Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3)
Рука Ллойд Джорджа исписала один лист бумаги виньетками и потянулась за другим. Новое белое поле несколько изменило направление мыслей премьера. Он нарисовал сигару и к ней пририсовал кругленькие щечки Уинни.
"Сэр Уинстон мог бы, конечно, стать ценным членом правительства, потекли мысли премьера, - ведь он один из наиболее замечательных людей нашего времени... И я мог бы настоять, преодолеть сопротивление Бонар Лоу, еще раз заявив ему, что Черчилль будет опаснее как критик нашего правительства извне, а как член кабинета он был бы менее опасен. Но я, наверное, правильно сделал, когда "поддался" и не включил Черчилля в правительство. Ведь его импульсивный и неуравновешенный характер в кабинете возбуждал бы всех, его мнения обсуждались бы, Уинни смог бы быстро набрать очки и составить конкуренцию мне в кресле премьера... К счастью, и другие консервативные министры, кроме Бальфура, единогласно и решительно выступили против участия Черчилля в правительстве. Хорошо, что мистер Ротшильд не настоял на его включении - а он очень внимательно следит за его карьерой и помогает ей... Наверное, я пока его больше устраиваю... Хотя неизвестно, какие шансы семья Ротшильдов дала сэру Уинстону - ведь он абсолютно был убежден, что получит портфель в моем кабинете.
Ха-ха, бедняга так разволновался, огорчился и вспыхнул злобой на обеде у Смита, когда узнал от Бивербрука, что "новое правительство будет очень расположено к нему, так как в его состав вошли все друзья сэра Уинстона". Бедняга Уинни схватил пальто и шляпу, в гневе покинул застолье друзей".
Глава кабинета пририсовал к бульдожьим чертам лица Уинни цилиндр и фрак, к фраку - брюки с шелковым лампасом, а вместо ног - якоря.
"Почему же консерваторы так ожесточены против него? Ведь он в целом успешно подготовил флот Британии к войне, будучи первым лордом Адмиралтейства?" Как истый политик, Ллойд Джордж принялся анализировать чужие ошибки, чтобы на них научиться не совершать своих. Было полезно также составить реестр положительных качеств сэра Уинстона, чтобы, когда придет время и Черчилля будет уже трудно удерживать вне правительства, хорошо аргументировать необходимость его введения в кабинет. А что такой момент наступит, Ллойд Джордж не сомневался - ведь сэр Уинстон был яркой личностью на бесцветном, в общем, фоне английских политиканов.
"Итак, хорошо известно и, слава богу, еще действует то обстоятельство, что политическое прошлое сэра Уинстона приводит в негодование его старых партийных товарищей. Милый Уинни никогда и ничего не делает наполовину. И когда он вышел из своей партии и осудил свои прежние взгляды, его сарказм еще долго давал себя чувствовать - когда начался разгром консерваторов, он неблагородно открывал по ним ураганный и смертельный огонь. Даже когда была объявлена война и опасность вынудила все партии к примирению, консерваторы не могли забыть или простить перехода Черчилля в лагерь их врагов. Если бы он оставался лояльным членом той политической семьи, в которой вырос, его неудачная идея с Дарданелльской операцией была бы оставлена без внимания и другая жертва выдана народу для утоления его гнева. Но ошибки Черчилля помогли консерваторам наказать его за измену. Кнут для Уинни был сплетен из тех оскорблений, которые он бросал сам когда-то, но им размахивали не мстители, а верные долгу патриоты..."
Премьер достал чистый лист бумаги и записал этот эпитет "кнут", "не мстители, но верные долгу патриоты". Затем он вложил листок в папку, где собирал мысли для будущих мемуаров.
И снова его думы повернулись к Черчиллю.
Все признают, что Черчилль - человек блестящий и талантливый, смелый, неутомимый работник. Но, спрашивается, почему, несмотря на это, у него больше поклонников и меньше сторонников, чем у какого бы то ни было другого политического деятеля Англии? Почему сэр Уинстон не вызывает и еще менее умеет сохранить за собой привязанность какой-либо группы людей, общины или города?
Наверное, объяснение в том, что ум Черчилля, представляющий собой мощный механизм, имеет какой-то непонятный дефект, который мешает ему всегда действовать искренно. И когда этот механизм начинает работать с неисправностью, сама его сила приводила к катастрофе не только его самого, но и тех людей, с которыми он работал. Вот почему все чувствуют себя весьма нервно, работая с ним.
