Нина Молева - Московские загадки
Одновременно Дашкова занимается изданием географических карт разных губерний. В ее периодическом литературном обозрении – журнале – участвуют сама Екатерина II, Г.Р. Державин, Д.И. Фонвизин. Но это не означало восстановления былых доверительных отношений с императрицей. Дашкова по-прежнему не собирается мириться с толпой неграмотных и самовлюбленных фаворитов: Екатерина II, далеко отойдя от идеалов своей молодости, одинаково пугается сочинения А.Н. Радищева и последней трагедии скончавшегося Я.Б. Княжнина, которую княгиня разрешает напечатать в академической типографии. К тому же, и это едва ли не самое главное для Екатерины Романовны, наступает полоса семейных неурядиц. Проматывает вместе с мужем свое приданое, не вылезает из долгов и постоянно болеет дочь. Сын, на образование которого потрачено столько душевных сил, едва освободившись от опеки матери, женится без ее ведома и согласия на полуграмотной неумной девушке, дочери тюремного смотрителя. Мир Дашковой рушится, и она не находит в себе сил сопротивляться этому крушению. Она решает отказаться от всех должностей, уехать в деревню, заняться сельским хозяйством. Прощание с императрицей окончательно лишило княгиню сил: Екатерина найдет для нее всего несколько сухих, раздраженных слов.
Но и в деревне покой не наступает. Императрица вскоре умирает, а вступивший на престол Павел I ссылает Дашкову в дальний уезд Новгородской губернии, где ей предстоит жить в крестьянской избе в ожидании дальнейших высочайших распоряжений. Удачное вмешательство супруги Павла императрицы Марии Федоровны позволяет Дашковой поселиться в любимом ее имении Троицком, а вступление на престол Александра I и вовсе возвращает княгиню в Москву на время коронационных торжеств. Ее окружает поклонение. Она – живая легенда, но и только. Между тем семейный разлад продолжает угнетать княгиню. Дашкова отдает себе отчет в том, как бесконечно далеки от нее дети, и находит утешение в племянницах мистрис Гамильтон, которых приглашает к себе в Россию, вывозит в свет, представляет при дворе, живет с ними в Троицком. Это одна из них, Мэри Вильмот, убедит княгиню начать писать свои знаменитые «Записки».
Заканчивая «Записки», Екатерина Романовна отзовется: «С честным сердцем и чистыми намерениями, мне пришлось вынести много бедствий; я сломилась бы под ними, если бы моя совесть не была чиста… Теперь я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое». Это были слова эпитафии, составленной княгиней Дашковой за пять лет до кончины. Ее не стало в 1810 году.
Гнездо поэзии высокой
«Это истинный ваш род; наконец вы нашли это» – слова нового знакомца звучали приговором и надеждой. Слова известного поэта и баснописца о первом опыте не слишком удачливого собрата по перу: Ивана Ивановича Дмитриева о двух первых баснях Крылова. Наконец… Пережито и в самом деле было немало.
Попытки заниматься издательским делом – «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий». Сатирические выпады этих журналов не оставили безразличным читателя. Но самое решительное вмешательство императрицы – достаточно с нее историй с Н.И. Новиковым и А.Н. Радищевым! И обыск в типографии «г. Крылова с товарищи», полицейский надзор, установленный над издателем, и единственный способ избежать нарастающего гнева Екатерины II – отъезд из Петербурга.
Попытки печатать стихи – отобранные самим Н.М. Карамзиным и все же не имевшие никакого успеха. Писать комедии – встречавшие похвалы, но не постановщиков и не издателей, хотя знакомств в театральном мире у соискателя достаточно. Переехав в Москву, свой первый приют Крылов находит в крохотном домике на задворках Петровского театра, у прославленной актерской четы Силы и Лизаньки Сандуновых. Кому из исполнителей не запомнился успех крыловской «Кофейницы»!
Попытки обрести род службы, которая бы не лишала возможности литературных занятий, – и встреча с Сергеем Федоровичем Голицыным. На первый взгляд положение то ли домашнего секретаря, то ли домашнего учителя многочисленных сыновей в просвещенном голицынском семействе не сулило особых огорчений. Князь был известен любовью к охоте, но и к театру, своими несомненными способностями актера-любителя. Княгиня Варвара Васильевна, «Златовласая Пленира», как называл ее Г.Р. Державин, не оставалась равнодушной к литературе. Изданный ею в Тамбове перевод «Писем Финелии и Мильфорта» не говорил о тонкости вкуса, но не был лишен стилистических достоинств. В своем дворце на Никитском бульваре (№ 8), в то время как муж принимал Василия Львовича Пушкина и спорил о тонкостях сценических постановок с будущим директором московской казенной сцены Ф.Ф. Кокошкиным, княгиня радовалась визиту К.Ф. Рылеева, отдавая должное его первым прочитанным в голицынском салоне одам. Крылов как нельзя более приходился здесь ко двору.
