А. Фурсов - De Secreto / О Секрете
Благодаря либеральному подходу к психиатрическому учёту, позволявшему теперь «освобождаться» от него по желанию, в райсоветы и облсоветы в 1990 г. было избрано множество граждан, ранее проходивших лечение у психиатра. Один такой депутат Ленсовета устроил в Мариинском дворце приёмную Богородичного центра, другой закрылся в кабинете с оружием и был извлечён оттуда санитарами. А депутат Выборгского райсовета П. выбросил с пятого этажа свою супругу, а затем умудрился (1992 год, демократия) с удостоверением проникнуть на борт самолета Петербург — Берлин, с которого также был извлечён.
Бунтарям 2010-х гг. уже неоднократно ставилось в упрёк желание вернуть Россию в 1990-е гг. Впрочем, литератор Екатерина Мень апеллирует к временам хрущёвской оттепели. Она нашла в 1960-х гг. антитезу тоталитарному Снежневскому в лице ленинградского профессора Андрея Сергеевича Чистовича, которого именует не больше и не меньше как «Вавиловым в психиатрии».
При этом революционерка ссылается на два текста: а) на редакционную статью в журнале Независимой психиатрической ассоциации за январь 2004 г. и б) на недавно переизданную полемическую книгу Чистовича «Психиатрические этюды».
Что же революционного написала редакция НПЖ в 2004 г.? Дословно следующее:
От редактора. Ю.И. Полищук, в течение многих лет работавший под руководством А.В. Снежневского, с полным основанием пишет о несправедливости утверждения, что концепция шизофрении Андрея Владимировича создала основу для злоупотребления психиатрией в политических целях. Такую основу создал тоталитарный режим, несовместимый ни с адекватным пониманием феноменологического метода (противоположного принципу партийности в науке), ни с правовой регуляцией психиатрической помощи. Концепция А.В. Снежневского послужила лишь удобным поводом для злоупотреблений. В 1917–1935 гг. она спасала от расстрела, в 1960–1980 гг. — служила дискредитации и подавлению правозащитного движения, т. е. нормальной самодеятельной социальной активности, идущей снизу. Если даже и ставить проблему таким образом, то она касается не концепции шизофрении А.В. Снежневского, а её догматического использования эпигонами. Такая вульгаризация имеет место в отношении всех научных школ, именно она содействовала антинозологизму и антипсихиатрии.
А.В. Снежневский — исторически, реально крупнейшая фигура отечественной психиатрии второй половины XX века: это и клиницист, и ученый, и лектор, и организатор, и создатель научной школы.
Но он ещё в полной мере и явление своей эпохи — эпохи Большого Террора, Павловской сессии, тоталитарного духа. Андрей Владимирович — квинтэссенция того и другого. Это Моцарт и Сальери в одном лице. Это Карл Шнайдер отечественной психиатрии. Надо знать, насколько и для немецких коллег это до сих пор крайне болезненный вопрос. Но наша ситуация совершенно другая. Она неизмеримо дальше от разрешения.
А.В. Снежневский — это узел по-прежнему самых острых и фундаментальных проблем — профессиональных, научных, этических… Значимость этих проблем так велика, а излом так глубок, что позволяет заглянуть и глубже и дальше по всему кругу проблем отношения каждого психиатра и психиатрии в целом с политикой и идеологией властей, с больными как «объектами диагностики» и «объектами реабилитации», с научными идеалами, с оппонентами, со своей собственной властью и самим собой.
Школа Т.И. Юдина, Л.М. Розенштейна, С.Г. Жислина и А.С. Кронфелъда, тонкая профессиональная интуиция как результат постоянной клинической деятельности, проницательная опора на идеи Клауса Конрада и общих патологов — И. В. Давыдовского, С.Н. Давиденкова, на В.Х. Василенко позволили — вопреки неизбежной идеологизированности той эпохи — создать выдающуюся оригинальную концепцию и свою крупную школу в психиатрии. Это Рубен Наджаров и Таксиархис Пападопулос, Григорий Ротштейн и Моисей Вроно, Марат Вартанян и Николай Жариков, Анатолий Ануфриев и Николай Шумский, Александр Тиганов, Анатолий Смулевич, Ирина Шахматова-Павлова и многие другие ныне здравствующие клиницисты.
