Ричард Майлз - Карфаген должен быть разрушен

К подобным драматическим историям о деспотизме и захватнических устремлениях Карфагена в VI веке следует относиться скептически, поскольку они написаны в более поздний период и во времена (после Пунических войн), когда негативные стереотипы по отношению к карфагенянам прочно утвердились в сознании греков и римлян. На Сардинии не обнаружено признаков долговременной карфагенской оккупации в данный период. Археологические свидетельства насилия и беспорядков могут отражать конфликты между финикийскими поселенцами и аборигенами или междоусобные столкновения самих нурагийцев[94].

Если в историях о Малхе и Магоне и есть какая-то доля правды, то они скорее всего являются литературными обработками воспоминаний о кратковременной интервенции карфагенян для защиты финикийских интересов на острове. В первой половине VI века Карфаген все еще ввозил из-за моря до 50 процентов продовольствия и Сардиния оставалась важнейшим поставщиком{229}. Карфагенская стратегия на острове в VI веке характеризовалась не агрессивными завоеваниями. Карфагенян больше интересовало совершенствование системы сбора и транспортировки сельскохозяйственной продукции и сырья, для чего они основали два новых города — Карали (Кальяри) и Неаполис (Неаполь){230}.

В Южной Испании тоже не существует убедительных свидетельств карфагенского вторжения. Карфаген не имел никакого отношения к коллапсу тартесских царств, он произошел вследствие междоусобиц и краха левантийской торговли металлами, главного источника обогащения элиты{231}. Если военные интервенции, упоминавшиеся поздними авторами, и происходили в действительности, то они были временные, поскольку нет археологических подтверждений длительной оккупации Южной Испании. Карфаген частично заполнил экономический вакуум, образовавшийся после краха торговли металлами между Иберией и Левантом, но это вторжение имело ограниченный характер. В Андалусии отмечена определенная колониальная активность карфагенян (например, в Вильярикосе), однако основные усилия они сосредоточили на реорганизации и расширении действующих финикийских поселений, таких как Малага и Эбузус[95] (на Ибице){232}.[96] Только в конце V — начале IV века Карфаген начал устанавливать контроль над заморскими территориями, но и тогда его действия не укладывались в рамки того, что мы называем «империалистической политикой». Мы не можем говорить о территориальных завоеваниях, административном управлении, сборе податей, организации коммерческих монополий или монополизации внешней политики{233}.

Экспансия в Африку

Коммерческая экспансия Карфагена в этот период традиционно объясняется нехваткой сельскохозяйственных угодий{234}. Однако новые археологические свидетельства убеждают в том, что, несмотря на расширение и укрепление заморских торговых плацдармов, карфагеняне постепенно освобождались от чужеземной продовольственной зависимости. Палеоботанические исследования доказали необычайное разнообразие диеты граждан Карфагена. В рацион питания входили ячмень, пшеница и другие злаки, множество овощей, бобовых и чечевицы, фруктов — гранатов, инжира, винограда, оливок, слив и дынь, а также миндаль и фисташки. Карфагеняне употребляли много рыбы и других даров моря, ели баранину, козлятину, свинину, курятину, иногда даже собак{235}.[97] Начиная со второй половины VI века едой их обеспечивали в основном собственные североафриканские земли{236}.

Нам неизвестно, каким образом достались им эти территории — посредством заключения союзов с местными ливийскими вождями или завоеваниями. Археология подтверждает лишь то, что уже в VI веке карфагеняне владели плодородными землями долины реки Меджерда и полуострова Бон, построив форты и поселения{237}. Красочное описание этого края (теперь часть северо-востока Туниса) оставил нам Диодор Сицилийский:

«Повсюду… виднелись огороды и сады, орошаемые многочисленными источниками и каналами. Между ними белели известью добротные дома, выстроенные вдоль дороги и демонстрировавшие богатство их обитателей. В жилищах имелось все необходимое для наслаждения жизнью и приобретенное за годы длительного мира. Здесь выращивали виноград, оливки и множество разнообразных фруктов. По обеим сторонам дороги на равнине паслись стада крупного рогатого скота и овец, а за главным пастбищем, ближе к болоту, темнели табуны лошадей. Коротко говоря, в этих землях сразу бросается в глаза благосостояние самых знатных землевладельцев Карфагена, употребляющих свое богатство для получения жизненных удовольствий»{238}.[98]

