Алексей Бычков - «Исконно русская» земля Сибирь
По словам Третьякова, самоедский шаман, «чтобы исторгнуть из тела злого духа… хватает зубами за больное место и через несколько минут вытаскивает из своего рта кишку какого-нибудь зверя, червяка или просто волосок. Понятно, что такое «вскрытие живота» и вынимание кишки могло вызвать представление, что самоедские лекари режут больному брюхо, нутро вынимают и очищают и паки заживляют».
По-видимому, первое известие о самоедских шаманах и их камлании встречается у Джонсона, в его письме к Ченслеру, 1556 год. Джонсон описывает гадание и жертвоприношение самоедов, виденных им близ устья Печоры. При этом он говорит, что шаман (жрец) был одет в странный костюм, бил палкой в бубен, испускал дикие звуки, пришел, наконец, в исступление и упал на землю, как мертвый. Затем он очнулся, взял меч и воткнул его на половину в свой живот, но так, что раны не было.
В заключение о той же самоеди сказано: «Да в той же самоеди видали, скажут, самоедь же, старые люди, за горы подле море, мертвых своих: идут, плачющи, множество их, а за ними идет велик человек, погоняя их палицею железною». Здесь передается, очевидно, рассказ стариков-самоедов, видавших будто бы своих мертвых. Для объяснения этого рассказа следует принять во внимание поверье самоедов и остяков, что загробный мир находится на севере, у Ледовитого моря. По словам Н.Л. Гондатти, манси (вогулы) верят, что тень человека отправляется в подземное царство, расположенное в Ледовитом море, за устьем Оби, и находящееся в распоряжении подземного бога Куль-одыр (куль — дьявол), который получает записи от Нумиторума (старшего сына Корсторума, главного бога), кому следует умереть. Куль-одыр, отличающийся большим ростом, берет тени записанных и гонит их большою дубиною через тундры в свое царство. Каменские самоеды, по словам Кушелевского, «находившись с давних пор под влиянием остяков, усвоили себе многие религиозные их понятия о нуме (боге), о загробной жизни человека и о сотворении мира». Если это так, то они могли усвоить и верование в Куль-одыра большого роста («велик человек»), который гонит тени умерших дубиною через тундры и рассказы о котором могли дойти и до составителя новгородского сказания[33].
Любопытно, что в сказании не говорится ни об одном сибирском народе, который бы употреблял исключительно каменные и костяные орудия, т. е. находился бы в стадии каменного века. Если упоминается оружие: трубка для стрельбы, стрелы, палица, то только железные.
Судя по рассказу Гюряты Роговича (в конце XI века), зауральские народы еще находились тогда в переходной стадии от камня к железу. О них говорится: «кажут на железо и помавают рукою, просяще железа; и аще кто даст им нож ли, или секиру, и они дают шкурою (в летописце Переяславля Суздальскаго: «соболи, куницу, белку») противу». Но к XV веку народы эти, по-видимому, уже хорошо ознакомились с железом.
Очевидно, русские еще не знали тогда тунгусов и других инородцев Восточной Сибири, с которыми встретились позже и у которых оказалось оружие из камня и кости, как то и было отмечено в «сказках» служилых людей XVII века. Так, в сказке служилого человека Нехорошка Иванова Колобова, от 7154 (1645) года, воевавшего с тунгусами на реке Улье, об оружии и орудиях этого народа говорится так: «а бой у них лучной, копейца и рогатины все костяные, а железных мало, и лес, и дрова секут и юрты рубят каменными и костяными топорки». У чукчей, юкагиров, камчадалов, курильцев, алеутов — каменные орудия и оружие употреблялись, как известно, еще в XVIII веке и встречались даже местами еще в начале нынешнего столетия[34].
Заканчивая рассмотрение сказания, нельзя не повторить снова, что многие известия его совершенно согласны с действительностью, другие вероятны или возможны, третьи основаны тоже, очевидно, на действительных, хотя и преувеличенных или неверно понятых, фактах, и только некоторые представляются явно мифическими, но и то едва ли придуманными нарочно, а скорее передающими ходившие между югрой и посещавшими их русскими поверья и рассказы. Если бы составитель сказания выдумывал явные небылицы, он мог бы припомнить и Гога и Магога, и каких-нибудь свирепых псоголовцев, поместить в неизвестной стране разных чудных зверей, людей с хвостами, страшных ушканов и тому подобное, чего, однако, он не сделал.
Как ни мифичен, например, рассказ об умирающих на зиму людях, однако его далеко перещеголяли некоторые легенды о влиянии мороза, составившиеся в средневековой литературе Запада, например, о звуках голоса и труб, застывающих на морозе и звучащих снова после оттаивания, о всадниках, примерзающих к седлу лошади, об отрезанной на морозе голове, прирастающей потом снова к телу и т. п. У многих старинных путешественников, не только средневековых, но и XVI—XVIII веков, можно встретить большее число баснословных известий, чем в этом простом рассказе о виденном и слышанном новгородского торгового человека.