Неоценимой заслугой А.В. Снежневского были издание классической монографии В.Х. Кандинского «О псевдогаллюцинациях» и Т.И. Юдина «Очерки отечественной психиатрии» в 1951–1952 гг., активная поддержка Э.Я. Штернберга после его возвращения из ссылки. Поучительна борьба А.В. с паранаукой. Но главное, в чем мы видим Непреходящую заслугу А.В. Снежневского, что в решающий, критический для отечественной психиатрии момент, когда она попала в трясину вульгарной физиологизации, он удержал её в русле высокого клиницизма, верности лучшим отечественным традициям. Он собрал коллектив своего института по деловым качествам, не считаясь с анкетными данными.
Однако А.В. Снежневский — грандиозный по размаху и драматизму урок для всех не только своими продуктивными вкладами, но и своей оборотной стороной диктатора и разрушителя. Глубоко неверно даже в юбилейной статье не очертить его теневые контуры, которые срослись с его продуктивным вкладом в историю отечественной психиатрии (…). Это искажённое понимание феноменологической школы К. Ясперса… Это авторство центрального доклада на Павловской сессии 1951 г., разгром неврологического («психоморфологического») направления в психиатрии (М.О. Гуревич, Р.Я. Голант, А.С. Шмарьян), а затем соматоинфекционного (А. С. Чистович, А.Л. Эпштейн), с сожжением сборника научных трудов Игренской психиатрической больницы под ред. А.Л. Эпштейна, уничижение психотерапевтического направления (за исключением С.И. Консторума). Это расширительная диагностика шизофрении, использованная для немедицинских целей, в том числе собственными руками, например, в экспертизе генерала П.Г. Григоренко (1964 г.). Это диктаторский образ правления, запечатлённый в самом его облике.
За несколько лет до смерти А.В. заглянул ей в лицо, — диагноз рака лёгкого преобразил этого железного человека: он начал сокрушаться, что в Павловскую сессию «наломал дров» и — более того — отступил от непререкаемого тона в отношении собственной концепции… О вкладе А.В. Снежневского можно сказать так же, как о 3. Фрейде: мы чтим автора, грандиозность его вклада, критикуем догматические редакции его концепции и боремся с издержками их практического использования (3).
Мы вернёмся к этому тексту. Но сразу отметим, что:
а) независимые психиатры признали, что А.В. Снежневский был не просто крупной, но выдающейся, системообразующей фигурой в отечественной психиатрии и значимой фигурой мировой науки. Это естественно: во-первых, большое видится на расстоянии, во-вторых, руководство по психиатрии под редакцией Снежневского (1983) — объёмистый белый двухтомник, аккумулировавший передовые достижения мировой нозологической психиатрии во всем комплексе, включая морфологию и иммунологию, остался непревзойдённым отечественным manual в этой дисциплине (4);
б) независимые психиатры считают, что (абстрактный) тоталитаризм несовместим с правовым регулированием психиатрической помощи. Но парадокс состоит в том, что в конкретных условиях сталинского СССР и были выстроены все системы медицинской помощи, зато распад СССР, мягко говоря, не расширил прав психически больных на лечение — учитывая минимальную платежеспособность этой категории, а о состоянии системы призрения инвалидов говорят регулярные пожары в интернатах со сгнившими коммуникациями;
в) независимые психиатры противопоставляют феноменологический метод «принципу партийности науки», который будто бы повсеместно внедрялся — где именно в медицине? У нас применялся партийный подход к туберкулезу или гангрене? Если речь идёт о психиатрии, где в учебниках сталинского времени хоть одна придуманная партией болезнь или отвергнутое партией лекарство? Отмена некоторых средств (сульфозин, амитал-натрий) — явление времен перестройки, во втором случае — абсолютно клинически неоправданное, зато отвечающее на политическое давление извне. Если это партийность, тогда какой партии? Республиканской партии США?
г) независимые психиатры признали, что учение Павлова («вульгарная физиологизация») была тормозом развития медицинской науки, но при этом нашли альтернативу Павлову в лице Фрейда, считая австрийского психолога «грандиозной фигурой»;
д) независимые психиатры признали и напомнили международным начётчикам, что психиатрический диагноз во многих случаях был спасением от уголовного преследования, в том числе от высшей меры. Но вот ограничение этого периода 1930-ми годами — либо заблуждение, либо подтасовка, либо невротическое (истерическое) вытеснение: здесь вижу, здесь не вижу.
Мне приходилось повторно освидетельствовать больного М., директора колхоза в Новгородской области, в сердцах обругавшего советскую власть и осуждённого по ст. 58 в 1951 г. Комиссия во главе с проф. Е.С. Авербухом признала его невменяемым на момент совершения преступления. Другое дело, что к гипердиагностике шизофрении этот случай не имел никакого отношения: М. был поставлен диагноз паранойяльной психопатии.
