Коллектив авторов - Источниковедение
М.; Л., 1950; Псковские летописи. М., 1955. Вып. 2), М. Н. Тихомирова (Полное собрание русских летописей. М.; Л., 1949, 1959. Т. 25, 26; Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953), И. А. Голубцова (Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV – начала XVI в. М., 1952. Т. 1), А. А. Зимина (Акты феодального землевладения и хозяйства XIV–XVI вв. М., 1956. Ч. 2), А. В. Арциховского (Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1953–1954 гг.). М., 1958), И. А. Булыгина (Акты Русского государства 1505–1526 гг. М., 1975), Е. А. Мельниковой (Скандинавские рунические надписи: новые находки и интерпретации. М., 2001), Л. А. Кириченко и СВ. Николаевой (Кормовая книга Троице-Сергиев а монастыря 1674 г. М., 2008).
Специально археографические практики анализировались в трудах Н. П. Лихачева, А. С. Лаппо-Данилевского, С. Н. Валка, СМ. Каштанова, Б. Г. Литвака, Г. И. Королева. Вопросы предмета, задач, понятийного аппарата археографии разрабатывались в трудах С. Н. Валка, М. С. Селезнева, СО. Шмидта, А. Д. Степанского, В. П. Козлова, Е. В. Старостина, В. А. Черных, Е. М. Добрушкина и других авторов.
Глава 1
Бытование источников в рукописной и книгопечатной традициях
Репертуар рукописной книжности был весьма широк; кроме литературы религиозного содержания в обиходе средневекового читателя находились приключенческие романы, научные трактаты, исторические сочинения и т. д. Единственной возможностью распространения сочинений до изобретения книгопечатания была их переписка. Скриптории действовали при монастырях, но кроме таких крупных центров рукописной книжности размножение рукописей было доступно для всякого, обладающего соответствующими возможностями и способностями.
Формы бытования источников в пределах рукописной традиции: копирование, редактирование, сведение, составление сборников – были обусловлены насущными политическими, экономическими, религиозными, культурными потребностями общества, его структур и ячеек. Летописные своды были призваны изложить историю с точки зрения того или иного феодального центра, либо, напротив, с общерусской позиции. В актовые копийные книги вносились документы о феодальном землевладении, призванные в случае необходимости подтвердить права церковного или светского феодала. Разрядно-родословные сборники содержали документы, подтверждающие высокий статус того или иного рода, древность его службы государю.
Именно такие потребности снимали вопрос о подлинности вводимых в культурную среду источников. Служилые люди изготавливали и представляли фальсификаты, которые должны были подтвердить древность их службы, монастыри – поддельные грамоты о своем землевладении: вкладные, данные, жалованные грамоты. Широко был востребован на Руси «Константинов дар», вошедший в 60‑ю главу Стоглава. Фабрикация таких подделок не была любовью к искусству, как у антикваров XVIII–XIX вв. (А. И. Бардина, И. И. Сулакадзева) или у писателей-романтиков, приверженцев неоязычества (впрочем, бескорыстность такой любви остается недоказанной). К историческим источникам средневековые переписчики относились в основном утилитарно.
Возникший в Европе и получивший распространение на Руси типографский способ размножения текстов (который не отменил рукописной репродукции) уже вполне соответствует современному пониманию публикации (в буквальном значении – приведения в известность народу, публике).
Он стал новым способом решения тех же насущных для общества задач, а также возможностью распространения нужных государству идей, часто путем публикации исторических источников.
Важно подчеркнуть, что как до изобретения книгопечатания, так и после размножение (публикация) источников долго не решало научных задач, а было подчинено задачам практическим. Эти практические задачи, продиктованные универсальными, отмечаемыми у различных цивилизаций в разное время потребностями общества, актуальны и сейчас и, вероятно, сохранятся в перспективе.