Правда, время не замедлило внести свои поправки. Увлечение С.Ф. Голицына театром не шло дальше минутных капризов. Назначенный губернатором в Ригу, он предпочитает, не вникая в дела службы, переложить все возможные и невозможные обязанности на плечи правителя канцелярии – им назначается Крылов. «Пленира» за дверями своего гостеприимного литературного салона превращается в жесткую и расчетливую хозяйку. В саратовских краях устраивает свою знаменитую Зубриловку, в Москве прикупает дом за домом, оказавшись в итоге владелицей половины Никитского бульвара, Крылову надо было вырываться из показавшейся дружелюбной среды, пока внешне все выглядело благополучно.
Все началось снова. Неустроенность. Безденежье. Одиночество. Гостеприимство Татищевых в их подмосковной усадьбе носило все те же черты снисходительно-равнодушного меценатства. Зато знакомство с Бенкендорфами смогло изменить в жизни многое.
В доме жившего на покое суворовского сподвижника собиралась вся литературная Москва. С хозяйкой, Елизаветой Ивановной, были одинаково дружны и Н.М. Карамзин, и И.И. Дмитриев, и их крестный отец М.М. Херасков. Дом с мезонином у Страстного монастыря (Страстной бульвар, 6) приютил Крылова так же радушно, как и любимое семьей подмосковное Виноградово (ныне – город Долгопрудный).
В конце концов, это была всего лишь шутка – переведенные для маленькой дочери Бенкендорфов Сони басни француза Лафонтена «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста». Но И.И. Дмитриев оценил их литературные достоинства и помог опубликовать в № 1 «Московского зрителя» за 1806 год:
…Хоть я и гнусь, но не ломаюсь;Так бури мало мне вредят;Едва ль не более тебе они грозят!То правда, что доселе их свирепостьТвою не одолела крепость,И от ударов их ты не склонял лица;Но подождем конца!..Едва лишь это трость сказала,Вдруг мчится с северных сторонИ с градом, и с дождем шумящий аквилон.Дуб держится – к земле тростиночка припала.Бушует ветр, удвоил силы он,Взревел и вырвал с корнем вонТого, кто небесам главой своей касалсяИ в области теней пятою упирался.
Крылов заторопился в Петербург. Дом с мезонином оставался самым дорогим воспоминанием, местом рождения бессмертного «дедушки Крылова». «Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к Мекке», – напишет он со временем Е.И. Бенкендорф.
Дом с мезонином был несравним с голицынским дворцом. Окна выходили на тесный монастырский проезд. Рядом, на площади Тверских ворот, торговали дровами и углем, а по воскресным дням торг сеном кипел у самых дверей. Но зато дом уцелел в пожаре 1812 года, одним из первых услышал благовест Страстного монастыря, возвестивший о бегстве Наполеона, и даже на некоторое время стал пристанищем Английского клуба, который лишился первого своего великолепного дворца у Петровских ворот, бывшего дома Гагариных, сожженного и разграбленного французами (Страстной бульвар, 15). В нем когда-то Крылов решился на первое публичное чтение своих басен.
Но и на площади у Тверских ворот все дышало литературой, напоминало о привычных знакомствах и связях. Престарелый М.М. Херасков, в то время уже «патриарх русской поэзии», как называл его И.И. Дмитриев, давно обосновался на живописном берегу Яузы, за Сыромятниками, но всегда с радостью возвращался к Сретенскому монастырю – в свою молодость.
1750 год. Вступление, несмотря на сопротивление родных, на службу в Московский университет – Хераскову сызмальства предназначалась военная карьера. Первые университетские реформы. Впервые созданный студенческий театр. И кружок литераторов, который складывается в херасковском доме. Ипполит Богданович, постоянно в нем живший А.П. Сумароков, юный Д.И. Фонвизин, первый актер российский Федор Волков. Вместе с Федором Волковым Херасков ставил грандиозный маскарад «Торжествующая Минерва», отметивший коронационные торжества Екатерины II и стоивший Волкову жизни. Понятия литературного салона еще по-настоящему не существовало, и все же это был первый настоящий русский литературный салон, сложившийся в доме на углу Малой Дмитровки и нынешней Пушкинской площади (Малая Дмитровка, 1/10). Пятнадцать лет жизни М.М. Хераскова – пятнадцать лет истории салона, во многом предрешившего пути развития русской литературы.
