Александр Голубев - «Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.
Что касается предыдущих и последующих лет, точных цифр пока найти не удалось, однако можно попытаться хотя бы определить тенденцию. Так, только в Ленинграде и Ленинградской области в 1935 г. было принято на учет почти 12 тыс. иностранцев (в том числе свыше 9 тыс. туристов), а снято с учета чуть меньше 13 тыс. При этом 22% составляли финские подданные, 16% — немецкие{216}.
Количество иностранных граждан, живущих в СССР, с 1926 по 1937 г. уменьшилось примерно вдвое (подробнее речь об этом пойдет далее); можно предположить, что соответственно уменьшился и въезд. Но и в этом случае речь идет о многих сотнях тысяч человек за период с 1922 по 1939 г.
Цифра в 100 тыс. приводится в ряде работ по истории туризма, однако здесь разъясняется, что речь идет именно и только о туристах. Основной ноток туристов, около 70 тыс. человек, пришелся на середину 30-х годов. Затем последовало резкое сокращение, вызванное прежде всего ухудшением международной ситуации. Так, в 1937 г. СССР посетило 13 тыс. человек, в 1938 г. — 5 тыс., а в 1939–1941 гг. — лишь 3 тыс., причем большей частью из Германии{217}. Таким образом, данная цифра не учитывает многочисленные профсоюзные, рабочие, спортивные и прочие делегации, если их не обслуживал «Интурист»; бизнесменов; ученых и деятелей культуры, приезжавших в научные командировки и на гастроли; иностранных моряков; иностранных специалистов; политэмигрантов и т. п.
Вместе с тем с самого начала действовали определенные механизмы, своеобразные фильтры, позволяющие ограничивать допуск в страну «нежелательных лиц». Осенью 1919 г. американский журналист И. Макбрайд перешел линию фронта, чтобы побывать в Советской России.
Он вспоминал впоследствии, что его много раз допрашивали, причем «каждый раз допрос вел пользующийся доверием коммунист, человек, хорошо разбирающийся в вопросах мирового революционного движения, человек, который знал, какие задавать вопросы, и умевший определять по ответам, можно ли вас допускать в страну или нет»{218}. В 1922 г. был создан Особый комитет по организации заграничных турне и художественных выставок во главе с А.В. Луначарским. Первоначально речь шла об организации гастролей, часть выручки которых передавалась на борьбу с последствиями голода, но вскоре по решению Совнаркома визы на въезд в СССР стали выдаваться иностранным художникам и артистам лишь по представлению этого комитета. Таким образом, предполагалось не впускать в СССР «людей с реакционными взглядами»{219}. Тут, как и в случае с цензурой, также прослеживаются определенные параллели с дореволюционной практикой. Согласно «Своду уставов о паспортах и беглых» 1857 г., паспорта, необходимые для въезда в Россию, не давали «неблагонадежным», цыганам, «торговцам зельем и дурманом», существовали ограничения для евреев, а у священников брали подписку в том, что они не входят и никогда не входили в орден иезуитов{220}.
«Мы вовсе не хотим, чтобы какая-то официальная делегация или комиссия разъезжала по СССР и претендовала на какие-то полномочия по ознакомлению с документами и по осмотру всевозможных предприятий, как это им заблагорассудится, — писал нарком иностранных дел Г.В. Чичерин в апреле 1928 г. по поводу предложения о посещении СССР группой американских банкиров. — Если к нам частным образом едут те или иные банкиры, мы их примем, если только в числе этих банкиров нет нежелательных для нас лиц… Мы не можем заранее поручиться пустить всех лиц…»{221}
Особенно болезненную реакцию вызывали попытки тех или иных иностранных общественных организаций наладить контакты с подобными им организациями в СССР. Например, в 1929–1930 гг. прошла кампания за выезд ряда национальных меньшинств, в частности немцев, а также сектантов из СССР. В Колумбии в марте 1930 г. даже прошел специальный съезд, призвавший ЦИК СССР выпустить всех молокан в Америку и организовавший сбор средств для оказания помощи переселенцам{222}. Отношение к подобным инициативам со стороны советских официальных лиц исчерпывающе сформулировано в докладной записке секретаря комиссии по вопросам культов при президиуме ЦИК СССР от 11 мая 1936 г. на имя председателя комиссии П.А. Красикова, в которой особо подчеркивалось, что «они [сектанты — авт.] имеют связь с заграницей. Под видом туриста приезжал к ним сектант и делал гнусное дело»{223}.
