Витольд Новодворский - Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию
Иван и после этого не перестал делать попыток отсрочить войну путем дипломатических пересылок, но характер этих сношений изменяется: он сильно понижает тон своих требований и желаний. Вскоре после того как в Москву возвратился Елизар Благово (15 апреля), царь, посоветовавшись с боярами, отправил к Баторию нового гонца — дворянина Григория Афанасьевича Нащокина (23 апреля). В грамоте, посланной с ним, царь жаловался на то, что перемирие со стороны Речи Посполитой не соблюдается. «Воеводы и державцы твои, — писал Иван, — чаем без твоего ведома, из Чечерска, из Гомля и из Мстиславля приходячи в наши украйные города, в Стародубский уезд и в Почепской и в Рославской, а из Орши и из Витебска приходя в Смоленской уезд и в Вельской и в Торопецкой и в Луцкой, многое розлитие крови христианской починили многижды воинским обычаем, а в Лиолянской земле нине пришедши, твои люди Матвей Дембинский с товарищами заняли место город Шмылтын и приходячи из Шмылтына твои люди на Псковские места и на Говейские и на Юрьевские, многие места повоевали и разлитие крови христианской починили».
Иван опять просил Батория прислать послов, но вместе с тем дал Нащокину тайный наказ. Если король, отказавшись отправить от себя посольство, будет готовиться к походу на Украину, тогда Нащокин должен испросить себе у короля частную аудиенцию и объявить, что царь пришлет своих послов, лишь бы только военные действия не возобновлялись.
Нащокин исполнил свое поручение так, как ему было приказано, сообщив королю в частной аудиенции, что его государь соглашается прислать своих послов под тем условием, что будет заключено перемирие и король не двинется дальше со своими войсками. «Пусть король ожидает послов в Вильне, так как и его предшественники всегда оказывали ту особую честь великим князьям московским, что послы их выслушивались только в столице или Королевства Польского, или Великого княжества Литовского»[51].
Баторий смотрел на переговоры лишь как на уловку со стороны Ивана с целью протянуть время сколь возможно дольше и разузнать состояние противника, а потому он приказал ответить царю, что выступит в поход и предоставляет разрешение спора между ними на суд Божий. Но если Иван пожелает прислать к нему послов, то он примет их и во время похода, да это и лучше будет, так как послам придется совершить путешествие покороче. Впрочем, когда Нащокин на второй аудиенции сообщил, что царь готов отправить посольство, Баторий назначил для приезда московским послам срок в пять недель (от 14 июня)[52] и дал им опасную грамоту.
Это время нужно было самому королю, чтобы окончить подготовку к войне; он намеревался принять московских послов в лагере, очевидно, с той целью, чтобы придать больше веса своим требованиям. В искренность желания Ивана заключить мир он не верил совершенно. К тому же во время пребывания Нащокина в Литве произошло событие, которое возбудило сильное подозрение в короле, что Иван присылает к нему гонцов не ради переговоров, а с целью выведать положение его сил и вообще положение его государства; мало того, он убедился, что царь имеет замыслы, опасные для него самого. Нащокин вошел в тайные сношения с литовским паном Григорием Осциком, который начал переписку с Москвой еще во время бескоролевья 1574 года. Осцик обещал московскому правительству возмутить Литву, чтобы подчинить ее московскому царю, и даже убить при удобном случае короля. Изменник ловко обманывал при этом тех, кому он служил. Он подделал печати многих сенаторов, чтобы показать русским, будто действует в согласии с другими вельможами, и таким образом приобрел большее доверие к себе. Заговор был раскрыт, и Осцика вместе с его сообщником, одним евреем, 18 июня казнили.
В приготовлениях к войне Батория происходила задержка не только потому, что медленно собирались налоги, но также и оттого, что солдаты неохотно отправлялись в поход. «Многие из тех, — говорит Гейденштейн, — которые были в первом походе, потерпев большой урон и лишившись лошадей и всего вооружения вследствие непогод и дурного состояния дороги, теперь слишком ясно представляли себе все тягости столь отдаленной службы и потому очень неохотно записывались в нее». При наборе войска большие услуги оказал королю Замойский. Он составил отряд, который содержал на свой счет. К этому Гейденштейн прибавляет и другую его заслугу. Посоветовавшись с королем, говорит он, Замойский всенародно объявил, что будет сам набирать и конницу, и пехоту; когда это стало известно, то отовсюду к нему стали являться охотники[53].
