Аполлон Коринфский - Народная Русь
Записан собирателями родной старины и целый ряд других сказок о Морском Царе и его дочерях, представлявшихся народному воображению не только красавицами, но и премудрыми. В некоторых из этих сказок повелитель морей именуется Поддонным Царем, в других зовется Окиян-Морем, в иных же — Чудом-Юдом. Но во всех разносказах одинаковы присущие ему свойства, являющиеся смешением злых-разрушительных и добрых-творческих начал. В нескольких сказках попадает в подводное царство, по воле народа-сказателя, его излюбленный герой — Иван-царевич.
Ехал путем-дорогою могучий царь, из похода держал путь домой, — заводит речь одна из таких сказок. — День выдался знойный: так и пышет с небесной синевы огнем на белый свет красно-солнышко. Едет царь, притомился от тяжкого зноя, пересохло горло от жажды. Видит путник перед собою озеро, — разлилось, что море безбрежное, — слез с коня, припал к воде, зачал пить воду студеную. Напился он, хотел с земли привстать, на доброго коня сесть, — не по его хотению сделалось: ухватил его за длинную бороду Морской Царь, не пускает, держит цепкою рукою. Взмолился он подводному владыке, а тот ему свое слово молвит: «Обещай мне отдать через семь лет то, чего ты сам дома не ведаешь!» Поклялся великой клятвою бородатый царь, — отпустил его повелитель народа поддонного. «Смотри, — говорит, — коли не сдержишь клятвы, не быть тебе живу и семи дней после семи лет!» Вернулся царь домой, а там — ему навстречу весть идет: подарила его царица сыном Иван-царевичем. Не думал, не гадал он, что придется отдавать на погибель желанное, прошеное-моленое, детище. Ни словом и во сне не обмолвился он про то своей царице, а сам — что ночка темная осенняя — затуманился. Стал расти царевич, не по дням, а по часам, расти — что вешний цвет красоватися. Не успел царь оглянуться, как уже и седьмой год — на исходе, а царевич выровнялся — что в двадцать лет. Минул последний день из седьмого урочного года, — поведал царь свое горе царице. Снарядили они царевича, снарядивши — во слезах проводили на морской берег, — проводив, одного у синя-моря покинули. Спрятался Иван-царевич за ракиты прибрежные, видит: прилетели двенадцать лебедушек, прилетевши — обернулись красными девицами, обернувшися — принялись плавать-купаться во синем море… А знал он, что эти двенадцать белых лебедушек, двенадцать красных девушек — дочери Морского Царя, владыки подводного. Приглянулась из них ему одна больше всех: подкрался он, взял с берегового песка рудожелтого ее белые крылышки лебединые. Накупались-наплавались красавицы, вышли на берег, нарядились в свои крылья-перушки, вспорхнули белыми лебедушками, улетели в даль далекую. Не нашла своих крылышек одна красна-девица, осталась на бережку любимая дочь Морского Царя — Василиса премудрая… Ищет-поищет, найти не может; увидела добра-молодца Иван-царевича, взмолилась она к нему, чтобы отдал ей белые крылья лебединые. «Отдам, — говорит, — только выходи замуж за меня!» Согласилась царевна: приглянулся он и ей самой… Пошли они в царство подводное, а там, — ведет свою цветистую речь старая сказка, — как и на белом Божьем свете, светит красно-солнышко, бегут речки быстрые, зеленеют луга шелковые, зеленеючись — травою-муравою расстилаются, на лугах — лазоревы цветы цветут, за лугами — дремлют леса дремучие… Пришел Иван-царевич, расставшись со своею зазнобой-царевною, ко дворцу Морского Царя. Встретил тот его, стал задавать уроки трудные: «Коли сделаешь, жив будешь! Не сделаешь — голову тебе с плеч!» — говорит. Как задал царевичу первую задачу Морской Царь, так и затуманился добрый молодец: чует молодецкое сердце смерть неминучую. «Не горюй, — говорит ему Василиса Премудрая, — ложись-спи, к утру все готово будет!» Вздивовался Морской Царь, как увидел, что все к сроку сделано, — задал задачу урочную потрудней того…
