Владимир Войтинский - 1917-й - Год побед и поражений
Начались прения. Церетели высказал уверенность, что особенности речи Ленина зависят от того, что оратор еще не осмотрелся в России; через несколько дней он, Ленин, сам заметит шаткость своих позиций и придет к тому пути, которым идет большинство российской революционной демократии. У меня лично такой надежды на эволюцию взглядов Ленина не было, но я высказал другую надежду: что позиция Ленина оттолкнет от него его приверженцев, и это облегчит дело объединения социал-демократии. В таком же духе высказались и другие ораторы. И лишь И.П. Гольденберг дал иную оценку докладу вождя большевистской партии.
-- Не все отдают себе отчет в том, что произошло здесь, -- говорил он медленно, отчеканивая слова. -- Здесь, с этой кафедры, водружено сегодня над Россией знамя гражданской войны. Здесь тов. Ленин выдвинул свою кандидатуру на пустовавший в течение полувека престол апостола мировой анархии Михаила Бакунина...70
Гольденбергу бурно аплодировали, но я думаю, что почувствовать всю правоту его могли лишь те, кто слушал ослепительно яркую ночную речь Ленина, -- знамя гражданской войны было поднято именно там, в особняке Кшесинской, а бледный пересказ этой речи в полупустом Белом зале не мог дать оснований для такого толкования, оказавшегося пророческим.
Во время речей противников Ленин равнодушно ушел из зала. Вслед за ним ушло большинство его сторонников. Оставшиеся проголосовали резолюцию о необходимости объединения. За резолюцию высказалось 115 человек (в том числе 20 делегатов Всероссийского совещания, считавших себя большевиками). Против -- не было никого. Но, расходясь с собрания, все мы чувствовали, что ничего из объединительной затеи не выйдет: теперь не могло быть никаких иллюзий относительно "единого фронта революционной демократии", как мы его представляли себе еще 3--4 дня тому назад. Против политики, которую приняло Всероссийское совещание Советов, теперь выдвигалась иная политическая линия, в корне ее отрицавшая. Предстояла борьба между течениями, из которых каждое стремилось -- да и не могло не стремиться -- закрепить за собой руководство революционной демократией. Борьба этих двух течений должна была составить главное содержание последующего периода революции.
Глава третья НАЧАЛО РАЗБРОДА В РЯДАХ ДЕМОКРАТИИ
В начале апреля авторитет Петроградского совета и его Исполнительного комитета* стоял на исключительной высоте. Со всех концов России неслись к нему приветственные телеграммы и резолюции солидарности. Смолкли рассуждения правых и либеральных газет о том, что Исполнительный комитет является частной, самозванной, анонимной организацией, представляющей лишь часть петроградского гарнизона, тогда как вся Россия, и в частности вся армия, стоит за Временным правительством и Временным комитетом Государственной думы: на второй месяц революции уже никто не мог отрицать, что вся армия и вся революционная демократия страны видят в петроградском ИК свой полномочный орган.
Но борьба правых кругов против Совета не прекратилась -- она лишь приняла новые формы. Началось натравливание одной части демократии против другой ее части -- солдат против рабочих, тех и других -- против большевиков. Солдатам внушалось, что рабочие -- их враги, пособники немцев, что они отказываются от работы на оборону в то время, как армия на фронте переносит жесточайшие лишения и подвергается смертельной опасности из-за недостатка снарядов.
Эта кампания была теснейшим образом связана с распространенной в либеральных кругах легендой о немецком происхождении Февральской революции**. Сторонникам такого взгляда ес
* Петроградский Исполнительный комитет на совещании был пополнен провинциальными делегатами и объявлен впредь до съезда общероссийским центром Советов.
** Эта легенда удержалась настолько прочно, что министр иностранных дел П.Н. Милюков на заседании правительства мог, не вызывая возражения со стороны своих партийных товарищей, говорить о том, что "ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту" (Набоков В.Д. Временное правительство, с. 23)
тественно было апеллировать к армии против губящих ее вольных или невольных предателей, каковыми изображались в легенде о "германских деньгах" рабочие. И был момент, когда казалось, что солдатская масса не остается глуха к этим науськиваниям. С фронта приходили сердитые резолюции против петроградских рабочих, в иных из них недвусмысленно звучала угроза. Руководителям Петроградского совета приходилось серьезно считаться с возможностью раскола между двумя группами демократии, сыгравшими решающую роль в февральские дни.
