Евгений Долматовский - Зеленая брама

Я видел провокационные листовки своими глазами. Не знаю, сохранились ли образцы в каком-либо архиве. Дело в том, что листовки приказано было уничтожать, приказ выполнялся неукоснительно и с удовольствием.

В боях сорок первого года нашлось еще одно примене­ние листовкам: их накалывали на штык, вместе со штыка­ми они в атаке обагрялись вражеской кровью...

7 августа

Весь вчерашний день я провалялся среди убитых сле­ва от дороги, на которой, когда я очнулся, громоздились разбитые машины, повозки, орудия, тракторы.

Что-то мне снилось, как в старину говорили, грезилось, но сразу исчезло и растворилось в безжалостной действи­тельности. А жаль. Может быть, я побывал по ту сторону жизни.

Был уже вечер, и я обнаружил, что в разбитой руке у меня расщепленная винтовка, что гимнастерка почер­нела и задубела от крови. Когда меня перевязывали, по­нял, что ранен и в голову. Злило то, что вижу каждым глазом как бы отдельно — два изображения.

К счастью, я не знал, сколько потерял крови, навер­ное, именно неведение позволило мне подняться и заша­гать. Куда? Раненым положено уходить в тыл. Не было тыла, вокруг бой. Ночью 7 августа я опять очутился в дубраве.

Оказывается, не я один вернулся в Зеленую браму.

В украинской газете «Сильски висти» опубликовано воспоминание Александра Шаповалова, командовавшего взводом в 75-м полку 10-й дивизии НКВД. Бойцы из ко­лонны нашего неудачного прорыва объединились в отряд и ринулись обратно — на исходные позиции. Они ворва­лись в горящее село. Окраина уже была занята врагом. Егеря располагались на отдых. Под неожиданным натис­ком они в панике бежали.

Отряд из 80 человек вряд ли мог рассчитывать на серь­езный успех. Просто Шаповалов и его товарищи знали, что воин обязан сражаться, и приняли решение навязать егерям неожиданный бой. Шаповалову и еще троим уда­лось вырваться.

8 августа

Тяжелейшие бои по всей округе.

Произошло как раз то, чего мы более всего опасались: на разных участках — отдельные очаги нашего сопротив­ления, кольца, из которых не выбраться.

Южнее брамы дерутся возле Мартыновки и Терновки, севернее — у Небеливки, Нерубайки, Оксанино, Каменечья.

Крупней других узел сопротивления у Терновки, уже на левом берегу Синюхи.

Имена этих сел вновь — и грозно — прозвучат лишь весной 1944 года в сводках Совинформбюро. Будет сказа­но, сколько тысяч солдат и офицеров противника взяты в плен или сами сдались.

Наши не сдаются!

Не было случая, чтобы какой-либо — большой или ма­лый — начальник завел с врагом переговоры о капитуля­ции. В применении к Советской Армии такого слова «ка­питуляция» вообще не существует. Нельзя же всерьез при­нимать появление трясущегося солдатика без ремня и винтовки. Он уже побывал у егерей, обработан и послан уговаривать своих бывших товарищей. Жалкий у него вид и шаровары мокрые. Пули на него не тратят, достаточно одного удара прикладом.

Генерал Огурцов на базе остававшегося в резерве 21-го кавалерийского полка создал конный отряд.

Он взял меня в свой отряд. Шагать уже не могу, да и на коне держусь плохо — кажется, что голова, руки, но­ги — все отдельно и вот-вот отвалятся.

Из чувств осталось, кажется, одно: гордость. С каки­ми храбрыми и чистыми, верными и спокойными людьми встречу свой смертный час...

Не буду отвлекать читателя подробностями собствен­ной судьбы: по сравнению с товарищами я легко выско­чил из той беды: раны оказались несмертельными; в по­следнем бою вместе с генералом Огурцовым мы были повалены егерями на подсолнечном поле, я попал в Уманскую яму, но мне еще в августе удалось бежать с этапа...

Я писал об этом и в стихах и в прозе, а сейчас считаю главным говорить о героях тех боев...

...О бое в Терновке рассказывает бывший красноарме­ец, ныне колхозник Анатолий Соловьев: «К концу дня нас на батарее осталось шестеро, в том числе комбат старший лейтенант Лейко, раненный в обе ноги. Вечером немцы с танками начали прорываться в Терновку. Нам пришлось отходить к Синюхе. Отход прикрыл старший лейтенант Лейко, который наотрез отказался, чтобы мы несли его на руках. Отошли в противотанковый ров, над самой речкой, где скопились бойцы и командиры из других частей. Вмес­те пошли рвом вдоль села и опять напоролись на немцев. Один из больших командиров — говорили, что это генерал, другие называли его комиссаром — тихо скомандовал всем: «Кругом!» Сказал, что будем прорываться через село, прорываться яростно, но так, чтобы не очень привлекать к себе внимание фашистов,— стрельбы поменьше, больше работать штыками. Это была яростная и тихая атака, в каких мне не приходилось участвовать ни разу за всю вой­ну. Лежали кучи немецких трупов. С нашей стороны так­же были большие потери, но те, кто уцелел, пробились, ушли в степь».