"Вот почему с ним надо держаться осторожно, очень осторожно! - решил Ллойд Джордж и потянулся за своей трубкой, лежавшей в пепельнице. Премьер привычно сунул чубук в рот и поднялся - напольные часы фирмы Нортон пробили одиннадцать. Вот-вот должны появиться Мильнер и Черчилль. Беседа предстояла важная - о судьбах империи, Ллойд Джордж уже почти настроился на нее. Вначале он решил принять гостей здесь, в своем личном кабинете, но передумал: большой разговор требует и соответствующей обстановки. Премьер решил перенести его в зал заседаний кабинета. Поднявшись от стола и застегнув на верхнюю пуговицу визитку, Ллойд Джордж энергичными шагами отправился в зал. Он любил это помещение и все девять лет, которые судьба подарила ему быть в этом зале на разных креслах, мечтал только об одном премьерском. Теперь фортуна в лице истинных хозяев Британии посадила его и на это место посередине стола, вручила изящный деревянный молоточек заморского, колониального дерева, стуком которого объявлялось принятие решений.
С председательского места зал выглядел не так, как прежде с министерского. Новое величие появилось в нем, хотя он и остался весьма скромным, лишенным помпезности. Стены - там, где они свободны от книжных шкафов, - белые. Этот цвет принял теперь для Ллойд Джорджа символ торжественности. Четыре коринфские колонны подпирают по углам высокий потолок. В камине ярко пылает огонь, прогоняя январскую стужу. На каминной доске - бронзовые часы; выше них - портрет первого хозяина Даунинг-стрит, 10, лорда Уолпола.
Подле камина - ведерко красной меди, полное угля.
Ноги премьера бесшумно ступают по темному ковру, он подходит к стоящему в центре зала длинному столу, покрытому зеленым сукном. Вокруг стола стулья из красного дерева, против каждого стула на скатерти - бронзовая литая чернильница со стальным шеффилдским пером. Против кресла премьера лежит деревянный молоточек. Ллойд Джордж окидывает взглядом комнату - по углам стоят удобные кресла. На одноногих, словно цветок кувшинки, столиках лежат журналы...
"Пожалуй, лучше сидеть не за столом - будет очень официально, а расположиться в креслах - лакеи подвинут их поближе..." - решает премьер.
15. Петроград, декабрь 1916 года
Прекрасный новый пятидесятисильный "роллс-ройс", типа "Сильвер Гоуст" "Серебряный Дух", только что доставленный из Англии через Архангельск коллежскому секретарю Коновалову, стоял у подъезда дома номер 31 на Фурштадской. Его латунные ручки, петли, рожки сигналов, маленькие фонарики у лобового стекла весело блестели, начищенные старательным шофером. Тончайшая замша подушек была готова принять в свое лоно седока. Мягкость сидений удачно сочеталась с двойными рессорами задней оси, создававшими настоящий королевский комфорт. Александр Иванович потому и заказал себе такой автомобиль, что услышал - британское королевское семейство пользуется только произведениями фабрики компаньонов Роллса и Ройса. И он не прогадал. Авто было действительно чудом британской техники. Впрочем, и дороговизны. Одно только шасси стоило полторы тысячи фунтов стерлингов - целое состояние. Кузов седан, выполненный за особую цену лучшим каретником Манчестера Джозефом Кокшутом, работавшим на Роллса и Ройса, стал произведением искусства. А что значили все эти тысячи фунтов стерлингов за английский комфорт по сравнению с десятками миллионов рублей, которые "сэр Александр" загреб на военных поставках?
Александр Иванович Коновалов даже в привычках и манерах стремился походить на англичанина. Но черты лица - расплывчатые, мягкие, с довольно широкими скулами - выдавали его чисто славянское происхождение.
В своей англомании Коновалов доходил до того, что считал весьма полезным для России именно английский капитал. Его проникновение в Россию Александр Иванович обосновывал тем, что английский капитал помогает создавать в стране новые заводы, шахты, фабрики. Таким образом, пропагандировал свой взгляд коллежский секретарь, Англия содействует экономическому процветанию России. Германский же капитал заваливал и заваливает Россию дешевой продукцией своих заводов и фабрик и тем убивает российскую промышленность. Это был подход ярого сторонника войны до победного конца, типичного представителя недальновидной российской буржуазии, которая в своекорыстии и не догадывалась, что одной из главных целей союзницы России в мировой войне - Англии - было ослабление России, превращение в самую настоящую колонию иностранного, прежде всего английского, капитала, разделенную и разодранную на отдельные части. Но таковы уж были эгоистичные взгляды Коновалова, что он не желал замечать политические реалии, все яснее и яснее бившие в глаза. К тому же его англоманию искусно разжигали комплиментами сначала Брюс Локкарт в Москве, а затем посол Бьюкенен, которому сэр Роберт, генеральный консул Великобритании в первопрестольной, передал свой контакт с Коноваловым, когда тот переехал в Петербург.