В это время Петроград готовился к празднованию 1 Мая. Предполагалось, что блеск этого торжества в революционной столице подымет авторитет русской революции на Западе и даст толчок развитию всеобщей борьбы за мир на платформе воззвания 14 марта. Но в советских кругах при подготовке праздника больше всего думали о том, чтобы использовать его в интересах сплочения солдат и рабочих. Отсюда родилась идея отправки на фронт первомайских подарков от петроградских рабочих. Отсюда также характерные колебания по вопросу о дне празднования 1 Мая.
1 мая по новому стилю (18 апреля по русскому календарю) приходилось в 1917 году на вторник. Явилось опасение, как бы празднование этого дня не дало врагам Совета пиши для агитации против рабочих, которые, мол, не хотят работать и проводят время в митингах и манифестациях. Опасение было настолько серьезно, что ряд заводов (и, помнится, даже рабочая секция Совета) вынес резолюцию о том, чтобы перенести празднование 1 Мая со вторника на воскресенье, 16 апреля. Но это убило бы политическое значение манифестации, интернациональный характер которой подчеркивается именно ее одновременностью во всех странах. Поэтому Исполнительный комитет выдвинул компромиссное предложение: праздновать 1 Мая во вторник, но зато работать в воскресенье, 16-го, по возможности отчисляя заработную плату за этот день на подарки солдатам-фронтовикам.
Большую роль сыграло также посещение заводов депутациями с фронта. Приезжали эти депутации в Петроград, настроенные довольно подозрительно по отношению к заводским, а возвращались на фронт полные злобы против тех, кто натравливает их против "братьев-рабочих".
Не большего добились правые круги своей ожесточенной кампанией против большевиков и лично против Ленина. Говорилось о пломбированном вагоне, о немецких деньгах, раздавались призывы к расправе с изменниками, с агентами вражеского военного штаба. Был момент, когда эта кампания имела та
кой успех, что во многих полках большевики не могли показаться на митингах. Но после Всероссийского совещания большевики представляли собой лояльную оппозицию в рядах советской демократии. И естественно было, что Совет в целом поднялся на защиту своего левого крыла.
В это время я уже порвал с большевистской партией и вступил в меньшевистскую фракцию Совета. И именно как меньшевик я, как и многие другие, выступал ежедневно на 2--3-х солдатских митингах, защищая большевиков от клеветы, объясняя солдатам, что несогласные с советским большинством товарищи остаются, несмотря на эти разногласия, честными революционерами. В первую половину апреля это была одна из обычных тем на полковых митингах. И Исполнительный комитет был в это время достаточно силен, чтобы своим словом, как щитом, покрыть от ударов справа свою оппозицию.
К празднику 1 Мая (18 апреля) кампания была закончена -- удары справа были отбиты. Но за это время борьба внутри Исполнительного комитета обострилась настолько, что теперь руководящему большинству его приходилось серьезно думать об отражении ударов слева.
* * *
Инициатива "боевых действий" внутри Исполнительного комитета и вообще в рядах советской демократии принадлежала большевикам. Но большевизм еще не нашел себя, еще не наметил окончательно своей основной тактической линии, еще не собрал свои силы. Кроме того, положение его затруднялось позицией, занятой его представителями на Всероссийском совещании. Поэтому свою атаку против "оборончества" партия Ленина начала не с общих принципиальных вопросов, а с вопросов частных, более или менее случайных. И теперь, восстанавливая в памяти картину этих схваток, я должен признать, что в выборе точек для первых ударов наши противники обнаружили много ловкости.
Оборонческое крыло Комитета настаивало на отправке на фронт из петроградских запасных полков маршевых рот. Эта мера представлялась необходимой не только с точки зрения материальных интересов обороны, но и из соображений политического характера: немыслимо было, чтобы петроградский гарнизон отказывался от участия в обороне, в то время как Петроградский совет призывал всю Россию к отпору германскому империализму! Но легко было предвидеть, что призыв отправляться на фронт