Так, незадолго до принятия Петром I императорского титула царь инициировал издание на русском и немецком языках грамоты 1514 г. императора Максимилиана I великому князю московскому Василию III[794]. Интерес к этому акту понятен – в ней московский великий князь титулуется «великим государем цесарем», «божиею милостью цесарем», т. е. оказывается на равных с императором Священной Римской империи. Публикация доказывала, что «высокое достоинство за толко уже лет всероссийским монархам надлежит». Тираж изданной грамоты составил 310 экземпляров, но и подлинник Петр I показывал, по словам ганноверского резидента Х. Ф. Вебера, «всем и каждому», предоставляя возможность снять с него копии[795]. Таким образом общественное мнение, как внутри страны, так и за рубежом, готовилось к преобразованию России в империю. Публикация исторического источника стала элементом пропаганды.
Изобретение книгопечатания никак не изменило отношения к фальсифицированным источникам: государственная или иная целесообразность не только не исключала, но, скорее, предполагала влияние на общественное сознание посредством заведомых подделок[796]. Уже упоминавшийся «Константинов дар», разоблаченный на Западе в качестве фальсификата в 1517 г., перешел в печатную Кормчую. Борьба со старообрядчеством, которая, по мнению иерархов Петровской эпохи, оправдывала любые средства, вызвала к жизни четыре (две в 1718 и две в 1720 г.) публикации известного подлога – «Соборного деяния, бывшего в Киеве 1157 г., на армянина Мартина Мниха»[797]. Вероятно, своеобразно понимаемое теми или иными энтузиастами общественное благо служит продолжению этой традиции – уже в век компьютерных технологий тиражируются доказанные подделки: от «Влесовой книги» до «Протоколов сионских мудрецов» и «Плана Даллеса».
Глава 2
Развитие научных подходов к публикации источников
Публикация источников для решения собственно научных задач ознаменовала появление археографии как вспомогательной исторической дисциплины. Так, В. Н. Татищев подготовил первые научные публикации Русской Правды и Судебника 1550 г. В дальнейшем публикациями исторических источников активно занимались Академия наук, Общество истории и древностей российских при Московском университете, Комиссия печатания государственных грамот и договоров, Археографическая комиссия, Русское историческое общество, отдельные специалисты-историки.
В XVIII–XIX вв. сложилось расширительное понимание археографии. Под таковой стали подразумевать не только и не столько публикацию, но и поиск, собирание и описание письменных источников. В таком широком смысле термин «археография» вошел в название Археографической экспедиции Императорской академии наук (1829–1834), затем – аналогичных экспедиций ряда университетов и музеев, Археографической комиссии (с 1834 г. при Министерстве народного просвещения, в дальнейшем в качестве самостоятельного научного учреждения, в 1922–1926 при РАН, с 1956 г. при Отделении истории АН СССР) и ряда аналогичных по уставным функциям структур в столицах и на периферии (Киевская, Виленская, Кавказская археографические комиссии). Уже в XX в. широта и разнородность задач археографии потребовали осмысления структуры этой дисциплины. Стали выделять полевую археографию (практическая деятельность по поиску документов «в поле», т. е. у населения той или иной территории, в провинциальных архивохранилищах), камеральную археографию (описание письменных источников, составление перечней, описей) и собственно археографию, для которой, чтобы отличать ее от вышеназванных, был введен термин «эдиционная археография». Сейчас такое членение археографии не представляется особенно удачным. Задачи, стоящие перед полевой и камеральной археографией, либо исключительно практические, либо совпадают с задачами архивной эвристики и архивоведения. Вычленение из археографии полевой и камеральной потребовало введения непереводимого на европейские языки понятия «эдиционная» – такое определение для европейских понятий édition, Editionskunde становится тавтологичным.
Для этого этапа развития археографии характерен подход к источнику как к своего рода резервуару для извлечения фактов, необходимых для историописания. Это диктовало внимание к событийной канве, представленной в публикуемых источниках, и равнодушие к иным их свойствам. Отсюда отличительная черта археографии XVIII–XIX вв. – модернизация графики и грамматического строя публикуемых источников.
Потребовался определенный уровень развития филологии, источниковедения, текстологии, вспомогательных исторических дисциплин, чтобы эти отрасли знания начали задавать свои собственные вопросы источнику, а значит – предъявлять свои собственные требования к его публикации.
