Николай Павленко - Екатерина I
Все современники единодушны в оценке безграничного влияния Меншикова на императрицу. Колоссальная власть, обретенная им в ее царствование, вызывала раздражение и недовольство прочих вельмож. Еще не похоронили Петра, как между птенцами гнезда Петрова разразился скандал. 31 марта 1725 года во время всенощной в Петропавловском соборе Ягужинский в состоянии подпития, когда он становился неуправляемым, сказал, обращаясь к гробу с телом Петра: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять с меня шпагу, чего я над собою никогда не видал». Генерал-прокурор Сената за эти слова, произнесенные публично, мог поплатиться опалой, отлучением от двора, и понадобились большие усилия министра герцога Голштинского графа Бассевича и самой императрицы, чтобы утихомирить разгневанного князя, требовавшего сурового наказания обидчика.
В те недели и месяцы, когда Ягужинский не подвергал свой организм чрезмерному влиянию горячительных напитков, он слыл рассудительным человеком и пользовался доверием императрицы в качестве противовеса Меншикову. Такой эпизод отметил Кампредон в октябре 1726 года: «Ни благоразумнее, ни трезвее прежнего он не сделался, но его безотлучное влияние около царицы не оставляет более сомнения в том, что он сделался ее любимцем». И это несмотря на то, что в августе он совершил поступок, вызвавший раздражение Екатерины: «На днях Ягужинский напился при дворе и пьяный бросился на колени перед царицей, жалуясь ей на пренебрежение, с каким к нему, по его мнению, относятся теперь, и перемешивая эти жалобы с ругательствами против разных будто бы обидевших его лиц, в особенности против Меншикова. Говорят, царица ужасно оскорбилась этим поступком Ягужинского. Но у него подобные сцены дело обычное и, вероятно, и эта сойдет ему с рук, тем более что он уже после этого назначен послом в Польшу…»
Среди влиятельных персон, выдвинувшихся при Петре, ко времени его кончины осталось мало людей, способных противостоять Меншикову. Первый министр в правительстве, канцлер Г. И. Головкин, был стар и немощен настолько, что готов был доживать свой век в монастырском заточении. Генерал-адмирал Ф. М. Апраксин также доживал последние годы. Да он и не обладал бойцовскими качествами даже в расцвете своих физических сил.
В 1726 году Федору Матвеевичу исполнилось 65 лет – по тем временам возраст достаточно солидный, позволявший ему жаловаться на множество болячек. Но Меншиков, хотя и не считавший его своим сторонником, но знавший его покладистый характер, не отпускал его на покой. В конце апреля 1726 года французский дипломат описал своеобразный протест Апраксина: «Дня четыре тому назад адмирал Апраксин собрал у себя всех своих племянников и объявил им, что, на его взгляд, все начала покойного царя исчезли бесследно, что ему, адмиралу, не позволяют даже удалиться под конец дней своих на покой, между тем, прибавил он со слезами, у него уже слабеет память, и хотя он, подчиняясь требованию, вступит еще на корабль в этом году, но это будет уже последний раз».[60]
Любимец армии, талантливый полководец М. М. Голицын уклонялся от политических интриг, считая, что надлежит вести с противниками честную, а не подковерную борьбу. Умный и проницательный Яков Виллимович Брюс предпочел уйти на покой, заняться научными разысканиями и поэтому запросил отставку.
В этих условиях честолюбие и алчность Меншикова проявлялись повсюду, и императрица опасалась сопротивляться желаниям светлейшего. Так, ему захотелось получить чин генералиссимуса и в придачу город Батурин на Украине, который он разорил в 1708 году. Еще в 1721 году по случаю заключения Ништадтского мира Меншиков обратился к царю с просьбой пожаловать ему бывшую столицу гетмана: «Всенижайше у вашего императорского величества прошу милости для нынешней всенародной о состоянии с короною Свейскою (Швецией. – Н. П.) вечного мира радости и на воспоминание Полтавской баталии и Батуринского взятья пожаловать мне во владение город Батурин с предместьем и с уездом, что к нему преж сего принадлежало, и с хуторами, и с мельницами, и с землями, и с жителями, кто на той земле, поселясь, ныне живут. Я, ваше императорское величество, не хотел было сим прошением утруждать, но сего ради, что ваше императорское величество изволил повелеть во взятьи оный город разорить и дабы никто в нем не жил; а ныне в предместье того города и в уезде живут, поселясь, всякого чина люди, а именно Чечеля, который во время измены Мазепиной был наказным гетманом и хотел с меня, живого, кожу содрать, жена его, и дети, и другие бывшие в измене с Мазепою». Тогда царь не удовлетворил домогательства Меншикова, и через четыре года светлейший возобновил просьбу, обратившись на этот раз к Екатерине. В челобитной на ее имя есть и такие слова: «…прошу не для себя, но для самодержавной власти вашего величества».[61]
У Екатерины, знавшей, сколь не популярны у вельмож притязания Меншикова, хватило отваги удовлетворить лишь одну просьбу князя: она пожаловала ему Батурин и Гадяч, но отказала в чине генералиссимуса.