Как отмечает немецкий исследователь В. Деннингхаус, прихожане евангелическо-лютеранской церкви Москвы в 30-е годы все больше рассматривались властью в качестве потенциальных идеологических противников режима. По Москве ходили упорные слухи об их «связях с внешней и внутренней контрреволюцией»{224}. В Ленинграде в 1932–1933 гг. был ликвидирован ряд католических организаций, члены которых помимо обязательной «контрреволюционной агитации» обвинялись (и, видимо, не без оснований) в конспиративных связях с рядом иностранных посольств и консульств, а также представителями Ватикана в России{225}.
Конечно, речь шла не только о религиозных организациях. В январе 1934 г. органы ОГПУ обнаружили прелюбопытнейший документ, озаглавленный «Открытое письмо московских и харьковских гомосексуалистов г-ну Маринусу Ван-дер-Люббе»[25]. В тексте «письма» содержался риторический вопрос и одновременно призыв о понимании к «западной цивилизации»: «Разве мы, третий пол, с нашей нежной душой и чувствами способны на разрушение культуры, порядка, цивилизации… Культурная Европа, а тем более Германия должны понять это». Письмо было передано в Ленинград; ожидалось, что местные гомосексуалисты также его подпишут. В результате несколько человек было осуждено на длительные сроки, в том числе и по политическим статьям{226}.
Кандидатуры иностранных специалистов, приглашенных в СССР, утверждались на самом верху. Специальное постановление СТО, принятое в августе 1934 г., требовало: «Трудовые договоры учреждений и предприятий с иностранными специалистами, приглашенными на работу в СССР, должны быть утверждены соответствующими народными комиссарами и начальниками центральных управлений»{227}.
Политэмигранты получали свой статус, проходя через так называемую «легитимационную комиссию» МОПРа, причем только в 1931–1933 гг. половине обратившихся было отказано (всего за три года статус политэмигранта получили около 1700 человек){228}.
5 сентября 1931 г. СНК принял постановление «О развитии иностранного туризма в СССР и об обеспечении выполнения программы по интуризму в 1932 г.» План на 1932 г. был определен в 75–80 тыс. туристов и 30 тыс. транзитных пассажиров, причем предполагалось получить значительную прибыль{229}. Иностранный туризм рассматривался уже не столько как канал рассчитанной на западное общественное мнение пропаганды, сколько как источник валюты. Однако широкий прием иностранных туристов начался лишь в 1934 г. К нему основательно готовились — открывались курсы гидов, ремонтировались гостиницы и т. д. В ноябре 1935 г. было принято специальное постановление СНК, разрешающее «в целях развития туризма в СССР и привлечения иностранной валюты» в течение 1936 года обмен валюты на территории СССР. Госбанку предписывалось организовать необходимое количество меняльных пунктов{230}. Приехавших туристов, как правило, повсюду сопровождали переводчики, предоставленные ВОКСом или «Интуристом», которые должны были в течение 24 часов представить подробные отчеты о пребывании, настроениях и высказываниях гостей (а одновременно, естественно, и их советских собеседников, хотя официально такая задача перед ними не ставилась). Эти отчеты направлялись руководству ВОКСа, а затем в НКИД{231}.
Выступая на совещании по вопросам работы «Интуриста», секретарь ЦК А.А. Жданов подчеркивал: «Общий курс ЦК на то, чтобы не пускать в эти места [т. е. рестораны и гостиницы, предназначенные для иностранных туристов — авт.] советских граждан»{232}.
Для иностранных моряков, посещавших советские порты, работали специальные клубы. Помимо решения чисто пропагандистских задач, они должны были «проводить политико-воспитательную работу среди иностранных моряков и обслуживать их культурно, чтобы отвлечь отхожде-ния по городу [курсив мой — авт.]»{233}
Принимались меры, чтобы ограничить общение с иностранцами не только рядовых советских граждан, но и тех, кто должен был заниматься иностранцами «по долгу службы». В мае 1935 г. на предложение руководства Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС) установить контакты с вновь созданным в Англии Британским Советом, выполнявшим схожие функции, последовал резкий отказ, подписанный далеко не самым высокопоставленным чиновником Наркомата иностранных дел{234}.
