Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь
Если бы Бекович только знал, что страшная буря на Каспийском море, в которой погибла вся его семья, закончилась абсолютно неправдоподобным, даже сказочным финалом… Такое случается, иногда история строит сюжет, который иные театральные критики изругали бы за неправдоподобные драматургические ходы. Слушайте Княжецкую и не говорите, что не слышали: «Чудом остался в живых маленький сын Черкасского. Его выбросило волнами на отмель, где полуживого ребенка нашли рыбаки». Из этого вот зернышка и выросло впоследствии раскидистое дерево рода Бековичей-Черкасских, давшего России немало героев.
Наша первая попытка закрепления в Средней Азии закончилась ничем — в самом прямом смысле слова. Ничего и никого она после себя не оставила. Да и никаких последствий, по большому счету, не имела. Разве что появилась казачья поговорка «пропал как Бекович», продержавшаяся в русском языке несколько столетий.
Отношения с Хивой были прерваны на много лет. Правда, через три года Ширгази попытался помириться и отправил в Петербург своего посланника по имени Вейс-Магомет, снабдив его богатыми подарками — обезьянкой и туркменским скакуном. Но Петр память имел хорошую и нрав тяжелый. Вместо посольских палат посольство в полном составе отправилось в казематы Петропавловской крепости, где Вейс-Магомет уже через несколько дней нечаянно помер. Остальные члены посольства, за единственным исключением, были посланы на вечную каторгу в Рогервик — ныне город Палдиски в Эстонии. Единственный помилованный хивинец повез Ширгази грамоту от Петра, в которой тот требовал немедленно освободить пленных. Как свидетельствовал вернувшийся после пятилетнего хивинского плена яицкий казак Василий Иванов, Ширгази в бешенстве топтал грамоту ногами, а после «отдал играть малым ребятам[47]».
Но потом все как-то сладилось, месть местью, а государственные интересы государственными интересами. Дипломатические отношения были восстановлены уже в 1726 году, после прибытия посольства Субхан Кули Бека, а уж преемники Петра забыли и о давних обидах, и уж тем более об амбициозных планах в сердце Азии.
Русских пленных в Хиве продали на невольничьих рынках и об их судьбе доходили только обрывочные сведения. Хивинцы, правда, рассказывали, что русские, принявшие ислам и взятые в личную гвардию Ширгази, через 11 лет, в 1728 году устроили заговор. Сговорившись с аральцами и другими степняками, они хотели учинить переворот, но дело не выгорело — еще до намеченного срока хана зарезали двое придворных евнухов-персов. При следствии всплыл и предыдущий заговор, но 80 гвардейцев сумели отбиться от палачей и заперлись в городской башне. Обреченные без пищи держали осаду две недели, ожидая обещанного удара степняков, но аральцы так и не пришли. Потрясенный стойкостью «урусов» новый хан пообещал им жизнь и бывшие гвардейцы сдались. Но это единственный известный эпизод. А так — пленные возвращались в год по чайной ложке, в основном казаки, конечно, а не «шведы». Кого-то отпустил домой добрый хозяин, кто-то сумел выкупиться, кого-то откупили родные… Но большинство так и осталось в Хиве навсегда.
Ничего не осталось и от заложенных Бековичем крепостей. Хотя Петр и велел своим указом «новопостроенную крепость при море Каспийском содержать как возможно, и оную не покидать», обреченные строители новых форпостов, узнав о судьбе основных сил Бековича, бросили свои «твердыни» и ушли в Астрахань. Честно говоря, до сих пор жутковато читать донесение фон дер Вейде об устроенном в Красноводской крепости «офицерском собрании». На нем командиры обреченного гарнизона, уже отбив несколько атак осмелевших туркменских шаек, решали — помирать ли здесь, или все-таки попытаться выбраться, починив как-нибудь разбитые суда. «Сделав я обычайной совет со всеми штаб- и обер-офицеры, — писал полковник — что, конечно, быть здесь невозможно, и городы без дров, без воды и без земли не бывают. Подписались руками, чтоб, оставя оное место, отъехать в Астрахань, дабы последних людей не утратить, а ежели до весны быть, то и людей не осталось бы никаво в живых». Фон дер Вейде ничуть не преувеличивал — к тому времени красноводский гарнизон составляла горстка больных людей.
Из 2473 человек, оставленных Бековичем возводить новый форпост России в Красноводском заливе, в Астрахань вернулось только 300 с небольшим.
