Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.
Принимались меры, чтобы ограничить общение с иностранцами не только рядовых советских граждан, но и тех, кто должен был заниматься иностранцами «по долгу службы». В мае 1935 г. на предложение руководства Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) установить контакты с вновь созданным в Англии Британским Советом, выполнявшим схожие функции, последовал резкий отказ, подписанный далеко не самым высокопоставленным чиновником Наркомата иностранных дел{234}.
В ноябре 1940 г. руководство ВОКС выступило с новой инициативой — взять на себя работу с иностранными корреспондентами. На это последовал следующий ответ начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова: «Зам. наркоминдела тов. Вышинский считает нецелесообразным развивать широкое знакомство и общение иностранных корреспондентов с советскими гражданами. Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) поддерживает соображения тов. Вышинского»{235}.
Изоляция иностранной колонии в России в этот период невольно вызывает аналогии с ситуацией в допетровской Руси{236}. Это касалось и представителей дипломатического корпуса; так, в январе 1929 г. министр иностранных дел Франции А. Бриан в беседе с полпредом СССР отмечал, что французский посол в СССР «может изучать Советский Союз только на основании советской прессы, ибо он совершенно изолирован от общества и людей»{237}.
Опять-таки, общее число иностранцев, постоянно проживавших в СССР, остается предметом дискуссии. В частности, по авторитетному мнению С.В. Журавлева, ссылающегося при этом на целый ряд обобщающих работ и монографических исследований, максимальное число иностранцев из индустриальных стран Запада проживало в СССР в 1932–1933 гг. — примерно 35 тыс. иностранных специалистов и рабочих и членов их семей{238}. Добавим к этому несколько тысяч политэмигрантов.
По материалам всесоюзных переписей 1926 и 1937 гг. в СССР проживало соответственно 390 тыс. и 190 тыс. иностранных граждан{239}. В 1926 г. больше всех было граждан Персии (Ирана), свыше 90 тыс. человек, на втором месте — Япония и Китай (свыше 80 тыс. граждан в обоих случаях[26]). 26 тыс. человек имели турецкое гражданство. Если говорить о странах Запада, то на первом месте неожиданно оказывается Греция (46 тыс. человек)[27]. Затем идут Польша (10 тыс.), Германия (8 тыс.), Австрия (7 тыс.), Финляндия (4 тыс.), Чехословакия (3,5 тыс.) и т. д. Если же говорить о Западе в целом, то Европу (без Турции) представляло около 100 тыс. человек (в том числе примерно 500 британских и 700 французских подданных), а граждан США насчитывалось всего лишь около 300 человек{240}.
Но круг общения иностранных граждан, независимо от их статуса, был ограничен. Большей частью они концентрировались в нескольких крупных промышленных центрах и в масштабах страны не могли служить достаточно существенным источником альтернативной информации.
Характерно, что в середине 30-х годов даже к иностранным коммунистам принимались ограничительные меры; так, им запрещено было вести партийную работу в ВКП(б). Согласно директиве ЦК МОРП 1935 г., при распределении политэмигрантов на работу вне Москвы запрещалось оставлять их в портовых и близких к границе городах; в Домах политэмигранта и гостиницах создавалась сеть осведомителей, следивших за их настроениями{241}.
Как вспоминал известный впоследствии советский разведчик Л. Треппер, «иностранные коммунисты, учившиеся в Москве, жили своим, очень замкнутым мирком. Нам нечасто представлялась возможность попутешествовать и пообщаться с русским населением»{242}. По прибытии в Москву их предупреждали о необходимости быть бдительными в отношении советских граждан и «не смешиваться» с ними, так как те могли «оказаться шпионами и саботажниками»{243}.