Наоборот, положительные стороны разбираемой статьи заслуживают полного внимания с историко-этнографической точки зрения. В нем мы находим первый сколько-нибудь связный рассказ о народах по нижнему течению реки Оби и по реке Тазу, об юраках, Каменских самоедах и других племенах, им родственных, первые слухи о странах в верховьях Оби, о некоторых племенах тюрко-монгольских, их быте, древней разработке алтайских копей, немом торге, шаманстве и т. д. В некоторых отношениях статья представляет интерес и для общей этнологии или истории первобытной культуры. Здесь мы встречаем известия о людоедстве, о стрельбе из железных трубок, одну из древнейших легенд о мертвом городе и т. д. Наконец, статья заслуживает внимания и в историко-географическом отношении, ввиду того что некоторые данные ее дали материал для иностранных карт XVI века и что отсюда, по-видимому, были заимствованы понятия о странах Molgomzaia, Baida и о каменских самоедах.
Что касается до того, каким образом неверно понятые и преувеличенные рассказы могли давать повод к возникновению среди русских в Сибири даже в конце XVII века баснословных слухов, любопытный пример представляет отписка енисейского воеводы князя К.О. Щербатого в Сибирский приказ о диких людях чюлюгдеях, 1685 года, найденная в выписках из столбцов Сибирского приказа, сделанных в 1776 году в Сенатском разрядном архиве (ныне находящихся в Московском архиве Министерства юстиции), и опубликованная недавно А. А. Гоздаво-Голомбиевским в «Чтениях Общества истории и древностей» за 1888 год. В отписке говорится, что в феврале 1685 года «почала быть словесная речь меж всяких чинов, будто в Енисейском уезде, вверх по Тунгуске-реке, явились дикие люди об одной руке и об одной ноге». Узнав об этом и воспользовавшись прибытием в Енисейск «сверх Тунгуской реки… Чодобских разных волостей ясачных тунгусов», воевода велел «про тех выше писанных диких людей тех тунгусов расспросить, где те дикие люди и в каких местах живут и каковы они в роже, те люди, и какое на себе платье носят». На допросе тунгус с Каты-реки Богдашка Чекотеев сказал: «вверх-де по Тунгуске-реке идучи, на левой стороне против деревни Кужемской, где живет енисейский пашенный крестьянин Васька Панов с товарищами, на высокой горе, в камене от Тунгуски-реки версты с три видел он, Богдашко, яму, а та-де яма во все стороны кругла, шириною аршина по полтора и из той-де ямы исходит дух смрадный, человеку невозможно духа терпеть, и у той-де ямы состоять он, Богдашко, долго не мог от того смрадного духа и одшед-де от ямы, лежал от того духу головною болезнью день, а какова-де та яма пошла в землю шириною и в глубину, того-де он, Богдашко, не ведает, потому что-де он в ту яму не заглядывал, а около-де той ямы мелкий и большой стоячий лес на кореню, по местам знаки строганы ножом или иным чем во многих местах, а у своей братьи у тунгусов он, Богдашко, слыхал, что живут-де в той яме люди, а имена тем людям чюлюгдеи, а ростом-де те люди среднему человеку в груди, об одном глазе и об одной руке, и об одной ноге, а глаз-де у него, чюлюгдея, и рука с левую сторону, а нога с правую сторону, а зверя-де всякого и птицу они, чюлюгдеи, стреляют из луков, а режут-де зверя и дерево стружут пилою, а каким-де образцом лук и стрела и пила, того-де он, Богдашко, не слыхал и не видал, а торг-де у них, чюлюгдеев, с ними, тунгусами, такой: приносят-де тунгусы на их дороги, по которым дорогам они, чюлюгдеи, ходят, дятлевое птичье перье и то-де перье втыкают они около стоячего лиственичного дерева в лиственичную кожу, а те-де чюлюгдеи, придя, то перье емлют без них, тунгусов, а тем-де тунгусам вместо того перья кладут на то же место стрельные всякие птицы и посуду своего дела, а какую-де посуду кладут медную или железную или иную какую и для чего-де дятлевое перье себе емлют, того-де он, Богдашко, не слыхал, да он же де, Богдашко, слыхал от брацких ясашных тунгусов, которые живут по Ангаре-реке в Брацком уезде, ставили-де тунгусы на зверей самострелы и из тех-де тунгусов тунгус в самостреле своем вынул застреляного того дикого человека, а платье-де на том диком человеке тулупец кожиной опушен белою козлиною, а в руках-де у него пила железная, а какой-де кожиной тулуп теплой или холодной и каким обрасцом пила сделана, про то-де он, Богдашко, не слыхал, а на которой-де стороне глаза нет и та-де сторона лицо и бок весь черен, что уголь, а родимая ль де та черность или черненая, про то-де