Витольд Новодворский - Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию
Шляхта поспешила ответить на призыв короля и на сеймиках едва ли не единогласно согласилась дать средства на дальнейшее ведение войны. Лишь немногие выступили против продолжения войны, да и то их аргументы сводились к тому, что нет смысла завоевывать всю Московию, поскольку трудно будет управлять таким громадным государством. Несколько больше было тех, которые, не будучи против войны с русскими, выражали недовольство тем, что король, венгр по происхождению, покровительствует своим соотечественникам. Эти настроения подогревали Зборовские, считающие, что Баторий, обязанный им престолом, обошел их должностями.
Несмотря на значительный перевес противоположной партии, противники короля сумели навязать сейму обсуждение того, насколько Баторий исполнил обязательства избирательного договора. Они доказывали, что он — против условий договора — не уплатил государственных долгов, что иностранцы получают важные должности в ущерб полякам, что герцог Курляндский утвержден во владении своим герцогством на невыгодных для государства условиях и прочее, прочее, прочее… Говорилось также, что новые налоги излишни или могут быть меньше. В придачу, дабы очернить короля, распускали слух, что он пренебрегает женой и намеревается с ней развестись и ради этого уже хлопочет в Риме.
Король, впрочем, без труда отверг все взводимые против него обвинения. Он заявил, что уплатил значительные суммы из своей казны на жалованье ратным людям, на усмирение Данцига и на ведение войны с Московией, и теперь у него нет ничего отдельного от государства. Что же до иноземцев, прежде всего солдат, то он нанял их по необходимости, потому что ему нужна пехота, а Речь Посполитая, имея прекрасную конницу, которая даже превосходит этот род войск в других государствах, не располагает достаточным количеством обученных пехотинцев. Назначение Бекеша начальником венгерского отряда было объяснено тем, что венграми должен командовать венгр, который, без сомнения, лучше управится с ними. Относительно герцога Курляндского сейму было сказано, что условия, на которых он признал себя вассалом Речи Посполитой, выгоднее прежде заключавшихся условий, и в доказательство представлен договор. А чтобы прекратить разговоры о разводе, оглашено было содержание переговоров, которые велись в Риме по совсем иному поводу.
После этого стало ясно, что сейм, увлеченный завоевательными планами, готов полностью поддержать Батория. По словам Гейденштейна, наибольшее впечатление произвела на сейм речь ближайшего соратника короля Замойского. «Есть немало таких, — говорил он, — которые опасаются трудностей управления при слишком большой обширности владений и думают, что не следует более увеличивать пределов владычества Речи Посполитой, ибо приобретение потребует издержек и большого труда, а пользы от этого республике не будет никакой. Но может показаться удивительным, отчего в своих частных делах никто не рассуждает так, как по отношению к государству. Существует ли хоть один человек, который не предпочел бы десяти имений одному? Тяжелы заботы, налагаемые обширным имением, но они вознаграждаются большими выгодами и удобствами. Положение нашего государства, мне кажется, таково, что если мы только хотим иметь средства и если желаем сохранить настоящее состояние республики, то совершенно необходимо присоединить к ней какое‑нибудь новое владение. Все подчиненные области, присоединявшиеся к нашему государству, получили полное гражданство на равных совершенно правах; нет ни одной, которая обращена была бы в зависимую провинцию или поставлена в условия данничества; таким образом, при одинаковой для всех свободе для всех уравнены и податные тягости. Если бы мы захотели облегчить их для себя, то какое могли бы иметь к тому средство, кроме присоединения к государству нового владения, по образцу всех бывших великих империй? Установив в нем подати и пошлины, мы могли бы освободить себя от некоторой значительной доли общих тягостей». Таким образом, Речи Посполитой предлагалась политика порабощения других стран и народов, шедшая вразрез с основами ее государственного строя, покоившегося на федеративных началах. Но шляхта, воодушевленная открывающимися перспективами, в тот момент об этом, конечно, не задумалась и без каких‑либо колебаний изъявила свое согласие на продолжение войны и на дальнейшее взимание налогов[49]. Норма обложения была принята та же, что и в прошлом году. Сроком установленных выплат был назначен день св. Войтеха (24 апреля), но затем король, с согласия сената, решил ускорить сбор средств и перенес крайний срок на четвертое воскресенье поста.