В 1937–1938 гг. иностранная колония в СССР подвергалась массовым репрессиям. Так, в июле 1937 г. Политбюро предложило НКВД арестовать всех немцев, работающих на оборонных заводах, и часть из них выслать за границу. В августе 1937 г. появилось «Закрытое письмо» НКВД о «фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки» и началась операция против поляков, в том числе политэмигрантов и перебежчиков. В январе 1938 г. было решено продлить операцию по разгрому «контрреволюционных национальных контингентов» — поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев, румын, а также «погромить кадры болгар и македонцев, как иностранных подданных, так и граждан СССР»{244}. В марте 1938 г. последовало директивное письмо отдела руководящих партийных органов, подписанное Г.М. Маленковым, в котором предлагалось срочно, не позднее 15 марта, подготовить списки членов и кандидатов ВКП(б) — «поляков, немцев, латышей, эстонцев, финнов, литовцев, болгар, греков, корейцев, китайцев, японцев, турок, иранцев, чехов, англичан, французов, итальянцев, венгерцев» и пр. — с указанием национальности, подданства, места работы и т. д.{245}
* * *В массовом сознании, в том числе и благодаря развернутой системе пропаганды, претендующей на «всемирность», а также успехам советской культурной дипломатии, СССР как правило отнюдь не воспринимался как «закрытое» общество. В газетах постоянно появлялись отчеты о пребывании иностранных делегаций, развернуто цитировались положительные (и, конечно, замалчивались отрицательные) отзывы гостей из-за рубежа о жизни в СССР. «Советские музыканты, певцы, шахматисты завоевывали лавры на международных конкурсах, и росло ощущение принадлежности к большому миру за пределами наших непроницаемых границ», — писал позднее в своих мемуарах В.М. Бережков{246}. Подобное восприятие мира до сих пор часто воспроизводится в воспоминаниях о тех годах. Вместе с тем в материалах «Гарвардского проекта» утверждалось, что советская молодежь, вообще настроенная к сталинскому режиму гораздо более лояльно, чем представители старших поколений, в числе главных претензий к нему называла, наравне с террором, то, что режим «обманывал их, давая им неверное представление о жизни на Западе»{247}. Разумеется, речь шла о той части советской молодежи, которая в силу различных обстоятельств сама оказалась на Западе и могла оценить достоверность советской пропаганды.
О том, что советский народ, в первую очередь молодое поколение, не знает ничего о внешнем мире, писали многие иностранцы, побывавшие в СССР{248}. Во время советско-финской войны, в январе 1940 г., в Хельсинки вышел на русском языке первый номер газеты «Друг пленных», органа Главного штаба финской армии. Планировалось, что газета будет выходить дважды в неделю, исключительно для советских военнопленных. В передовой статье под многозначительным заголовком «Правда дороже всего на свете» говорилось: «…мы считаем, что главная ваша беда и беда всего русского народа заключается в том, что вы совершенно не знаете правды об окружающей вас жизни. Ваша власть держала вас отрезанными от всего мира и сообщала вам только то, что считала нужным и полезным. Судьбе было угодно, чтобы попав в плен в свободную страну, вы получили возможность узнать правду, как живут другие народы… Вы узнаете правду и сможете сравнить свою жизнь с жизнью других стран»{249}.
Однако реальная жизнь советского общества была богаче любых схем и обобщений. Представления, бытовавшие в обществе, порой разительным образом отличались от тех, которые рисовала официальная пропаганда, хотя как правило были столь же мифологичны. Достоверная информация проникала иногда самыми неожиданными путями; можно привести множество примеров, когда люди, обладавшие навыками аналитического мышления, как правило представители старой интеллигенции, на основе материалов советской прессы делали самые неожиданные (и достаточно глубокие) выводы о происходящем в мире{250}.
Любопытно сравнить, как формировался образ СССР в условиях господства другого тоталитарного режима. В служебном циркуляре СД (апрель 1943 г.) отмечалось, что «до периода открытых враждебных действий против Советского Союза, начавшегося 22 июня 1941 г., немецкий народ, за небольшим исключением, узнавал о его социальной и хозяйственной структурах и культурной жизни только из прессы, кино, пропагандистских выступлений и прошедшей цензуру литературы». В результате подавляющее большинство немцев «видело в Советском Союзе бесчеловечную и бездушную систему подавления и представляло народ Советского Союза как полуголодную и тупую массу». Лишь появление многочисленных рабочих с Востока и военнопленных и личные контакты с ними привели, по мнению авторов циркуляра, к определенным изменениям в восприятии России и русских{251}. Если принять на веру выводы данного документа, можно прийти к выводу, что в советском обществе представления о внешнем мире, Германии в том числе, даже в условиях сталинского режима были более полными и разносторонними{252}.
