Коллектив авторов - Источниковедение
Как можно заметить, речь идет об установлении подлинности исторического источника и оценке достоверности его информации. Эти понятия А. С. Лаппо-Данилевский трактует так:
Понятие о подлинности источника можно формулировать следующим образом: если историк имеет основание утверждать, что действительный источник есть тот самый факт, каким этот источник представляется ему, он и признает его подлинным. В самом деле, утверждая, что источник есть действительно тот самый факт, каковым этот источник представляется ему, историк признает, что автор его есть действительно то самое лицо (единичное или коллективное), которым он представляется; что этот источник действительно возник в то время и в том месте, которые в нем означены; что этот источник действительно сохранил ту самую форму и то самое содержание, какие он получил при своем появлении; что этот источник действительно имел то самое значение, какое он сам себе приписывает, хотя бы, например, значение оригинала, а не копии, и т. п. На основании таких суждений историк и приходит к заключению, что данный источник – подлинный[128].
<…> историк приписывает достоверность источнику, если он может отнести его показания к фактической истине; и, обратно, он приписывает ему недостоверность, если он не может отнести его показания к такой истине. Следовательно, историк признает источник достоверным, если он на основании его показаний о факте может научно судить о том же факте, как если бы он сам испытал или не испытал его в своем чувственном восприятии; и обратно, он считает источник недостоверным, если на основании его показаний он не может судить о таком факте в вышеуказанном смысле[129].
А. С. Лаппо-Данилевский разъясняет отличие его подхода к определению понятия «достоверность исторического источника» от устоявшейся к тому времени в науке точки зрения позитивизма:
Понятие о достоверности или недостоверности источника формулировано мною с той теоретико-познавательной точки зрения, которая уже была обоснована выше: но оно может показаться слишком сложным, например, приверженцу позитивизма. С точки зрения последнего, пожалуй, проще всего было бы определить понятие о достоверности или недостоверности источника в смысле «соответствия или несоответствия его показаний с действительностью». Такое определение едва ли можно, однако, признать удовлетворительным: ведь всякий, кто «судит» о действительности, в сущности имеет дело со своим представлением о действительности, т. е. с построением ее, хотя бы и очень элементарным, а не с действительностью, самой по себе взятой в ее целостности[130].
А. С. Лаппо-Данилевский анализирует множество факторов, влияющих на достоверность исторического источника, и, как и при изучении процедуры интерпретации, рассматривает разнообразные исследовательские ситуации. В завершение своего исследования историк соотносит базовые источниковедческие процедуры с двумя выделенными при классификации (систематизации) видами исторических источников:
Ввиду того, что остаток культуры оказывается лишь частью бывшего факта и, собственно говоря, как таковой часто не предназначается для потомства, он более нуждается в интерпретации, чем в критике; но, в случае его подлинности, он уже тем самым имеет и достоверность: в подлинном остатке культуры чувствуется остаток прошлой жизни; он дает историку представление хотя бы о части действительно бывшего, а не его построение. Историческое предание, напротив, составляется ввиду потомства, с тем намерением, чтобы быть понятным последующим поколениям, и с такой точки зрения легче понимается, что важно и для интерпретации остатка культуры, но в большей мере требует критики показаний о факте[131].
Исходя из источниковедческой концепции, А. С. Лаппо-Данилевский афористично определяет смысл исторического познания:
Итак, без исторических источников нельзя конструировать историю человечества, о которой можно узнать только из них: ведь прошлое развитие человечества в его полноте не существует в настоящем: оно известно только по более или менее явным следам, какие оно оставляет в настоящем; последние доступны непосредственному научному исследованию в исторических источниках. С такой точки зрения можно, пожалуй, сказать, что история есть научная гипотеза, при помощи которой мы объясняем эмпирически данные исторические источники [выделено мной. – М. Р.]; гипотеза подобного рода возникает применительно к тем источникам, которые объясняются ею, и обратно, те теории, которые не соответствуют источникам и не оправдываются ими, исключаются из истории: они не могут служить для ее построения[132].
