Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - Коллектив авторов
Оберлендер сказал, что нежелающие могут отказаться и их перевезут в лагерь. В то же время немецкие солдаты распространяли слухи, что те, кто откажется, не останутся в живых. После этого началась обработка нашего сознания. В казармы для чтения немец приходил немец, которого называли доктором Дюром.
Он постоянно внушал нам, что немцы – высшая раса, будут господствовать над миром, что в Грузии установят немецкий порядок и мы должны его обеспечить.
В лекциях прививалась ненависть к коммунистам и русским.
Нам часто говорили, что в случае перехода на сторону советских войск мы будем уничтожены.
Под новый год мы приняли присягу. Текст присяги на немецком языке перед строем прочел Оберлендер. После церемонии Оберлендер обратился к батальону с речью, в которой указал задачи батальона «Бергманн». Он призвал нас обеспечить «новый порядок» на Кавказе и обещал за верную службу назначения на должности и награды.
На нас также возлагалась ликвидация партизанского движения при занятии территории Кавказа. Это подтверждалось и характером занятий, которые с нами проводились в горно-лесистой местности. Нас учили действовать против мелких групп противника.
Самого Оберлендера могу характеризовать как двуличного человека. Оберлендер постоянно подчеркивал, что он культурный человек, ученый, а в то же время все его действия говорили за то, что он садист.
Оберлендер неоднократно повторял, что советских людей перевоспитать в немецком духе можно только кнутом.
Я был очевидцем, когда в присутствии Оберлендера жестоко избили трех грузин только за то, что их посчитали за евреев. Меня только за то, что я осмелился разговаривать с немкой, продававшей пиво, Оберлендер дважды ударил по лицу.
Двуличие Оберлендера проявилось и в расправе над группой Циклаури, участников которой для этой цели он заманил в Берлин под видом экскурсии.
Я также был арестован по делу патриотической группы Циклаури и в то время, когда содержался в камере, в присутствии Оберлендера был жестоко избит двумя сопровождавшими его солдатами.
Показания мною лично прочитаны, записаны с моих слов правильно[1754]. Подпись – Шавгулидзе.
ГАРФ. Ф. Р-7021. Оп. 116. Д. 392. Л. 244–245. Машинопись. Копия.
Часть 2
Протоколы допросов свидетелей, посвященные преступлениям нацистов и украинских националистов в г. Львове в 1941 г
2.1. Протокол допроса В. М. Панькива, г. Львов, 14 январь 1960 г. (перевод с украинского)
Старший следователь прокуратуры Львовской области юрист 1-го класса Антошко Р. Е. с соблюдением требований ст. 160–165 УПК УССР допросил в качестве свидетеля нижепоименованного:
Панькив Владимира Михайловича, 1896 года рождения, уроженца Каменко-Бугска[1755] Львовской области, украинца, с высшим образованием (окончил высшую торговую школу в Вене[1756] в 1922 году), пенсионера, проживающего в г[ороде] Львове по ул[ице] Харьковской № 16/1.
Будучи предупрежден об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний по ст. 89 УК УССР, свидетель показал:
В гор[оде] Львове проживаю с 1923 года. В 1941 году работал старшим научным сотрудником во Львовском этнографическом музее Академии наук СССР. Война застала меня в командировке, находился тогда в Тернопольской области в гор[оде] Залещиках[1757]. Во Львов я возвратился на третий или четвертый день после его оккупации фашистами. Мои родственники, когда я возвратился, рассказали мне, что вместе с немецкой армией во Львов пришел украинский легион, члены которого одеты в немецкую форму. Мои знакомые рассказали мне, что в этом легионе есть много жителей гор[ода] Львова – националистов, которые в 1939 году бежали от большевиков. Среди тех, кто в 1939 году бежал в оккупированную немцами Польшу, находились ярые националисты, а также те, которые поддались их агитации. Зная, что часть этого легиона находится в доме 8 средней школы по улице Подвальной, я пошел туда с целью встретить кого-либо из знакомых и поговорить. Еще до этого я узнал, что во главе этого легиона находится известный националист Роман Шухевич.
Придя на площадку перед школой, я там среди этих легионеров никого из хорошо знакомых мне людей не встретил и поэтому подошел прямо к группе легионеров и начал с ними разговаривать. Разговаривая с ними, я выяснил, что за этих полтора года, которые прошли с 1939 года, эти бывшие жители гор[ода] Львова, являясь членами этого легиона, совсем потеряли все свое украинское и являются по существу фашистскими прихвостнями.
Во время этого разговора из дома школы вышел какой-то офицер, которого все разговаривающие со мной начали приветствовать фашистскими приветствиями.
На мой вопрос эти разговаривающие со мной легионеры объяснили мне, что этот офицер является великим другом украинского народа, что он является посредником между легионом и вермахтом, по существу говоря, что-то подобное на политического комиссара легиона. Тогда же они назвали мне фамилию этого офицера – Оберлендер. Упомянутый легион ходил по городу и распевал националистические украинские песни, в которых среди других были слова: «смерть жидам и большевикам, ризаты будемо полякив».
Через некоторое время, когда арестовали моего шурина – доцента политехнического института Пиасецкого[1758], я пошел к своему знакомому Чучкевичу [1759], чтобы он помог мне освободить шурина. Чучкевич – это националист-бандеровец, который в 1939 году бежал в Польшу к немцам. Он был членом специальной тайной службы бандеровской организации и работал одновременно в гестапо. Чечкевич[1760] начал передо мной хвастаться своей деятельностью, которую он проводил в оккупированном Львове вместе с немцами. Особенно он хвастался своим участием в расправах над поляками. Он сказал мне, что у них еще до начала нападения на Советский Союз в Кракове были составлены конкретные списки лиц, подлежащих уничтожению. Он говорил мне, что сам лично принимал участие в расстреле польских ученых, профессоров, врачей на Вулецкой горе. Чучкевич мне сказал, что их другом и руководителем является Оберлендер, который лично руководил акцией уничтожения польских ученых в начале июля 1941 г[ода].
В моей просьбе об освобождении моего шурина из тюрьмы Чучкевич ничего мне не помог, и шурин мой Пиасецкий был расстрелян.
Являясь членом специальной тайной группы бандеровской организации, Чучкевич возвратился во Львов вместе с немецкими войсками в составе украинского легиона, который, как стало мне известно из разговора тогда во дворе 8-й средней школы, назывался батальон «Нахтигаль» – «Соловей». Со слов Чучкевича, он исполнял свои специальные обязанности, про которые рассказывал мне в разговоре с ним, еще тогда, когда находился в составе упомянутого батальона «Нахтигаль».
Протокол мной прочитан, дополнений не имею, записано с моих слов верно (Панькив).
Допросил: ст[арший] следователь Львовской областной прокуратуры (Антошко).
ГАРФ. Ф. Р-7021. Оп. 116. Д. 392. Л. 14–16. Машинопись. Копия.
2.2.
