Артем Драбкин - Я дрался в Вермахте и СС. Откровения гитлеровцев
Надолго мы задержались в Ландсберге-на-Варте (современное название Гожув-Велькопольски. – А. Драбкин). Там нас разместили в созданном немцами лагере для военнопленных. Лагерь принадлежал известному химическому концерну IG Farbenwerke, фабрики которого были разбросаны по всей Германии. Каждый день формировались рабочие команды на расчистку завалов на фабрике. Я всегда вызывался, потому что лучше работать, чем лежать в лагере. Конвоиром был пожилой русский солдат. Когда мы первый раз вышли из лагеря на работу, он залез в карман и показал нам несколько завернутых в платок карманных часов. Надо сказать, что часы, «ури», были самым желанным трофеем, первым, что спрашивали русские. Так что часы у нас быстро исчезали. Хорошо, что немецкие сигареты никто не курил. У русских была makhorka. Мы потом у нашего конвоира каждые десять минут спрашивали «сколько время», смеялись. В один из дней пришли русские врачи и начали спрашивать, у кого нулевая группа крови. Поскольку у меня была нулевая группа, я отозвался. Меня спросили, готов ли я сдать кровь для русских солдат. Я сказал, да, почему нет, у меня ее много. Мой родной город называется Костенблют, Кровь-за-деньги. Напротив лагеря, на вилле, размещался русский госпиталь. Там я сдал кровь русскому солдату. Он был еще моложе, чем я. За это я получил дополнительное питание.
В апреле нас погрузили в вагоны, и мы поехали на восток. Выгрузились в Познани. Разместились в бывшем немецком лагере для военнопленных. В лагере нас разделили на роты и водили на работу на русский аэродром, где ремонтировали технику. Я шлифовал клапана. Там было неплохо – у нас была работа, и нас прилично кормили. Однажды на построении нам сказали, что наша рота на работу не выходит, а ждет транспорта. Я и еще восемь человек решили, что ждать транспорта неохота, и пошли на работу с другой ротой. Когда мы вернулись с работы, наша рота уже уехала. Нас построили на плацу. Пришел русский унтер-офицер или младший офицер, наорал на нас, сказал, что мы нарушили приказ и будем наказаны. Он шел вдоль строя и каждого бил кулаком. Я стоял последним. До войны я занимался боксом и увернулся от его удара. Он рассмеялся, потрепал меня по плечу.
20 апреля, в день рождения Адольфа Гитлера, нас погрузили в товарные вагоны. Надо сказать, что меня и сейчас разбуди, спроси, когда день рождения Гитлера, я без запинки отвечу: «20 апреля 1889 в Браунау-на-Инне». В нас вбивали эту дату с самого раннего возраста.
В вагонах был туалет, нары и маленькое окно с решеткой на крыше. Куда нас везут, мы не представляли.
Начальником поезда была еврейка, госпожа Либерманн. Она нас нормально кормила, мы получали то, что положено. Ехали долго. Только 29 мая нас выгрузили на вокзале города Владимира.
Разумеется, тогда мы этого не знали. Я увидел золотые купола соборов и сказал: «О! Мы на востоке». Мимо эшелона прошла госпожа Либерманн, сказала, что все квалифицированные рабочие берут свой багаж и выходят здесь, они приехали. Нас построили, и мы пошли в лагерь. По дороге встретили детей, которые нам кричали: «Гутен таг», «Геринг капут» и «Гитлер капут». Видели мы и взрослых, и в том, как они смотрели, не чувствовалось враждебности, скорее сочувствие. Мы пришли в лагерь. В нем уже размещались венгры и румыны. На второй день нас повели в banja, для уничтожения вшей. Я разделся, часы и все документы сложил в ботинки, а когда я вернулся из бани, мои ботинки исчезли. Spizdili!
Я пошел в барак искать мои ботинки. Нашел их у одного румына. Спросил у него, где мои часы и документы, которые были в ботинках. Он сказал, что это его ботинки, и пытался меня побить, но я наорал на него, забрал ботинки и ушел. Некоторое время мы жили в лагере и на работу не ходили. Однажды собрали команду, переселили нас в кремль в палатку. Оттуда мы ездили на поезде на лесоповал, грузили бревна в вагоны. На работе познакомились с гражданскими, с удовольствием с ними общались. Один мужчина дал мне два вареных яйца. Это увидел один из пленных и спросил меня, как бы ему тоже получить два яйца. Я ему отдал свои. Он с этим запасом еды сбежал. Когда мы вернулись в лагерь, меня вызвали к комиссару на допрос. Они подозревали, что я знал о готовящемся побеге. Про то, что я отдал яйца, рассказали мои немецкие товарищи. Среди нас всегда были товарищи, которым нельзя было доверять. Меня посадили в подвал в карцер. Там я провел две ночи, пока не поймали беглеца. На этом дело закончилось. Потом мы строили наш новый лагерь на ulitse Frunse. В этом лагере я жил до конца моего пребывания во Владимире. Я работал автоэлектриком в бригаде, обслуживавшей гараж НКВД. Среди нас были только лучшие специалисты. Мы, к примеру, для лагерной кухни сделали машинку для чистки картофеля, а для столярной мастерской машину-рубанок. Молодой австриец Андреас делал охотничьи ружья. Кроме того, он сделал машину для нарезки резьбы на болтах и гайках, которые мы делали сами. Были два kuznetsa, венгры. Бригадир был немец из Судет. Он немного говорил по-русски. Австрийца и чеха быстро отправили домой, пришел новый бригадир, тоже слесарь высшей квалификации. Помимо работы по специальности, я в бригаде был вроде завхоза – приносил обед из лагеря, котелки с супом и kascha, и пакет с khleb. Весной за лагерем собирал крапиву и лебеду, я их еще по дому знал, и в кузнице мы из них варили суп – это были наши витамины. Еще я ходил на bazar, который был недалеко от лагеря, покупал makhorka. Однажды мне продали пустой пакетик, без махорки, а когда я стал возмущаться, меня побили.