Сорок лет назад археологам посчастливилось обнаружить одно из карфагенских поселений на мысе Бон — Керкуан. Эта находка уникальна. Руины других поселений, если они существуют, недоступны, так как запрятаны под древнеримскими, византийскими, арабскими, а теперь и тунисскими строениями. Керкуан тоже был разрушен римлянами. Но ни римляне, ни другие пришельцы не посчитали нужным его восстанавливать или строить на этом месте новый город. Мы даже не знаем, как карфагеняне называли это маленькое поселение. Наименование Керкуан (присвоенное археологами) не фигурирует в сохранившихся исторических свидетельствах Древнего мира. Тем не менее это открытие археологов дало нам редкую возможность представить себе жизнь в поселении пунической Северной Африки[99].

А жизнь для большинства его обитателей, как можно догадаться, была нелегкой, сводясь главным образом к добыванию средств для существования, в чем и убеждает нас археологическое исследование Керкуана. Хотя воды было предостаточно, она имела солоноватый вкус, а почвенный слой вокруг был слишком мал для продуктивного земледелия. Поселение располагалось у моря, но не имело естественной гавани. Керкуан оказался городом, забытым историей и пролежавшим под дюнами в неизвестности более двух тысяч лет.

Руины датируются в основном началом III века, то есть временем,, предшествовавшим его окончательному разрушению. Тем не менее по Керкуану можно составить полное представление о типичном небольшом пуническом городе в Северной Африке{239}. В нем, вероятно, проживало не более 1200 человек, и они занимались преимущественно рыболовством и различными ремеслами, главными среди которых были добывание соли, изготовление пурпурных красителей (на месте поселения найдено множество раковин) и соуса гарум.

Несмотря на скромные размеры, город имел свободную сетчатую планировку и состоял из широких улиц, перемежавшихся общественными площадями. Самым заметным общественным зданием был скорее всего храм, и он, наверное, производил соответствующее впечатление. Вход обрамляли пилястры, вестибюль вел в просторный двор, разделенный на две части алтарем и подиумом. Жертвенный алтарь располагался в передней половине, а другая половина двора предназначалась для ритуальных обедов. Хотя археологи в точности не выяснили, каким божествам поклонялись в храме, артефакты, найденные при раскопках (в том числе вотивный наконечник стрелы), позволяют предположить, что ими были Мелькарт, его сын Цид и Тиннит, а это, в свою очередь, может указывать на первоначальный статус Керкуана как «колониального» поселения на чужеземной территории. Две терракотовые мужские головы — бородатого пожилого божества и молодого безбородого бога, оба в закругленных конических тиарах — напоминают иконографию Цида и Мелькарта в храме Антаса на Сардинии[100].

Частные резиденции на просторных авеню напоминали скорее особняки. Стены воздвигались традиционным пуническим методом: бутовой засыпкой, усиленной через равные интервалы прямоугольными, стоящими вертикально камнями. Комнаты и подсобные помещения располагались вокруг центрального дворика. В одних комнатах имелись встроенные шкафы и комоды, в других — стенные печи для приготовления хлеба (наподобие табурн, которыми и сегодня пользуются в Тунисе). Многие дома были двухэтажные: на втором уровне, помимо комнат, находилась еще и терраса.

Но археологов в Керкуане больше всего поразило обилие ванн и их техническое исполнение. В отличие от Карфагена, где сидячие ванны были свободно стоящими, здесь они обычно встраивались в комнаты, имели ступенчатое сиденье, подлокотники и небольшой бассейн, покрытый водонепроницаемой замазкой. Некоторые ванные комнаты разделялись на две части: одна из них предназначалась для переодевания, а другая — для купания. В греческих домах ванные комнаты обычно примыкали к кухне, в Керкуане они располагались при входном вестибюле или коридоре, ведущем с улицы в дом. Такое местоположение можно объяснить элементарным практицизмом: оно облегчало устройство дренажа и подачи воды. Однако напрашивается и другой вывод. Пунийцы, похоже, считали омовение тела важнейшим ритуальным действом очищения, необходимым после общественных и уличных контактов перед вступлением в интимную сферу семейной жизни{240}.