Ради увеличения численности армии король велел набирать крестьян в королевских имениях по одному человеку с каждых двадцати ланов; эта мера была одобрена еще на сейме 1578 года, но тогда не осуществлена из‑за противодействия державцев[54], которые или не разрешали брать у себя крестьян, или не освобождали их от возложенных на них повинностей, или воспрещали пользоваться льготами, которые были им предоставлены. На этот раз король разослал к старостам и державцам универсалы, в которых угрожал наказанием за сопротивление его указу. В результате набор состоялся и доставил королю около 1500 солдат. Ко всем этим войскам присоединилась, как и в прошлом году, венгерская пехота, которую, по поручению Батория, набрал его брат Христофор, трансильванский воевода.
Одновременно со всем этим заготавливались порох, ядра, оружие и разная амуниция.
Иван тоже готовился к войне. В январе 1580 года он созвал в Москве духовный собор, на котором торжественно заявил, что церковь и православие в опасности, что бесчисленные враги восстали на Россию, что он с сыном своим, с вельможами и воеводами бодрствует день и ночь для спасения государства и что духовенство обязано помочь ему в этом великом подвиге, ибо войско скудеет и нуждается, а монастыри богатеют. Поэтому он, государь, требует жертвы от духовенства. Собор приговорил отдать в государеву казну земли и села княжеские, пожалованные когда‑либо духовенству или когда‑нибудь духовенством купленные, равно как и имения, заложенные духовенству. Таким образом, Иван старался увеличить государственные доходы, чтобы иметь возможность собрать побольше войска. Служилых людей царь приказал привлекать к исполнению их повинности при помощи принудительных мер: детей боярских, укрывавшихся или бежавших от царской службы, отыскивали разъезжавшие по областям особые чиновники, били кнутом, сажали на некоторое время в тюрьму и затем отправляли на государеву службу.
Так удалось Ивану собрать большую армию, но как и в прошлом году, она представляла собой плохо организованную и плохо руководимую массу; у Ивана опять не было определенного плана ведения военных действий. А тут Баторий сумел еще ввести царя в заблуждение. Король назначил сборным пунктом для своей армии местечко Чашники, находившееся на перекрестке дорог, ведущих в Великие Луки и Смоленск, так что Иван не сразу узнал, куда он собирается ударить.
Убедившись, что продовольствие и амуниция заготовлены, Баторий отправил артиллерию с венгерской пехотой в Поставы, а сам выехал из Вильны в Чашники. Перед выездом он получил благословение от папы Григория XIII, который прислал ему через посла Павла Уханского освященный меч. Этот меч был торжественно вручен ему в виленском кафедральном соборе в присутствии папского нунция Андрея Калигари.
8 июля Баторий прибыл в Щудут, село в пяти милях от Чашников, и собрал военный совет, чтобы обсудить, в каком направлении нанести главный удар; при этом сам он уже давно наметил целью этого похода Великие Луки. На совете обозначились три мнения: одни советовали идти к Пскову, другие — к Смоленску и третьи — к Великим Лукам. Первое предложение было, по словам Гейденштейна, не отвергнуто, а лишь отложено до более удобного времени, когда будут взяты неприятельские крепости, которые остались бы в тылу наступавшей армии и таким образом представляли бы серьезную опасность.
Стоявшие за поход на Смоленск указывали на многолюдство и богатство этого города; с его завоеванием, говорили они, Речи Посполитой подчинится вся Северская область. Но у них нашлось немало противников, доводы которых звучали не менее убедительно. Во-первых, путь к Смоленску пролегал по областям, которые были сильно опустошены армией самой Речи Посполитой, а солдат надо было кормить. Во-вторых, движение к Смоленску увело бы армию слишком далеко от Ливонии и открыло неприятелю доступ к Литве, даже к самой Вильне. И в-третьих, нельзя было надеяться, что враг ради защиты Смоленска, находящегося на окраине его государства, рискнет дать генеральное сражение, чего более всего хотел Баторий, мечтавший покончить с армией Ивана одним ударом.
Большинство стояло за поход к Великим Лукам, который, по их мнению, мог принести гораздо больше выгод. Правда, придется двигаться по местности, покрытой лесами, но зато и прорезанной реками Двиной и Усвячей, по которым с меньшими трудностями можно будет перевозить артиллерию и провиант. Великие Луки угрожали Ливонии; взятие их ликвидировало бы эту опасность. Они находились как бы в предсердии Московского государства, были одной из сильнейших крепостей русских, и поэтому можно было предполагать, что Иван для их защиты устремят все свои силы, и тогда представится случай помериться с русскими силами в открытом поле, что было для короля предметом самого горячего желания. Привлекало и то, что в окрестностях Великих Лук, отличавшихся плодородием и изобиловавших съестными припасами, легко было прокормить и людей, и лошадей.