Про это тоже все забыли — никто не любит вспоминать о поражениях. Единственной памятью о двух тысячах русских могил на каспийском берегу остается обелиск, поставленный первым жертвам Большой игры их своеобразными «сменщиками» — бойцами знаменитого Красноводского отряда. Именно они, поквитавшиеся, как считали местные, за отряды Бековича «белые рубахи» и поставили в 1871 году близ нынешнего туркменского поселка Кызыл Су скромный памятник, написав на нем: «Красноводский отряд — сподвижникам Петра I». А на второй плите выбили незатейливое стихотворение:
В степи дикой и безмолвнойВас, братья, мы нашлиИ теплой молитвойВаш прах почли.
И это, повторюсь, единственный памятник людям Бековича на всей территории бывшего Союза. И вот как, к нашему стыду, он выглядит сейчас.[48]
Я уже заканчиваю, и рассказать мне осталось немного.
Поручик Александр Кожин был вызван в Петербург и там взят под стражу за измену и дезертирство. Было назначено дознание, но и повиснув на дыбе, упрямый шкипер все твердил про измену Бековича и про то, что никакого старого русла Аму-Дарьи не существует. Петр, уже узнавший про судьбу злосчастного отряда, допрос прервал, как утверждают источники, «из любопытства» и отправил Кожина обратно на Каспий — доказывать свои слова морскими исследованиями. Правда, наученный горьким опытом, приставил к своенравному поручику еще одного офицера — князя Василия Урусова. Вдвоем они несколько лет и исследовали каспийский берег для нужд навигации российской. Правда, неожиданное прощение ничуть не улучшило кожинского несносного характера. Его выходки угодили даже на страницы «Истории России с древнейших времен» великого нашего историка Сергея Соловьева, который писал:
«Солдаты команды поручика Кожина подрались с солдатами полковника Селиванова; Кожин велел своим солдатам бить и рубить Селивановских солдат, и полковника вытащить из дому, дрались с обнаженными палашами, и порублено было два человека. Тот же Кожин ездил на святках славить в дома астраханских обывателей на верблюдах и на свиньях, приехал на свиньях и к бухарскому посланнику, который принял это себе за большое оскорбление[49]».
В итоге Кожин закончил так, как, наверное, должен был закончить — в 1719 году против него было назначено новое следствие. Оно тянулось почти три года, и в 1722 году поручик Кожин был разжалован и сослан в Сибирь. Там его след теряется, он так и остался в нашей истории — с прочерками в датах рождения и смерти, вынырнув невесть откуда на несколько лет и канув бесследно в бескрайних сибирских просторах. Возможно, другому историку повезет больше чем мне, и в каком-нибудь сибирском архиве сыщутся документы, которые однажды расскажут нам — как же закончил свой земной путь неукротимый «не яко человек, но яко бестие».
Что же до посланного вместо него в Индию поручика Тевкелева, то о судьбе этого персонажа я пока, пожалуй, умолчу. Не из-за незнания, а потому, что мы опять имеем дело с неправдоподобным вывертом судьбы. Дело в том, что чудом избежавший смерти Мамбет Тевкелев и подхватит у Бековича эстафету Большой Игры, став одним из ведущих российских Игроков середины XVIII века. Одиссея этого молодого человека еще только начинается, и мы не раз встретимся с ним во второй половине этого тома.
Ну а пока попрощаемся с Бековичем и первой нашей попыткой сесть за доску Большой игры. Попыткой, лучшей эпитафией которой будет, наверное, случайно обнаруженное письмо. За два года до осуждения Кожина, в 1720 году, из хивинского плена выкупился некий Егор Хохляков, который и сообщил, что в Хиве появился странный человек, который много добра пленным сделал. И человек этот еще в прошлом году отправил письмо царю-императору с какими-то важными сведениями. Письмо принялись искать, вскоре обнаружилось, что его еще осенью прошлого года вывез из Хивы другой освобожденный пленник, некто Сербинов, вручивший его на родине казанскому губернатору. Губернатор же заявил, что немедля переслал важную депешу в канцелярию Сената. Там его, провалявшееся восемь месяцев и уже прочно похороненное под текучкой, и нашли.
В письме таинственный человек сообщал, что он армянин, зовут его Алексей Хомурадов, и вместе с ногайцем Табер Байном он был послан Бековичем на разведку в Бухару. Вот уже больше пяти лет они живут здесь, много чего разведали, нашли три золотых рудника и «серебряное место». Так же они нашли в Бухарском ханстве места, где разводят «кармазинных» (кошениль) и шелковых червей, а так же обнаружили месторождение селитры. Жаловался, что на последние его донесения никто не отвечает, и сетовал, что обстановка в ханстве тревожная, поэтому многое написать просто не может: «…много есть, что и не писал, ежели получитца, и я знаю, как управлять».
