Павел Милюков - История второй русской революции
Вероятно, таков и был первоначальный план Троцкого: подготовившись к борьбе, поставить правительство лицом к лицу с «единодушной волей народа», высказанной на съезде Советов, и дать, таким образом, новой власти вид законного происхождения[122]. Но правительство оказалось слабее, чем он ожидал, и власть сама собой падала в его руки раньше, чем съезд успел собраться и высказаться. И Троцкий в тот же вечер 24 октября уже не скрывал более, что «воля народа будет лишь санкцией переворота, который фактически уже начался — и начался успешно». «Вчера правительство закрыло две газеты, имеющие огромное влияние на петроградский пролетариат и гарнизон. Это прямое нападение, прямое контрреволюционное восстание, и мы даем ему решительный отпор». «Мы сказали, что не можем терпеть удушения свободного слова, и выпуск газеты решили возобновить, возложив почетную обязанность охранения типографий революционных газет на доблестных солдат Литовского полка и 6-го запасного саперного батальона». Действительно, в 11 часов утра этого дня опечатанные типографии «Рабочего пути» и «Солдата» были открыты названными частями гарнизона, отпечатанные номера газет получили распространение, а в два часа военно-революционный комитет прислал ордер, в котором после приведенной Троцким мотивировки содержались постановления об открытии газет, продолжении их издания и возложении «почетной обязанности охранения революционных газет от контрреволюционных покушений» на названные воинские части. Троцкий привел затем и другой случай победы восстания над правительством. «Когда правительство стало мобилизовать юнкеров, в это самое время оно дало крейсеру “Аврора” приказ удалиться... Речь идет о тех матросах, к которым в корниловские дни явился Скобелев со шляпой в руках просить, чтобы они охраняли Зимний дворец от корниловцев. Матросы “Авроры” выполнили тогда просьбу Скобелева. А теперь правительство пытается их удалить (в Зимнем дворце караулы матросов действительно были заменены юнкерскими). Но матросы спросили военно-революционный комитет Совета, и “Аврора” сегодня стоит там, где стояла и прошлой ночью».
Что касается видов на ближайшее будущее, Троцкий излагал их вечером 24 октября следующим образом. «Завтра откроется съезд Советов. Задача гарнизона и пролетариата — предоставить в распоряжение съезда накопленную силу, о которую разбилась бы правительственная провокация. Задача наша — донести эту силу до съезда не расколотой, не ущербной. Когда съезд скажет, что он организует власть, — этим он завершит ту работу, которая проделана во всей стране. Это будет означать, что высвободившийся из-под власти контрреволюционного правительства народ созывает свой съезд и создает свою власть. Если мнимая власть сделает азартную попытку оживить собственный труп, народные массы, организованные и вооруженные, дадут ей решительный отпор, и отпор этот будет тем сильнее, чем сильнее будут наступление и атака. Если правительство двадцатью четырьмя или сорока восьмью часами, которые остались в его распоряжении, попытается воспользоваться, для того чтобы вонзить нож в спину революции, то мы заявляем, что передовой отряд революции ответит ударом на удар, на железо — сталью».
Действительные намерения руководителей переворота шли гораздо далее этих официальных заявлений Троцкого. Как мы уже заметили, съезд Советов должен был быть поставлен перед совершившимся фактом. И уже утром 25 октября военно-революционный комитет, предвосхищая исход принятых им мер, опубликовал следующую прокламацию «К гражданам России», помеченную десятью часами утра:
«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, — это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян».