Между тем велись переговоры о мире. Московский гонец Леонтий Стремоухое явился к литовским вельможам, передал им царскую грамоту и получил ответ. Король, как христианский государь, — сказано было гонцу, — выше всего ценит мир и согласие между соседями, и если начал войну, то только в силу крайней необходимости, принужденный к тому самим великим князем московским, который завладел уже Ливонией и стремится завладеть Курляндией. Задержав у себя гонца Лопацинского, великий князь довел дело до такой степени, что им, королевским советникам, не следовало бы ни о чем просить короля; однако они, сожалея о пролитии христианской крови, обратились к королю с просьбой о том, чтобы переговоры о заключении мира были начаты. Но королю нет никакого основания посылать к московскому государю послов, так как он не считает себя вправе подвергать кого‑либо из своих подданных оскорблениям, каким они раньше подвергались в московском государстве. Король согласен, однако, принять у себя московских послов, для которых они, королевские советники, испросили у короля проезжую грамоту, и если послы немедленно прибудут в Польшу, король обещает сохранять спокойствие на границах до тех пор, пока будут происходить переговоры.
Свое желание заключить мир Иван выразил и через королевского гонца Богдана Проселка, который уехал из Новгорода 23 ноября. Мало того, царь решил отпустить гонца Лопацинского, для чего приказал привезти его в Москву, куда сам возвратился 29 декабря. Спустя несколько дней Лопацинский был отпущен, и Иван, не дожидаясь возвращения первого своего гонца, отправил к Баторию вместе с Лопацинским второго — дворянина Елизария Ивановича Благово, через которого снова заявлял о своем желании мириться и увещевал короля прислать великих послов в Москву.
При отпуске Лопацинскому было сделано от имени царя внушение, что, дескать, он привез с собой грамоту, в которой «Стефан король как бы с розметом и многие укоризненные слова писал», чем совершил деяние, за которое людей везде казнят. Но он, государь христианский, его убогой крови не хочет и «для покою христианского по христианскому обычаю» отпускает его назад, к королю. Вместе с тем Лопацинскому велено было убеждать литовских вельмож, чтобы они склоняли короля к миру.
Этим царь не ограничился. Когда 3 февраля возвратился Лев Стремоухов и донес, что Баторий не желает отправлять послов, а прислал через него, Стремоухова, опасную грамоту для московского посольства, Иван приказал своим боярам написать новую грамоту к литовским вельможам. В этой грамоте московские бояре припоминали «милосердие и прихильность[50]» своего государя к ним и ко всей их земле, польской короне и Великому княжеству Литовскому. Когда после смерти Сигизмунда-Августа Речь Посполитая прислала своего гонца Федора Зенковича просить о продолжении перемирия, их государь, как государь христианский, щадя кровь христианскую, скорбя о смерти короля Жигимонта-Августа и видя, что «христианская рука ущипок приимует, господари христианские изводятся без потомка и бесерменские господари размножаются», внял этой просьбе и приказал соблюдать по всем границам мир, хотя рать у него вся уже была наготове. Такое же расположение к Речи Посполитой государь их оказал после того, как «Бог поручил» ему и он Полоцк взял. По просьбе литовских панов он далее Полоцка и сам не пошел, и рати своей ходить не велел, хотя рати у него были тогда великие. Теперь же необходимо панам радам литовским и им, боярам московским, приводить государей своих к тому, чтобы между ними утвердилось мирное постановление… Эта грамота была отправлена в Литву с гонцом Грязновым-Шубиным в конце февраля.
Стефан Баторий принял гонца Елизара Благово в Гродно, куда прибыл по окончании варшавского сейма. С ним он послал к Ивану грамоту, в которой заявлял, что так как Иван прежних его послов «с незвыклым и к доброй приязни непригожим постановлением отправил» и Ивановы послы, которые являлись к нему, «ничего к доброму делу не становили», то вследствие этого посылать ему послов к Ивану непригоже. Если же Иван хочет мира, то пусть он своих послов немедленно к нему присылает. Что касается предложения относительно обмена и выкупа пленных, то пусть в Москве рассудят, годится ли это делать во время войны.