он не слыхац, а другая-де сторона лицо и бок как у человека, и того-де мертвого дикого человека тот тунгус кинул у того самострела, и после-де те дикие люди того застреленного взяли к себе, а иного-де ничего он, Богдашко, про тех диких людей не слыхал, а подлинно-де про то ведают братские ясашные тунгусы, а он-де, Богдашко, против той выше писанной Кежемской деревни, что живет пашенной Васька Панов, видел сам на горе в камени ту яму и от той-де ямы видел же след тех диких людей на снегу хожено одною босою ногою, а тот-де их след гораздо мал, как пяти лет ребенка». Другой тунгус, Имарги, показал по тому же вопросу следующее: «в прошлых-де годах шел-де он, Имарги, с соболиного промыслу из лесу весною по малому снегу и против деревни-де Кежемской, где живет пашенной крестьянин Васька Панов с товарищами, в камени, в том же месте, где видал яму вышеписанной Кацкой же тунгус Богдашко Чекотеев, нанесло-де на него дух смрадный с того места с камени, невозможно человеку терпеть, а тот-де дух таков, как железо горит, и мимо-де то место он, Имарги, прошел скоро, а около-де того места на таком лесу, от деревья кожа кругом рукою обтерта до дерева по одному месту, от земли человеку в пояс, и пришед-де он к своей братье к тунгусам и про тот дух смрадный и про обтертое деревье сказывал, и тунгусы-де про яму говорили, чаят-де, что тут живут дикие люди чюлюгдеи, да он же де слыхал у своей же братьи у тунгусов, что в прошлых недавных годах ставливали-де тунгусы на коз самострелы, а такого дикого человека один тунгус вынял в самостреле своем застреленого, а каков тот дикой человек ростом и рожей и вприметы и какое на нем платье, про то-де он ни от кого не слыхал». После того воевода вызвал к допросу «Кужемской деревни пашенного крестьянина Ваську Панова», который на тот же вопрос показал: «по Тунгуске-де реке вверх идучи на левой стороне против его, Васькиной деревни в горе в каме-не, где будто видел он, Богдашко, яму и такой-де ямы он, Васька, не видал и духу смрадного в тех местах никаких никакого не слыхал, а Кужейские-де тунгусы сказывают, слыхали у дедов и у прадедов своих, что близ-де той его нынешней Васькиной Кужемской деревни жили дикие люди во Каменю и в земле, а назы-вали-де их чюлюгдеями, а те-де дикие люди ростом среднему человеку в груди, поперек толсты, об одной руке, об одной ноге, об одном глазе, а платье-де они носят будто-де тунгуского переводу, а шапки на них маленькие круглые, а теплое ль де то платье носят или холодное, того не слыхал, а след-де деды и прадеды их тунгусские видали гораздо мал, а тот-де их след видали летом на песку около их, где они живут, хожено босою ногою, а от тех-де ям смрадной дух великий, невозможно человеку терпеть, и в виде-де их видали, а ходят-де те дикие люди гораздо скоро, буде от них бежать против солнца и они-де постичь человека не могут, а буде-де в который день сонца нет, и в те-де дни носят они, тунгусы, особое дерево, которое бьет громовою стрелою и тем-де деревом от них отбиваются, а как-де тех дерев с ними не живет и они-де, чюлюг-деи, их, тунгусов, давят, а торгуют-де они, дикие люди, с тунгусами, приносят-де на их ямы птичье перье дятлевое и сойное и делают из прутья деревянные колца и те-де кольца кладут у ям их с перьем вместе для того, как-де они сделают колцо малое и те-де дикие люди за то перье против того кольца малого положат на то ж место своего дела котел большой, а как-де положат кольцо болшое и то-де против того положат котел малый, а говорят-де те люди по-тунгусски, да те ж де дикие люди будто вынимали у дедов и у прадедов их из ловушек их зайцев и коз, а какое-де у них ружье есть ли и для чего дятлевое и сойное перье они емлют и какие у них котлы медные или железные, того-де он, Васька, от них, тунгусов, не слыхал, да видали-де его, Васькины, внучата против своей деревни в ближних местах знать стоячее дерево человеку в пояс обтерто неведомо чем кругом дерева мало не до самого дерева, а тунгусы-де им сказывают, что будто то деревье обтерли те дикие люди, а он-де, Васька, сам того деревья не видел, да он же де Васька слыхал от тех же тунгусов, что в Илимском де уезде, вверх идучи по Или-ме-реке на посторонней реке на Тубе ставили-де в прошлых давных годех тунгусы на зверей самострелы и одному-де тунгусу попал на самострел такой же дикой человек, а каков-де он возрастом и приметы и какое на нем было платье, того-де он, Васька, ничего не ведает и от их тунгусов не слыхал».