Что же произошло за ночь, что дало штабу переворота право сделать такое сообщение? С вечера положение правительства еще вовсе не казалось совершенно безнадежным. «Центрофлот» высказался против переворота, считая «всякое вооруженное выступление гибельным для интересов революции». Делегация от казачьих войск и от 1, 4 и 14-го казачьих полков в половине первого ночи появилась в Зимнем дворце. Керенский в это время только что окончил свое «бурное объяснение» с делегатами социалистических групп (см. выше). Мы видели, что вместо поддержки он получил от них лишь упреки в том, что его распоряжения мешают им сговориться с большевиками о ликвидации восстания мирным путем. Теперь с другого фланга общественности ему предлагали поддержку, но тоже условную. Казаки, по рассказу самого Керенского («Гатчина»), желали знать, какими силами он располагает для подавления мятежа, и требовали личного распоряжения Керенского с личным же ручательством, что на этот раз казачья кровь «не прольется даром», как это было в начале июля. Керенский отвечал призывом к исполнению долга и объяснениями, что 3-6 июля он был на фронте, а вернувшись, принял строгие меры. В ответ он получил согласие казаков «исполнить долг» и подписал приказ казакам исполнять распоряжения штаба округа. По другим сведениям, однако же, казаки требовали, чтобы Керенский ликвидировал большевистские организации и арестовал большевистских вождей как государственных преступников, а Керенский отвечал на это, что не решается арестовать Троцкого, находящегося в Совете рабочих и солдатских депутатов. Вместо ареста министру юстиции[123] предоставлялось предложить прокурорскому надзору привлечь Троцкого и других большевиков за мятежные речи на митинге в Петропавловской крепости.
Видимо, у казаков осталось неблагоприятное впечатление от этого разговора с Керенским, так как в результате Совет казачьих войск, заседавший всю ночь, высказался за невмешательство казаков в борьбу Временного правительства с большевиками. С другой стороны, социалистическая делегация провела ночь в переговорах с большевистскими лидерами. Всю ночь напролет, жалуется Керенский, «провели эти искусники в бесконечных спорах над различными формулами, которые якобы должны были стать фундаментом примирения и ликвидации восстания. Этим методом переговоров большевики выиграли в свою пользу огромное количество времени. А боевые силы эсеров и меньшевиков не были вовремя мобилизованы». Ни на одном из двух флангов русской общественности, как видно, не обнаружилось твердой решимости защищать правительство Керенского.
Однако же было бы неправильно заключить, что не было сделано ничего для защиты власти в эту ночь.
Военные телеграфисты и главный комитет почтово-телеграфных служащих высказались против предприятия большевиков и за ЦИК. Явившиеся ночью на главный телеграф большевики после переговоров с представителями почтово-телеграфного союза удалились, оставив лишь одного своего товарища в аппаратной для наблюдения за ходом работ. Когда штаб округа узнал, что большевики решили захватить ночью электрическую осветительную и телефонную станции, то немедленно была усилена охрана этих станций юнкерами. Мосты через Неву были разведены по распоряжению штаба, за исключением дворцового, на котором была поставлена вооруженная охрана. Правда, городское самоуправление сложило с себя ответственность за разводку мостов, и ночью некоторые из них вновь были сведены. Приказы военного штаба «отстраняли» всех комиссаров военно-революционного комитета, отменяли их «незаконные действия», запрещали «самостоятельные выступления» частей гарнизона без приказов от округа, «категорически запрещали исполнение приказов», исходящих от различных организаций, а в случае «самовольных вооруженных выступлений и выходов солдат на улицу» приказывали офицерам оставаться в казармах, грозя в противном случае «судом за вооруженный мятеж».
Все эти приказы, однако же, опоздали на несколько дней и опубликованные в момент, когда восстание уже началось, естественно, остались на бумаге.
