдохновлены. Без
каких-либо практических выгод. Только для придания сочного колорита
будущим описаниям своих скитаний по тайге. И внутренне довольны
тем, что Даша потерялась - ведь это очень экзотично. Тем более что
Гера убедил их: найдется, никуда не денется.
И вот Герман Петрович, супруги Зенцовы спокойно спят в своей
палатке под шум дождя. Он, Андрей Путинцев, места себе не находит,
проклиная томительно длящуюся ночь. А Даша, в отчаянии и страхе,
где-то ждет помощи. Она так боится в тайге темноты...
12
Из тылового госпиталя Андрей выписался только в конце мая.
Волоком по снегу Андрея дотащил к своим, сам тяжело раненный, Пегов. Остальных разведчиков успел насмерть скосить финский снайпер, прежде чем его сбросила вниз с высокой сосны автоматная очередь лейтенанта.
Помимо опасных огнестрельных ран, оба они - и Андрей и Пегов оказались еще и сильно обмороженными. Пуля "кукушки" ударилась в ствол винтовки Андрея, и, скользнув рикошетом, расплющенная, деформированная, проползла между ребрами к самому сердцу и застряла в таком положении, при котором попытка извлечь ее грозила раненому немедленной гибелью. А тут еще началось воспаление легких, осложнения, связанные с обморожением. В историю болезни после каждого обхода врача вписывались безрадостные строчки.
И все-таки... Настал день уже в тыловом госпитале, когда Андрей вдруг ощутил, что дышится ему легко, что боль во время перевязок вполне терпима, что за окном по голубому небу бегут пушистые облака, медицинская сестра Женечка Рыбакова очень красива и только к нему обращается с какой-то особенно ласковой улыбкой.
С этого дня дела Андрея быстро пошли на поправку. Но пуля близ сердца оставалась. И по приговору хирургов должна была там остаться навсегда. Если не случится чего-либо из ряда вон выходящего, она постепенно окутается мягкой соединительной тканью и хотя превратится в постоянную угрозу, но значительно меньшую, чем хирургическое вмешательство.