Летом 1945 года в гараж прибыл трофейный красивый немецкий кабриолет «Опель Капитан». Мы привели машину в порядок и должны были обкатать ее после ремонта. А куда ехать? У меня откуда-то был русский бланк с печатью. Я заметил, что охранник у ворот совсем не умеет читать. Мы подъехали к воротам, охранник спросил, куда мы едем, я показал ему эту бумажку с печатью, он открыл ворота, и мы выехали. Погода была отличная, мы классно прокатились и вернулись обратно. Для больших офицеров были «БМВ», «Опель», французские и английские машины, но очень быстро выходили из строя моторы, потому что масло было отвратительным. Приходилось постоянно их перебирать. В конечном итоге мы на немецкие машины ставили русские двигатели ГАЗ. Мне наскучила работа в гараже, и, когда в лагере на построении ко мне подошел один nachalnik, кавказец, сказал, что ему нужно помочь, я с радостью согласился. Оказалось, что при строительстве затопило подвал какого-то здания. Я быстро разобрался, открыл створку дренажа, прочистил сток и осушил помещение. После этого меня стали считать крупным специалистом-сантехником. Я даже ремонтировал водопровод во Владимирском кремле. К осени лагерь получил немецкий грузовик. Один мой коллега знал эту машину, поскольку дома ездил на точно такой же. Хотя у меня и не было прав, но мы с ним вдвоем стали шоферами. Ездили в Гусь-Хрустальный, ездили под Суздаль в колхозы за kapusta и kartoschka, ездили в Пенкино, в лес за дровами. Из Коврова возили квашеную капусту – там были огромные цистерны, в которых ее квасили. При аварии на производстве погибли трое военнопленных. В столярной мастерской сделали гробы, а нам сказали везти их на поле возле тракторного завода и там закопать. Была зима, с трудом мы выкопали могилу. Когда вывалили туда из гробов трупы товарищей, у них отломались руки.
– Вам давали зимнюю одежду?
– Да, да, fufayka и valenki. Какое-то время у меня даже была шуба. Был закон, по которому мы не ходили на работу, если температура была ниже 22 градусов мороза. Машина наша сломалась, и мы ее бросили, поскольку не было запчастей. Я пошел работать на стройку на ulitsa Сакко и Ванцетти, носил kirpichi и pesok на nosilki. Там в основном работали женщины и трое или четверо мужчин. Однажды они на складе с цементом изнасиловали девушку. Меня тоже спрашивали, не хочу ли я. Я сказал, spasibo, menja ne nado. Ужасно, конечно. Однажды сломалась бетономешалка. Я снял мотор, отнес его в мастерскую техникума, что был неподалеку, проверил его и починил. Там заинтересовались, спросили меня, как я это сделал. Я рассказал, написал на доске формулу. В общем, попреподавал немного. Через некоторое время лагерь опять получил машину, на этот раз русскую с русским шофером Костей. Я при нем был вторым водителем. Мы много ездили в Иваново, Ковров, Пенкино. Зимой по утрам под машиной надо было разводить костер, потому что масло становилось слишком густым, машина не заводилась. Это было почти искусство! Утром я заводил машину и работал первую половину дня, а Костя ездил после обеда. Вторую половину дня я был свободен. Потом эта машина тоже сломалась, и мы опять получили новую машину, трофейную, «Опель Блитц». Костя хотел слишком большую зарплату, вместо него взяли другого водителя, который «Опель Блитц» называл «Опель Bljat’». Он ничего не понимал в технике. Как-то зимой, когда стояли сильные морозы, я поехал один в Пенкино за дровами. На обратном пути машина сломалась. Я замерзал, помощи ждать было неоткуда. Открыв капот, я обнаружил, что сломался бензонасос. Чудом мне удалось его починить, машина завелась. Никогда в жизни я не мерз так, как в этот раз. В конце 1948 года мы ехали с Костей, машина опять сломалась – открутился болт, и из системы охлаждения вытекла вся вода. Я пошел в ближайшую деревню. Постучался в первый же дом, попросил воды. Я был первый немец, которого хозяева видели в жизни. Меня пустили в дом, накормили и заставили рассказать всю свою историю. Это было непросто, учитывая мои знания русского языка! Наконец меня отпустили, дав два ведра воды. Костя хотел уехать с этими двумя хозяйскими ведрами, но я сказал, что ведра надо отдать, потому что хозяева хорошие. Потом нас отправили в команду по заготовке дров, в какой-то поселок. Там мы жили в деревне. Мой хозяин, ветеран Первой мировой войны, был в немецком плену. Его сын, Vanja, был на два года младше меня и как раз получил повестку в армию. Babuschka молилась и плакала в углу с иконами, я спросил, почему она так убивается, она сказала: «wojna budet, wojna budet». – «Net, khwatit wojna, i nam khwatit, i amerikanskim toje khwatit». Она сразу как-то успокоились. Меня знали в деревне и приглашали на праздники и танцы. Мы с товарищем, который неплохо говорил по-русски, почти каждый вечер куда-то ходили.