А. Ф. Керенский упоминает, что в последнем, ночном заседании правительства после его бесед с делегациями социалистов и казаков, «некоторые из членов правительства весьма сурово критиковали “нерешительность” и “пассивность” высших военных властей». Он упрекает этих членов, что они «совершенно не считались с тем, что нам приходилось действовать все время, находясь между молотом правых и наковальней левых большевиков». Однако критика несоциалистических членов правительства именно и была направлена на то, что Керенский своей тактикой поставил себя, а вместе с собой и все Временное правительство в это положение жалкой беспомощности. Притом же эта критика, как указано выше, не была новостью для Керенского. Оставив без внимания эти указания и не приняв вовремя решительных мер, на которых настаивали несоциалистические члены правительства, Керенский теперь, лицом к лицу с надвинувшейся катастрофой, готов был видеть опасность даже там, где ее не было. По окончании заседания правительства, во втором часу ночи, он выслушал предложение командующего войсками и начальника штаба немедленно организовать экспедицию для захвата Смольного института — штаб-квартиры большевиков. Керенский говорит («Гатчина»), что он тут же утвердил этот план, и прибавляет: «Во время этого разговора я все с большим вниманием наблюдал за странным и двусмысленным поведением полковника Полковникова, все с большей тщательностью следя за кричащим противоречием между его весьма оптимистическими и успокоительными сообщениями и известной мне печальной действительностью». «Этот психологический метод наблюдения», более характерный для наблюдателя, чем для наблюдаемых, известен уже нам из корниловской истории. По мере возрастания тревоги Керенского он все охотнее прислушивается к случайным сообщениям «преданных и честных офицеров», быстро убеждается, что действительно «все происходящее нельзя назвать иначе, как изменой», спешит вместе с Коноваловым и адъютантами в штаб, через Дворцовую площадь, производит новый экзамен полковнику Полковникову и приходит к заключению: «Нужно сейчас же брать командование в свои руки». Он собирает «в самом штабе несколько высших офицеров, на которых мог положиться с закрытыми глазами», вызывает «по телефону тех, чье присутствие казалось ему особенно нужным», решает «привлечь партийные военные организации, в особенности достаточно многочисленные организации партии эсеров» (о которых только что дал весьма неудовлетворительный отзыв). Очевидно, такое обращение в последнюю минуту к немногочисленным в действительности и дезорганизованным партийным элементам должно было оттолкнуть от Керенского все более правые элементы, и без того относившиеся к нему неприязненно, и окончательно дезорганизовать оборону. Сам Керенский замечает по этому поводу: «Офицерство, собравшись в значительном количестве в штабе, вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все более вызывающе. Как впоследствии я узнал, между ними по почину самого полковника Полковникова шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала об этом шептались, а к утру стали говорить громко, почти не стесняясь присутствия посторонних». Керенский не замечает, как его собственное свидетельство говорит не столько об «измене», сколько о перемещении центра последних надежд на сохранение государственности, по мере того как в течение ночи обнаружилась дезорганизованность действий правительства. Без Керенского можно будет легче и скорее справиться с большевиками; можно будет без затруднений, создать, наконец «эту так называемую твердую власть». Так Керенский формулирует мысль офицерства, которую он квалифицирует как «безумную». «Не подлежит никакому сомнению, — свидетельствует он, — что всю эту ночь полковник Полковников и некоторые другие офицеры штаба округа находились в постоянных контактах с противоправительственными правыми организациями, усиленно действовавшими тогда в городе, как, например, с советом Союза казачьих войск, с Союзом георгиевских кавалеров, с Санкт-Петербургским отделом Союза офицеров и прочими подобного же рода военными и гражданскими учреждениями». Последующие историки выяснят, был ли предметом этих переговоров коварный проект низложения Керенского руками большевиков, как подозревает Керенский, или последняя попытка организовать оборону. Пишущему эти строки представляется более вероятным, что готовность к защите правительства не отсутствовала в этих правых кругах, но значительно ослабела в течение ночи, после того как они были фактически отстранены распоряжениями Керенского от организации обороны столицы. Об этой перемене настроения свидетельствует сам Керенский, говоря, что уже с вечера юнкера, настроение которых сначала было превосходно, стали терять бодрость духа; позднее начала волноваться команда блиндированных автомобилей; каждая лишняя минута напрасного ожидания подкреплений все более понижала «боеспособность» у тех и у других. Естественно, ни юнкера, ни команда автомобилей, ни казаки не хотели очутиться в одиночестве. Решение зависело теперь от того, как отнесется к защите Временного правительства Северный фронт и вызванные с фронта эшелоны.
