Роджер Мэнвелл - Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера
В это время на западе оставил действительную службу начальник штаба Роммеля. В апреле его сменил на этом посту Ганс Шпейдель с Восточного фронта. Как мы видели, Шпейдель был не только другом и Роммеля, и Штрёлина, но также хорошим знакомым Штюльпнагеля. Вместе они принялись убеждать Роммеля употребить свое влияние на то, чтобы покончить с войной на западе до начала вторжения. Роммель — национальный герой Германии, любимый народный генерал, и к нему обращались многие с просьбой спасти Германию. Правда, речь шла по большей части о том, чтобы остановить ужасающее разрушение страны, а не о государственном перевороте, направленном против Гитлера. Спасти свой народ от смерти, а страну от уничтожения — такая перспектива значительно больше импонировала простому чувству патриотизма немецкого генерала, чем какие бы то ни было прямые действия против Гитлера. Им снова овладела уверенность, что можно заключить сепаратный мир с союзниками на западе, после чего, объединившись с ними, отбросить русских. На устроенной Герделером встрече 27 мая, то есть всего за десять дней до начала вторжения союзников в Нормандию, Шпейдель сказал Штрёлину, что Роммель категорически против физического устранения фюрера, на котором настаивают Штауффенберг и Бек.
Была разработана система связи между штабом Роммеля в Ла Рош-Гийон и Бендлерштрассе, во Францию для одобрения Роммелем был отправлен документ, предлагающий некий компромисс. В нем подчеркивалось неприятие Роммелем убийства, но выражалась надежда на принятие им командования армией после переворота. В какой мере это предложение было одобрено другими членами Сопротивления и знали ли они вообще о нем, точно не известно. Для большинства заговорщиков Роммель олицетворял только компромисс с Гитлером, и ничего более.
А тем временем предпринимались отчаянные попытки заставить западных союзников высказаться в пользу переговоров с новым правительством Германии. По словам Даллеса, «и Вашингтон и Лондон заранее знали обо всем, что собираются предпринять заговорщики, но иногда казалось, что те, кто определяют политику Америки и Англии, делали военную задачу как можно более сложной, вынуждая Германию сопротивляться до последнего». Поэтому неудивительно, что некоторые заговорщики, возглавляемые Штауффенбергом и Фрицем фон дер Шуленбургом, обратили свои взгляды на восток. Шуленбург принадлежал к «группе Крейсау», и с его помощью в апреле в Швейцарию был послан Тротт, чтобы предупредить Даллеса о появившемся стремлении договориться с Россией, а не с западными союзниками[19].
Над руководителями Сопротивления нависла серьезнейшая опасность. Герделер теперь был вынужден действовать с особой осторожностью, а Бек, одинокий, больной человек, доживавший свои дни в маленьком домике в окрестностях Берлина, впал в глубочайшую депрессию. Несмотря на свой относительно невысокий ранг, фактическим главой Сопротивления стал Штауффенберг, который, вопреки совету Герделера, позволил своему другу Юлиусу Леберу устроить встречу с руководителями коммунистического подполья.
Положение Штауффенберга укрепилось, когда в начале июня он получил звание полковника и был назначен начальником штаба у генерала Фромма, командующею армией резерва. Это не только подняло его статус и армии, но и дало ценнейшую привилегию — доступ на военные совещания у фюрера. Штауффенберг не сомневался, что для престижа немецкого Сопротивления было совершенно необходимо совершить переворот до высадки союзников. Вместе с тем он был убежден, что, вопреки сообщениям германской военной разведки, высадка вовсе не является неизбежной. Другими словами, он считал, что пока еще располагает временем, и не преминул сообщить об этом за бутылкой вина в доме Лебера в день получения нового звания. Однако союзники высадились 6 июля в Нормандии, и русские одновременно начали массированное наступление на Восточном фронте.
Горькая ирония судьбы заключалась в том, что во время высадки союзников в Нормандии разыгралась непогода, и Роммель накануне, то есть 5 июля, уехал домой. Прошло много часов, прежде чем Рундштедт убедился, что высадка действительно произошла. Шпейдель позвонил Роммелю. Тот сразу поспешил обратно и уже к вечеру прибыл в штаб. Гитлер, в полдень получивший сообщение в Оберзальцберге, спал до трех часов. На 7 и 8 июня Штауффенберг в качестве начальника штаба Фромма был вызван в Оберзальцберг, где впервые лично представился Гитлеру. Он взглянул на фюрера вблизи и не почувствовал страха.
