Василий ШУЛЬГИН - 1921 год.
И засмеялся… И его лицо стало каким-то старчески-сморщенным, как печеное яблоко…
* * *Однажды он пришел ко мне сияющий.
— Ах… я пришел рассказать…
Сел на диван, как всегда, не раздеваясь, и начал, по обыкновению, скороговоркой, из середины…
— Теперь, если вы в 2 часа зайдете в кафе «Токатли»… знаете, лучшее кафе на Пера… вы всегда можете увидеть меня…Я там пью «свой утренний кофе»…
И засмеялся от удовольствия… Потом вынул демонстративно из кармана коробочку папирос и закурил…
— Жорж… Что это? «Regie Ottomane…» Откуда у вас?
Он опять рассмеялся.
— Подождите, я вам расскажу по порядку…
* * *Он долго рассказывал… сбивчиво… перескакивая с одного на другое… Но все-таки я поняла, что ему каким-то образом удалось познакомиться с турком, который занимал какую-то должность «при дворе»… Они стали «кордашами»… Постоянно видятся, разговаривают… встречаются в Токатлиане… пьют кофе… турок, конечно, платит… Но это можно… Они ведь «кордаши»… Он же и снабжает папиросами… Обещает помочь Жоржу… Жорж боится брать денег — что, если «ловушка»? А вот пить кофе — можно… и папиросы брать…
* * *—Ах, вы знаете, в чем наша беседа состоит? За чашкой кофе?… «Харош урус, харош»!.. А я отвечаю: «Харош турок, харош кардаш…»
И смеется…
* * *Потом он исчез куда-то, надолго. Месяца два его не было — я чуть совсем о нем не забыла. И вдруг появился…
У него было какое-то новое лицо. Волосы на голове сбриты.
— Где вы пропали? И почему бритый?
Он сел, не дожидаясь приглашения, на диван.
— Простите… я не могу долго стоять… Недавно из больницы…
— Какой больницы? Вы были больны?
Он улыбнулся.
— Да… Угадайте, в какой…
— Для сумасшедших?.. — хотела пошутить я…
— Совершенно правильно, — ответил Жорж.
* * *— Понимаете, вскоре после того, как я у вас был в последний раз, — я попал в историю… ну, одним словом, пришлось драться на дуэли… из-за женщины.
— Ах, Боже мой!
— Не ахайте… — он грустно улыбнулся… — Я только вступился за честь женщины, мне совершенно чужой… Я люблю Верочку и только ее одну… А это совсем другое…
Но «дуэль не состоялась»… Мой противник упал передо мной на колени, «просил пощады»… Я не стрелял… Но на меня это так подействовало, что я стал плакать, потом смеяться, потом опять плакать, потом не помню — что… Очнулся в больнице… Сбрили волосы и на «черепок» капала водичка… Понимаете?
Это, конечно, не только от дуэли… Дуэль — повод… Я так измотался в последнее время, что сделалась нервная горячка… Febris… как это!… как это!.. по-латыни!.. Вот мне сказали… а я не помню!..
* * *— Ну, хорошо… А куда вы выписались из больницы? Где вы живете?
— Все там же… у Коли и Петра Николаевича. Только не в Стамбуле, а в Ortakcy, знаете?.. На Босфоре…
— Ну и как?
— Да плохо… Коля совсем закокаинился… Сладу с ним нет… Не сегодня-завтра придется уйти… Но теперь ничего… лето…
* * *— Слушайте, Жорж… Нельзя же так… Пора придумать себе что-нибудь… Уж полгода, как вы заграницей. Надо найти заработок. Попытайтесь хотя бы!.. Вот у вас был турок… Вы просили у него помощи, чтобы службу помог найти?..
* * *— Нет, не просил… А зачем? —удивился он. Ведь теперь уже недолго ждать… скоро в Россию… Как-нибудь перебьюсь… Я главное — я уже вам говорил… я— артист… Тело и душа принадлежат сцене… Не хочу и не умею служить… Не знаю, как это надо…
* * *— А что бы вы сказали насчет Галлиполи?
Он с тоской посмотрел на ручку кресла. Такие благоразумные разговоры не нравились и утомляли его… Он ничего не хочет думать, устраивать… Пусть будет, как будет… Он устал…
Он хочет, чтобы я его слушала, его бесконечные рассказы о Верочке, о Киеве, о «Гротеске»… Он не хочет жить настоящей, противной жизнью, не хочет над ней ломать голову…
— Галлиполи? Я уже вам говорил, что я не поеду туда…
— Почему? Там вы будете сыты, одеты, среди своих…
Он смотрел на меня с укоризной.