9 августа

Еще трудно признаться друг другу, что бой уже не за выход из окружения, а за то, чтобы подороже отдать свои жизни.

Ничего не должно достаться врагу: уничтожаются ос­тавшиеся без снарядов орудия, автомашины с сухими ба­ками и рваными скатами, всякая техника, до штабных пи­шущих машинок включительно.

Трудно сказать, сколько дней люди не спали и не ели. Но что с 5 августа — это точно.

Бензина — ни капли. Для того чтобы сжечь грузовик, его надо обложить со всех сторон соломой. Кажется, что горит просто стог.

Офицер в отставке Владимир Кошурников (он прожи­вает в Днепропетровской области) первое ранение полу­чил 22 июня в 6 часов утра в Перемышле и окончил войну

1 мая 1945 года в Праге. С ним можно согласиться, ког­да он утверждает: «Бои сорок первого года по своей ожес­точенности и тяжести несравнимы с последующими, в ко­торых мне пришлось участвовать».

Цитирую письмо ветерана. Нарисованная им картина сродни народному эпосу:

«Девятого августа пошли в атаку по свекловичному полю в сторону реки Синюхи. На рубеже атаки застали только двух бойцов-казахов с пулеметом «максим». Их мужество, верность долгу всю войну служили мне этало­ном солдатской обязанности: остались без командиров, среди погибших товарищей, но еще три дня (то есть с той ночи, когда рухнула надежда на выход автоколонной.— Е. Д.) оставались на посту, не давая фашистам пройти.

Ураганный огонь противника.

Атакующие дрогнули, попятились.

Вот тут и выросла впереди фигура, затянутая в коман­дирские ремни, в пограничной фуражке. У него в руке блестела сабля.

Он был от меня метрах в тридцати, я его хорошо пом­ню — и русый чуб, и кубики на петлицах. Он стоял под огнем во весь рост и звал нас вперед.

И мы пошли навстречу танкам. В этом бою я был ра­нен...»

Насчет сабли сегодняшний читатель может усомниться: что за сабля, неужели это в нашем представлении ста­ринное оружие было у пограничников?

Полагаю, Владимир Кошурников не делает различия между саблей и шашкой, когда описывает человека с клинком в руках. Называли и так и так. Но именно сабли нам попадались в качестве трофеев — румынские, мадьяр­ские, итальянские.

Так что образ пограничника достоверен.

Могу в дополнение засвидетельствовать, что погранич­ники редко пользовались касками, не расставались с фу­ражкой, отличавшей их в строю и в бою.

Пограничная служба как бы продолжалась, несмотря на потерю границы. Там, где сражались пограничники, подразделениями и группами влившиеся в полевые вой­ска, будь то оборудованный рубеж или опушка леса,— там и проходила в их сознании и представлении грани­ца. Они отстаивали ее так, как если бы это был участок заставы.

10 августа

Группы и отряды, вырвавшиеся из кольца у Зеленой брамы, кочуют теперь по тылам противника.

Ведет своих товарищей полковник Иван Андреевич Ласкин.

Тяжело у бойцов 15-й Сивашской на душе. Обсужда­ются детали прорыва, и подтверждается подозрение, что час атаки выдал врагу какой-то презренный перебежчик. Упредив на пять минут, противник накрыл огнем накопив­шуюся на рубеже пехоту.

Разрывом снаряда был убит любимец воинов генерал Белов. Его тело донесли до опушки дубравы, а когда за­капывали, погибло еще несколько сивашцев.

С группой танкистов далеко от кратера боев находит­ся командир мехкорпуса Ю. В. Новосельский. Задача — выйти к Днепропетровску. И выйдут. И Ласкину удаст­ся пробиться...

Группы Огурцова уже не существует. А все-таки до­рого стоил врагу наш последний бой на плантации подсол­нечника!

С горсткой бойцов вышел из брамы ночью старший батальонный комиссар Михаил Поперека. Его обязанно­стью было охранять штаб, но теперь уже нечего охранять.

Бойцы Попереки (по преимуществу пограничники) шли сложным и извилистым маршрутом, не раз принима­ли бой, к счастью, с незначительными силами противни­ка. В конце концов группа пробилась к штабу Юго-За­падного фронта. Поперека доложил по всей форме о том, что произошло в Зеленой браме, написал объяснение (я получил недавно копию).