Беспредельное властолюбие князя превратило его в некоронованного государя – «полудержавного властелина», по выражению А. С. Пушкина, что отмечали все иностранные наблюдатели и особенно саксонский дипломат Лефорт, внимательно следивший за перипетиями дворцовых интриг и по горячим следам делившийся впечатлениями со своим двором. Приведем выдержки из его депеш.
17 марта 1725 года: «Меншиков всем ворочает… Меншиков старается лишить Репнина влияния, которым он пользуется, и обходится с ним так дурно, что клянется его погубить».
26 февраля 1726 года: «Важные перемены, сделанные в государственных учреждениях, служат верным доказательством влияния и полной власти князя Меншикова».
14 мая 1726 года: «С другой стороны, князь Меншиков для того, чтобы уменьшить власть голштинского двора, захватывает себе, быть может, больше власти, чем бы следовало, чем навлекает на себя чрезмерную зависимость, хотя до сих пор держит всех в повиновении».
11 июня 1726 года: «При дворе не пьют более ни за чье здоровье, как царицы и князя Меншикова… Ничего не может быть вернее того, что он управляет как самодержавный властелин, и все ему потворствуют».
23 июля 1726 года: «Меншиков имеет верховную власть, никто ему не сопротивляется…»
Июль 1726 года: «Меншиков положительно неограниченный правитель всего государства, его самоуправство дошло до того, что голос царицы умолк… Незаконно приобретенная власть Меншикова на весьма шатких основаниях. У него несметное число врагов. Основой власти служат уверенное самохвальство и слепое счастье». В этой же депеше Лефорт сообщает о слухах о намерении князя жениться на Екатерине: «Достиг он до того, что русские полагают, будто это только возможно, что царица выйдет за него замуж и возведет его на царский престол: возносится он на высоту, чтобы с тем большей силой обрушиться».
20 августа 1726 года: «Князь то и дело от имени царицы рассылает указ за указом, о которых она и не знает».
17 декабря 1726 года: «Князь Меншиков держится крепко, даже думают, что если будет употреблено какое-нибудь насилие, князь Меншиков не поддастся. Он имеет опору, еще не ослабевшую».[62]
Впрочем, осведомленность Лефорта оставляет желать лучшего. В действительности Меншикову иногда приходилось с напряжением всех сил отстаивать свое положение: за время царствования Екатерины можно насчитать, по крайней мере, два эпизода, когда почва под его ногами сильно колебалась и его могли постичь опала и даже катастрофа. Первый из них связан с попыткой Александра Даниловича овладеть короной герцога Курляндского. В Курляндии он встретил упорное сопротивление, которое, как он полагал, можно было преодолеть не тонкими дипломатическими ходами, а приемами, которыми он широко пользовался в России, – напором, грубой силой, угрозами.
Курляндский трон оказался вакантным при следующих обстоятельствах: в 1710 году Петр Великий выдал замуж свою племянницу Анну Иоанновну за курляндского герцога Фридриха-Вильгельма. После пышной свадьбы и двухмесячного застолья супружеская пара возвращалась в столицу Курляндии Митаву, но в дороге супруг занемог и скончался. В Митаве Анна Иоанновна в течение пятнадцати лет вела скучную вдовью жизнь в окружении чуждого ей курляндского дворянства, заносчивого и спесивого. И вдруг в 1726 году мелькнула надежда выйти замуж за внебрачного сына польского короля Августа II Морица Саксонского, которого, естественно, привлекала не столько мужеподобная Анна Иоанновна, сколько корона Курляндского герцогства. Граф Мориц Саксонский, прославившийся на всю Европу мотовством, скандальными поступками и амурными похождениями, вдоволь натешившись, предложил вдове руку и сердце.
Анна Иоанновна достигла того критического возраста, когда привередливость в выборе жениха становится рискованной. Она тут же дала согласие на брак. Остановка за малым – надобно было получить согласие петербургского двора. Но в Петербурге план решительно отклонили – брак должен был положить конец притязаниям России на присоединение к ней Курляндии, а провозглашение Морица Саксонского герцогом превращало Курляндию в провинцию Речи Посполитой. Тогда у Меншикова и возникла честолюбивая мечта дополнить свой пышный титул еще двумя словами: «герцог Курляндский». Заметим, идея стать герцогом Курляндским осенила голову князя с большим опозданием – в Митаве уже состоялся избирательный сейм, депутаты которого единодушно отдали голоса за Морица Саксонского.