Эпистемологические поиски А. С. Лаппо-Данилевского в целом шли в русле европейской традиции. Но он создает собственную теорию интерпретации исторического источника, выводящую к точному историческому знанию через фиксацию целостности культуры в системе оставшихся от нее исторических источников. Современное понимание этого подхода наиболее емко сформулировала О. М. Медушевская:
Методология истории (любого гуманитарного исследования, по сути) Лаппо-Данилевского цельна и поэтому, как всякая хорошая теория, проста в общем ее изложении: реально существуют фрагменты реальности («доступные чувственному восприятию»), изначальная системность мирового целого и человеческой деятельности в нем позволяют отыскать в этих фрагментах следы их системного качества, выявить их во всей возможной полноте (методология источниковедения); эмпирические фрагменты выступают на свет как явления, феномен культуры. Тогда наступает время синтеза культуры: если в ней стал возможен подобный (данный) феномен, то возможно логически выстроить и само целое культуры (методология исторического построения)[133].
Сознательно ограничив рассмотрение истории источниковедения проблемами теории и метода, представленными в методологических трудах, мы все же не можем не упомянуть русских историков, посвятивших свои исследования отдельным группам исторических источников и при этом обогативших и теорию источниковедения. Это, в первую очередь, Алексей Александрович Шахматов (1864–1920), который разработал оригинальный метод текстологического и источниковедческого исследования важнейшего вида источников русской истории – летописей, основанный на восприятии летописи как целостного произведения, а не механического соединения разнородных записей, и создал целостную картину древнерусского летописания («Общерусские летописные своды XIV–XV веков», 1900–1901; «Разыскания о древнейших русских летописных сводах», 1908).
Существенный интерес с точки зрения исследовательской практики источниковедения представляют написанные во многом с позитивистских позиций работы В. О. Ключевского (1841–1911) «Сказания иностранцев о Московском государстве» (М., 1866), «Древнерусские жития святых как исторический источник» (М., 1871), лекционный курс «Источники русской истории» (1888–1891), где он дает обзор исторических источников и излагает основные приемы их критики, а также труд ученика К. Н. Бестужева-Рюмина С. Ф. Платонова (1860–1933) «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века, как исторический источник» (СПб., 1888).
Глава 3
Источниковедение в XX веке
3.1. Наука об исторических источниках в европейском историческом знании. Критика позитивизма
В европейской исторической науке развитие науки об исторических источниках происходило весьма противоречиво. Новая историческая наука, становление которой связано со школой «Анналов»[134], была нацелена на расширение проблематики исторической науки, создание «тотальной истории», предмет которой – экономические, социальные, культурные структуры. Становление новых подходов сопровождалось критикой позитивизма, в частности сложившихся в методологии позитивизма способов изучения исторических источников и обращения с их информацией.
Говоря о методологии истории позитивизма, мы уже приводили высказывание Л. Февра, отмечавшего эффективность позитивистской формулы Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса «Историю изучают при помощи текстов», однако, если мы продолжим цитату, то увидим, что эта формула уже не удовлетворяет новую историческую науку. Л. Февр ратует за расширение источниковой основы исторического познания:
Но если вдуматься, формула эта представляется опасной: она как бы противостояла общему направлению различных, но действующих заодно гуманитарных дисциплин. Она предполагала тесную связь между историей и письменностью – и это в тот самый момент, когда ученые, занимавшиеся исследованиями доисторического периода, – как показательно само это название! – старались восстановить без помощи текстов самую пространную из глав человеческой истории. Рождалась экономическая история, которая с самого начала хотела быть историей человеческого труда, но можно ли изучать эту историю труда <…> на основании одних только бумаг или папирусов, не имея понятия о развитии техники? Рождалась гуманитарная география; она привлекала внимание молодых ученых, тотчас же обращавшихся к реальным и конкретным исследованиям, благодаря которым в затхлую атмосферу аудиторий словно бы вторгались небеса и воды, леса и деревни – словом, вся живая природа. «Историю изучают при помощи текстов» – достаточно принять эту формулу, чтобы разом покончить с тщательным наблюдением над различными ландшафтами, с тонким пониманием ближних и дальних географических связей, с изучением следов, оставленных на очеловеченной земле упорным трудом многих поколений, начиная с людей эпохи неолита, которые, отделяя то, что должно остаться лесом, от того, чему суждено превратиться в пашню, устанавливали на грядущие времена первые исторически известные типы первобытных человеческих организаций[135].