— Сколько раз я вам говорил, что я —артист. Я не в лагерь хочу — а на сцену… И буду ждать…
— Но вы ждете сложа руки… Не вскочит же вам ваша сцена сама собой? Ее надо добиться… работать… Или, если не можете работать, то хоть устройте сносно вашу жизнь… довольно голодать… к чему терпеть лишние унижения…
Он что-то рассматривал на ручке дивана… потом поднял голову и весело, как ни в чем не бывало:
— А знаете, лучше я вам расскажу один случай из Ялтинской эпопеи!… Я жил тогда с Верочкой на даче…
* * *Бедный Жорж!..
«Не для житейского волненья
Не для корысти, не для битв…!»
Глава четвертая. Stop!
Молчание…
Ко мне пришел мой друг — Михайлыч.
— Боже мой, как вы стали похожи на факира!..
Он зарос густой черной бородой, глаза горят на очень худом лице… Туалет соответственный…
— Вы, наверное, ничего не едите?
—Почти что…
—Это плохо…
— Ничуть… никогда так себя не чувствовал… И не пью…
— Это хорошо… Но что с вами приключилось? Вы не стали ли йогом, случайно?..
— Еще нет, к сожалению…
— Но на пути к тому?..
— Может быть… во всяком случае, я хотел бы, чтобы вы познакомились кое с чем…
Положительно, в нем была какая-то таинственная перемена… И вдруг…
Вдруг он стал делать какие-то странные телодвижения… Он водил одной рукой по темени, а другой по груди… На лице его было сильное напряжение…
— Михайлыч, что с вами?
— Это очень трудно — попробуйте…
— Зачем?
— Ну, попробуйте…
Я попробовал
— Действительно трудно… Так же трудно, как писать на столе букву «Д» правой рукой, а под столом водить по полу круги левой ногой….
— Вот именно… Вы угадали…
— То есть?
— То есть это того же типа упражнение, а вот другое…
Он стал приседать, одновременно проделывая что-то руками и головой…
— Михайлыч, ради Бога!..
— Да, это очень трудно… доходит до одиннадцати…
— Чего одиннадцати?
— Одиннадцати телодвижений одновременно, причем каждое противоречит непременно всем остальным…
— Как эта система называется?..
— «Гармоническое развитие человека»…
— Как же «гармоническое», когда «все противоречит»?..
— В гармоническом человеке все качества должны быть одинаково развиты… В современном человеке слабее всего развита воля… Большинство наших движений, в том числе гимнастика и танцы, — автоматичны… Противоречивые движения требуют большого напряжения воли… Это одно из упражнений для развития воли… Воля больше всего нужна нам, русским… русские — безвольны…
— Это правда… за исключением большевиков…
— Чтобы с ними бороться, надо волю… И поэтому я хотел бы…
— Чтобы я приседал и водил по темени?..
— Не ставьте вопрос так… Приходите и посмотрите…
— Куда?
— К нам… я вас проведу…
* * *Зала…
В том конце несколько фигур раскачиваются в такт, напевая музыкальную фразу… Фраза не то что печальная… Она странная и немного жуткая… Какая-то обреченная…
В этом конце…
Михайлыч подводит нас к какому-то человеку. Это их «учитель». Он сидит в плетеном диване…
Зайдите в шикарный табачный магазин, где-нибудь в Киеве или в Одессе… так сидят красивые караимы средних лет… Они подадут вам великолепную сигару рукой, усыпанной бриллиантами… Лица у них чуть бронзовые, «черная шкурка, усы, как у турка», но глаза!.. Глаза горят гораздо ярче, чем диаманты на их перстнях.
Такой человек сидел на плетеном диване… Но он не был ни евреем, ни караимом, он был еще какой-то расы… быть может, индус, скорее, грек… Впрочем, одет, как обыкновенно, по-европейски. Но без изящества…
Во всяком случае, я сразу почувствовал, что передо мной сильный человек… В восточном вкусе, но сильный…
Михалыч подвел меня, как подводят новообращенного к идолу… Меня это рассердило, внутренне… Человек с горящими глазами, по-видимому, собрался поздороваться со мной, не вставая… Но, вероятно, почувствовал, что это невежливо, привстал, протянул руку и пригласил нас сесть…
Мы сели. Тогда я увидел, что мы не одни — гости… было еще несколько лиц… Один знакомый генерал, один известный статистик и еще кто-то… Все русские… Кроме того, «за роялем» я увидел знакомое лицо… Мы встречались когда-то в Петрограде…
— Михалыч, сколько «ему» лет?..
— Неизвестно… На вид 35, но говорят, что он гораздо старше…
— Может быть — двести?.. А какой он национальности?