Помогла царевна своему милому выполнить не один, не два, а целых двенадцать подвигов. «Выбирай, — говорит Морской Царь, — в награду любую из двенадцати моих дочерей себе в жены!» Выбрал Иван-царевич прекрасную Василису Премудрую. Пировал-плясал на свадебном пиру весь подводный народ, а царевич умыслил со своей молодой женой уйти на белый свет. Задумано — сделано… Спроведал о бегстве Морской Царь, ударился в погоню за беглецами. Понесся-полетел он, во гневе своем, черной тучею, засверкал огнем молний пламенным… Почуял Иван-царевич погоню; обернула Василиса Премудрая его рыбой-окунем, а сама разлилась слезами горючими — побежала по желтому песку, по мелким камушкам быстро-водною светлой речкою. «Будь же ты речкою целых три года!» — заклял разгневанный отец свое детище. По другому же разносказу — так и не догнал Морской Царь беглецов: вышли они из подводного царства на белый свет, стали во палатах царских у Иван-царевичева отца век вековать, наживать малых детушек… А к Морскому Царю так-таки никакой весточки о том и не дошло, словно дочь любимая с богоданным зятем — оба навек из мира живых сгинули…
Русские простонародные предания вещают из глубины стародавних лет о том, что все дочери Морского Царя превратились в большие реки. Потому-то с последними и связаны до сих пор во многих местах суеверные представления, являющиеся пережитком древнего обожествления вод земных… От простонародных сказок ближе всего переход — к русским былинам, имеющих с первыми немало общего. Во многих из них можно встретить упоминание о синем море, но наиболее ярко высказалось народное представление о нем и о властвующих над ним силах — в былине о Садке, богатом госте новгородском, передаваемой в целом ряде разносказов. В собрании К.Ф. Калайдовича[18] («Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым») приводится едва ли не самый полный сказ этой старинной севернорусской былины — под заглавием «Садков корабль стал на море»:
«Как по морю, морю синему,Бегут, побегут тридцать кораблей,Тридцать кораблей, един Сокол корабль —Самого Садки, гостя богатого…»
Такой запевкою начинается этот былинный сказ. А разбогател Садко, по другому разносказу, от щедрот Морского Царя. Был он раньше не только не богат, а жил — чем Бог пошлет; одна была у него утеха — гусли звончаты: хаживал он с ними на пиры званые, веселил хлебосольный народ. Сидел однажды Садко на берегу Ильмень-озера[19], на бел-горючем камне, сидел — на гусельках яровчатых поигрывал. Долго ли, коротко ли забавлялся удалой гусельник, вдруг «в озере вода всколебалася», всплыл поверх волн властитель подводного царства поддонного. Утешил его Садко, посулил старый ему «клад из Ильмень-озера: три рыбы — золоты перья…» И слово Морского Царя не мимо молвилось; закинул гусельник в озеро невод, дался в руки обещанный клад, закупил на него Садко товару видимо-невидимо, стал он богатым гостем Господина Великого Новагорода…
Плывут по синю морю тридцать кораблей… «А все корабли, что соколы летят, Сокол-корабль (самого Садки) на море стоит…» — не сдвинуть и с места, словно прирос он к воде… «А ярыжки вы, люди наемные, а наемны люди, подначальные!» — держит Садко к своим корабельщикам властное слово хозяйское: «А в место все вы собирайтеся, а и режьте жеребья вы валжены, а и всяк-то пиши на имена, и бросайте вы их на сине море!» Сделали корабельщики каждый по «валженому» жеребью, а сам богатый гость взял-бросил на воду «хмелево перо», кинул — приговаривает: «А ярыжки, люди вы наемные! А слушай речи праведных; а бросим мы их (жеребья) на сине море. Которые бы по верху плывут, а и те бы душеньки правыя; что которые-то во море тонут, а мы тех спихнем во сине море!..» И вот — воззрились все на кинутые в море жеребьи: «А все жеребья по верху плывут, кабы яры гоголи по заводям; един жеребий во море тонет, в море тонет хмелево перо»… Диву-дались, вздивовались — не надивуются корабельщики, а Садко-купец снова держит речь к ним, чтобы сделали они все по «жеребью ветляному»: «… а и которы жеребьи во море тонут, а и то душеньки правыя!..» Сказал богатый гость; сделали по его хотенью, по Садкину веленью корабельщики… ан и тут перед ними — диво-дивное: «А и Садко покинул жеребий булатной, синяго булату ведь заморскаго, весом-то жеребий в десять пуд. И все жеребьи во море тонут, един жеребий по верху плывет самого Садки, гостя богатаго»… Тут уже не мог не увидеть руки судьбы и сам хозяин корабельщиков; понял он, сердцем — коль не разумом — почуял: какая вина — за его душой… Вылетело у него из глубины чуткого сердца окрыленное прозорливостью вещее слово:
«Я, Сад-садко, знаю, ведаю,Бегаю по морю — двенадцать лет,Тому царю заморскомуНе платил я дани, пошлины,И во то сине море ХвалынскоеХлеба с солью не опускивал,По меня, Садку, смерть пришла»…
Велит богатый гость принести свою шубу соболью, подать ему звончаты гусли золотострунные да шахматницу дорогую «со золоты тавлеями, со теми дороги вальящаты»… Нарядился Садко, спустился по серебряной сходне на сине море, садится на золотую шахматницу… Ушли-убежали все корабли, улетел и его, Садкин, Сокол-корабль; остался он один на безбрежном морском просторе. Понесло Садку, новгородского гостя богатого, вдоль по морю к берегу чужедальнему… «Выходил Садко на круты береги, пошел Садко подле синя моря, нашел, — продолжает былина свой сказ, — нашел он избу великую, а избу великую во все дерево, нашел он двери и в избу пошел»… Только что успел распахнуть он избную дверь, а оттуда к нему слово Морского Царя идет: «А и гой еси ты, купец, богатой гость! А что душа радела, того Бог мне дал, и ждал Садку двенадцать лет, а ныне Садко головой пришел; поиграй, Садко, в гусли ты звончаты!» Не заставил себя много ждать, не велел долго просить новгородский гость, провел рукой по золотым струнам, и стал Садко царя тешити»… Пришлась по сердцу игра гусельная, расскакался — расплясался Морской Царь, стал угощать Садку питиями хмельными. «И развалялся Садко, и пьян он стал, и уснул Садко-купец, богатой гость; а во сне пришел святитель Николай к нему, говорит таковы речи: — «Гой еси ты, Садко-купец, богатой гость! А рви ты свои струны золоты, и бросай ты гусли звончаты, расплясался у тебя Царь Морской, а сине море всколебалося, а и быстры реки разливалися, топят много бусы, корабли, топят души напрасныя того народу православнаго!»… Пробудился Садко, послушался святителя, порвал струны гусельные, бросил гусли звончаты… Перестал плясать Морской Царь, призатихло и море синее, задремали в своем русле и реки быстрые… Ночь прошла спокойно… Заиграла в небе зоренька утренняя, взошел белый день, стал властитель царства подводного уговаривать Садку — жениться на любой из тридцати дочерей царских. Вспомнил богатый гость, что Никола не только велел перестать играть, а и сказал ему, что станет Морской царь уговаривать взять в жены одну из его дочерей, что не надо брать «ни хорошую, ни белую, ни румяную», а взять «девушку поваренную, поваренную, что котора хуже всех»… Исполнил он все по слову угодника Божия… «А и туто Царь морской положил Садку на подклете спать, и ложился он с новобрачною; Николай во сне наказывал Садке: не обнимай жену, не целуй ее… А и тут Садко купец, богатой гость, с молодой женой на подклете спит, свои рученьки к сердцу прижал…» Проснулся Садко, смотрит — лежит он под своим родным Новгородом, «а левая нога во Волх-реке»… Вскочил богатый гость, увидел приход свой — церковь Николы Можайского, перекрестился он на свят Господень крест… Глядит, а — «по славной матушке Волх-реке бегут, побегут тридцать кораблей, един корабль самого Садки, гостя богатого… И встречает Садко-купец, богатой гость, целовальников любимыих. Все корабли на пристань стали, сходни метали на крутой берег; и тут Садко поклоняется: — Здравствуйте, мои целовальники любимые и прикащики хорошие! — И тут Садко-купец, богатой гость, со всех кораблей в таможню положил казны своей сорок тысячей…» — кончается былинный сказ. А.Ф. Афанасьев усматривает в словах «а левая нога во Волх-реке» то, что нелюбимую дочь Морского Царя — «поваренную девушку» — звали «Волх (Волхов) — рекою».