Правда, он был глубоко потрясен известием о высадке. Он отправил записку Трескову и Шлабрендорфу, в которой спрашивал, «будем ли мы продолжать наш план и теперь, когда высадка произошла и предприятие утратило свое политическое значение». Тресков прислал следующий ответ: «Убийство должно произойти любой ценой. Даже если покушение провалится, следует попытаться захватить власть в столице. Мы обязаны доказать миру и грядущим поколениям, что люди в немецком движении Сопротивления не боялись предпринимать решающие шаги и рисковать ради этого своими жизнями. В сравнении с этим все остальное не имеет значения».
В Берлине Бек согласился с такой постановкой вопроса, хотя, как и Штауффенберг, чувствовал, что подходящий момент для переворота упущен, и, возможно, навсегда. Теперь оставалось только выполнить свой моральный долг.
При отсутствии каких-либо признаков поддержки Запада 22 июня состоялась встреча между социалистами — представителями германского Сопротивления — и коммунистами. Ее результаты оказались трагическими, поскольку в рядах коммунистов оказался агент гестапо. Встреча происходила в доме доктора в Берлине. Коммунистами, согласившимися встретиться с Лeбером и его другом, школьным учителем, Адольфом Рейхвейном, были Франц Якоб и Антон Зефков. Стороны обсудили создавшееся положение и следующую встречу, на которой коммунисты высказали пожелание увидеть представителей военных оппозиционеров, назначили на 4 июля. Штауффенберг отказался принять в ней участие, но послал Рейхвейна продолжить переговоры. Встреча оказалась ловушкой гестапо. Рейхвейн и другие были арестованы. Сразу после этого начались массовые аресты коммунистического подполья, которое, как оказалось, было буквально наводнено нацистскими агентами. Среди арестованных 5 июля был Лебер.
Арест Лебера стал непосредственной угрозой всему Сопротивлению. Штауффенберг считал Лебера своим близким другом и ценил его настолько высоко, что наметил его кандидатуру на пост теневого канцлера вместо Герделера. Штауффенберг знал, что Лебера подвергнут самым изощренным пыткам, чтобы вынудить его назвать имена других руководителей Сопротивления и дать улики против них. В общем-то следовало ожидать арестов, как и повышения активности гестапо. Не так давно Гиммлер сказал Канарису, чью разведывательную службу успешно «поглотил своей», что совершенно точно знает о подготовке государственного переворота, но гестапо в нужный момент вмешается. Причина временного отсутствия активности гестапо по отношению к людям, об участии в заговоре которых уже было известно, заключалась в том, что необходимы были веские улики против руководителей. После этого он назвал имена Бека и Герделера. Канарис поспешно передал эту информацию Ольбрихту, который, в свою очередь, сильно встревожившись, предупредил Штауффенберга и других.
Согласно полученным гестапо данным, только за два дня до ареста Лебера была достигнута договоренность о взрыве одной из двух бомб, имеющихся у Штиффа. 3 июля Штифф и Штауффенберг встретились в Берхтесгадене, где Гитлер проводил первую половину июля, и разработали детали покушения совместно с генералом Фельгибелем — руководителем службы связи вермахта. Встреча произошла в доме генерала Эдуарда Вагнера, обер-квартирмейстера вооруженных сил, который присоединился к Сопротивлению в 1943 году. Обстоятельства казались самыми благоприятными, потому что в калейдоскопе гитлеровских военных назначений Рундштедт только что был заменен Клюге, который легче поддавался влиянию руководителей Сопротивления, чем Рундштедт.
Моральный дух в командовании Западным фронтом был далеко не на высоте. 17 июня Гитлер решился покинуть свою безопасную ставку, прилетел во Францию и был приведен в бешенство пораженческими докладами, сделанными Рундштедтом и Роммелем, которые требовали заключения мира до полного разрушения Германии. Он отказался разговаривать на эту тему, жадно съел поданное ему блюдо из риса и овощей, не забыв, однако, о предварительной дегустации другим лицом, чтобы убедиться в отсутствии яда, проглотил обычную горсть таблеток и поспешил обратно в Берхтесгаден. Незадолго до этого случайный Фау-снаряд взорвался возле его штаба. Учитывая, что русские уже подходили к восточным границам Польши, да и немецкие армии на западе находились на грани полного разгрома, Рундштедт и Роммель в конце месяца рискнули еще раз воззвать к здравомыслию Гитлера, посетив Берхтесгаден. В результате этой попытки Рундштедт был уволен.
