Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - Коллектив авторов
Когда он мне рассказал эту страшную историю, я, откровенно говоря, вначале отнесся к ней очень сдержанно потому, что тогда носились тысячи самых разнообразных рассказов. Я тогда стал разыскивать людей, которые могли бы подтвердить все это, и нашел сына профессора Цешинского, расстрелянного в ту ночь тогда еще молодого медика, Томаша Цешинского, который сейчас является доктором медицины и проживает в г[ороде] Вроцлаве. У меня есть его собственноручное письменное свидетельство о том, как немцы увозили на расстрел его отца в ту самую ночь.
Жена расстрелянного в ту ночь профессора Антона Ломницкого, Мария Ломницкая рассказала, что она видела из окна своего дома по улице Котляревского сцены расстрела.
Кроме того, я слышал другие рассказы жителей домов по улице Котляревского, окна которых выходили на Вулецкую гору и которые также наблюдали этот расстрел, происходивший на рассвете.
Услышав все эти рассказы и в какой-то степени все еще подвергая их сомнению, я попросил моего знакомого фотокорреспондента Ратау[1797]Владимира Лукьяновича Мельника, проживающего и сейчас во Львове, подняться со мной на высокие этажи домов по улице Котляревского и оттуда сфотографировать эту лощину, которую мне указывал Величкер как место экзекуции. Помню, я даже расставлял там белые флажки. Фотоснимки подтвердили, что люди, разбуженные выстрелами на рассвете 4 июля или проведшие всю ночь в состоянии страшного нервного напряжения и тревоги, как жена профессора Ломницкого, могли наблюдать экзекуцию.
Величкер мне рассказал, что, когда трупы привезенных в Лисиничский лес, где находилась тогда бригада «1005», стали укладывать в штабеля для того, чтобы сжигать, из одежды одного трупа выпала золотая автоматическая ручка фирмы Ватерман с надписью на кольце «доктору Витольду Новицкому».
Сразу же после этого рассказа я поехал в клинику патологической анатомии Львовского медицинского института, которой руководил тогда ближайший помощник расстрелянного Витольда Новицкого доктор Зигмунд Альберт, работающий сейчас во Вроцлаве. Он меня познакомил с лаборанткой клиники, и на мой вопрос, какая ручка была у профессора Новицкого, она ответила: «Я это очень хорошо помню, потому что, когда праздновали день рождения профессора, мы сделали складчину, я купила ему ручку Ватермана и у гравера заказала эту надпись».
Это было еще одно объективное свидетельство.
Был ряд других фактов, полностью подтверждающих рассказы очевидцев.
Кроме того, я имел возможность встретиться с профессором Франтишеком Гройером (ныне руководитель института охраны матери и ребенка в Варшаве, член-корреспондент Польской академии наук), который в то время жил и работал во Львове. Он единственный оставшийся в живых из тех профессоров, кто провел страшную ночь в бурсе Абрагамовичей. Он не только устно рассказал мне об обстоятельствах этого чудовищного злодеяния, но и передал мне копию своего письменного рассказа, который был впоследствии опубликован в акте Чрезвычайной следственной комиссии.
В результате всех этих изысканий и свидетельств многих людей я пришел к твердому убеждению о совершении в ночь с 3 на 4 июля 1941 г[ода] во Львове фашистскими захватчиками страшного злодеяния и расправы над цветом польской интеллигенции.
Что касается других многочисленных злодеяний, совершенных в эти дни оккупантами, то они подробно констатированы в документах Чрезвычайной следственной комиссии и описаны в изданных мною книгах «Под чужими знаменами» и «Свет во мраке».
Но одно дело – установить самый факт преступления, а другое – его исполнителей. Кому нужно было, в чьих интересах было выдать в руки гитлеровцев и уничтожить выдающуюся группу польской интеллигенции преимущественно польской национальности?
После долгого изучения материалов и особенно составленных накануне гитлеровского вторжения в СССР инструкций ОУН «Борьба и деятельность ОУН в дни войны» я пришел к твердому выводу, что наводчиками и исполнителями этого чудовищного преступления были украинские националисты, бежавшие в сентябре 1939 г[ода] от Красной Армии на территорию, занятую германскими войсками, в Криницу, а затем в Краков, находившиеся под началом своих вожаков Андрея Мельника[1798] и Степана Бандеры. В этих инструкциях прямо давалось указание всей сети ОУН составлять черные списки на выдающихся представителей польской интеллигенции, а также украинцев, которые попытались бы «проводить свою собственную политику».
То, что эти черные списки были заранее составлены украинскими националистами и согласованы с находившимися в окружении Ганса Франка[1799] такими «специалистами» по славянскому востоку, как Теодор Оберлендер, Ганс Кох[1800], Альфред Бизанц[1801], Ганс Иоахим Байер, подтверждают следующие обстоятельства:
Когда каратели начали захватывать профессоров Львова в ночь с 3 на 4 июля 1941 г[ода], они пытались арестовать и тех из них, кто был мертвым, в частности, директора библиотеки Академии наук доктора Людвига Вернадского, доктора-окулиста Адама Вернадского, профессора дерматологии Романа Лещинского. Эти люди умерли естественной смертью в период с осени 1939 г[ода] по день вторжения 22 июня 1941 г[ода]. Националистическая агентура, составлявшая черные списки вдали от Львова, под опекой гитлеровского командования, об этом не знала.
Любопытно, что после того, когда это преступление было совершено, в националистических газетах и, в частности, в газете «Украинские висти» от 16 июля 1941 г[ода] было напечатано интервью с сотрудником комендатуры г[орода] Львова доцентом доктором Гансом Иоахимом Вайером о положении во Львове. Ганс Вайер – это ближайший коллега Теодора Оберлендера. Для того чтобы задним числом как-то мотивировать уничтожение польской интеллигенции во Львове, хотя и не признаваясь в этом публично, Вайер заявил, что «часть польской интеллигенции под руководством бывшего премьер-министра Вартеля доброжелательно настроена к советской власти». Это означало, что, играя на старых украинско-польских противоречиях, гитлеровцы пытались использовать украинских националистов для ликвидации неугодной им части польской интеллигенции.
Характерно и то обстоятельство, что украинские националисты, сформированные в батальон «Нахтигаль», заняли именно бурсу Абрагамовичей во Львове, знакомую им еще издавна, а не какое-либо здание в городе.
Дело в том, что бурса Абрагамовичей находится как раз напротив тогдашних домов студентов, в которых помещались, начиная свое обучение во Львовском политехническом институте, многие вожаки украинских националистов, в частности, Роман Шухевич, один из помощников политического руководителя Теодора Оберлендера по батальону «Нахтигаль», который и расположил часть «нахтигальцев» в домах студентов.
Помимо уничтожения неугодной оккупантам польской интеллигенции, о чем можно прочитать во всех гитлеровских документах, преследовалась вторая цель – вызвать враждебную реакцию поляков к украинцам, разожженную националистами, поддерживать все время накал национальной взаимной ненависти. На этом строилась политика оккупантов.
Когда все обстоятельства злодейского убийства профессуры стали ясны, мной был составлен сборник
