Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000 - Стивен Коткин
К 1989 году, однако, в письмах читателей все чаще стало проявляться глубокое разочарование в советской действительности. «Что это за правительство, которое даёт жить нормальной жизнью только избранным? — писала М.Ф. из Харькова. — Почему те, кто находится у власти, имеют всё: квартиры, дачи, деньги, а остальные не имеют ничего?.. Я простая женщина. Я верила нашему правительству. Но больше не верю». Некий подросток советовал «не пускать молодых людей в капиталистические страны». Почему? «Я получил возможность по программе обмена съездить в Соединённые Штаты. Я был настоящим патриотом нашей страны, а превратился во что-то просто ужасное. Я стал человеком. Я думаю, у меня есть своё мнение, и это настоящий кошмар. После того, что я увидел в США, здесь жить просто невозможно… Мне нравится Горбачёв, но в глубине сердца я больше не советский гражданин, мне всё равно, что происходит в СССР, и я больше ни во что в этой стране не верю»[53].
Чтобы утратить иллюзии, нужно, конечно, их иметь. Гласность показала, что до 1985 года большинство жителей страны, несмотря на бесконечные жалобы, принимали многие базовые принципы советской системы. Их идентичность, убеждения, жертвы оказались преданными — и именно тогда, когда их ожидания резко выросли.
Когда пала плотина многолетней цензуры, гласность превратилась в настоящее цунами из критики режима, одержимости людей западным миром и апокалипсических ожиданий интеллигенции, которая, стремясь предстать «более радикальной», самобичеванием доводила себя до истерии. Суперпопулярное телевизионное шоу «Взгляд», транслировавшееся вечером по пятницам, изображало СССР как ограбленную и нищую страну, тогда как Запад представал вымощенным золотом и абсолютно свободным. Журналист, до перестройки написавший один из наиболее резких антиамериканских памфлетов, стал главным редактором массового журнала «Огонёк»[54] и быстро превратил его в самый читаемый источник «разоблачительной» информации о СССР и неумеренно хвалебной — о США[55].
Устрашающие подробности коммунистических репрессий ещё более ослабили приверженность социализму и подняли серьёзные моральные проблемы. Массовые захоронения описывались теми самыми сотрудниками «органов», которые в них участвовали. Обвинители, уничтожавшие невинных жертв, по-прежнему занимали свои должности или получали большие пенсии, тогда как их жертвы были мертвы или влачили нищенское существование. Журналисты, травившие «врагов» за «антисоветскую пропаганду», теперь спешили признаться в своей оппозиционности режиму. Вся предшествующая жизнь оказывалась ложью.
При Хрущёве «откровения» были адресованы поколению людей, которых внезапно открывшаяся «правда» (дискредитировавшая в их глазах не социализм, а Сталина) вдохновила на обновление социализма, на возврат к его «ленинским корням». Поначалу именно так большая часть «шестидесятников» интерпретировала и горбачёвскую гласность. Действительно, многие экономические и политические идеи, вышедшие на первый план при Горбачёве, первоначально прозвучали ещё в 1960-е, и во время перестройки, как Спящая красавица, словно пробудились после 20-летнего сна[56]. Но вскоре стрелы, летевшие в Сталина, полетели и в Ленина, десакрализовав его образ, а значит, и советскую систему в целом. Кучка людей, именовавшая себя «Демократическим союзом», одно из незадолго до того возникших «неформальных» (гражданских) объединений, явно провоцируя власть, провозгласила себя — вопреки монополии КПСС — политической партией. Члены «Демсоюза» размахивали на митингах красно-бело-синим флагом Февральской революции и требовали восстановления частной собственности и «буржуазных порядков». И хотя их призывы мало кем были услышаны, они демонстрировали самоубийственную динамику открытости системы.
Каким бы ни был раскол среди «детей» хрущёвской десталинизации, их собственные дети выросли в совершенно иное время. Большинство тех, кому во время перестройки ещё не исполнилось тридцати (около четверти населения страны), просто не интересовалось реформированием социализма. Гласность дала им немыслимый ранее доступ к коммерческой культуре и «ценностям» капитализма. Их отчуждение ярко проявилось в уничижительном сленговом обозначении «советского человека» — «совок»[57]. Лигачёв, как-то посмотрев телепередачу, посвящённую молодёжи, был столь потрясён увиденным, что спросил у одного из руководителей телеканала, не в тюрьме ли отыскали молодых героев программы[58]. Однако взгляды юного поколения, например звучавшие в его среде требования вообще уничтожить советскую систему, занимали руководителей страны гораздо меньше, чем публичные выступления в защиту Сталина. «Мы [sic]… слишком долго находились под влиянием иллюзий, считая, что речь идёт просто о трудностях психологической перестройки кадров», — объяснял позже Горбачёв[59]. Неясно, правда, что, помимо осуждения сталинизма, он подразумевал под «психологической перестройкой». Ещё хуже было то, что наличие общего врага — сталинистского социализма — маскировало пропасть между теми, кто осуждал Сталина во имя реформирования социализма, и теми, кто делал это во имя уничтожения социализма.
Под лозунгом «поддержки перестройки» выросли и национальные движения. Поначалу они были узкими по составу и довольно вялыми. Однако в феврале 1988 года жители Карабаха, населённой в основном этническими армянами «автономной области», которую Сталин сделал анклавом в составе Азербайджанской ССР, восприняли горбачёвскую политику как призыв к исправлению исторических ошибок и объявили о «воссоединении» с Арменией. Тысячи людей, многие из которых были вооружены портретами Горбачёва, в знак солидарности с карабахскими армянами вышли на центральную площадь Еревана. После этого массовые протесты потрясли уже Азербайджан. В одном из индустриальных центров с этнически смешанным населением — Сумгаите — начались погромы. Азербайджанцы обыскивали автобусы, больницы и жилые дома в поисках армян; 31 человек погиб, сотни были ранены. В Карабахе было введено прямое управление Москвы, но напряжённость лишь росла. Сотни тысяч людей превратились в беженцев. Население обеих республик оказалось политически мобилизованным, но совсем не в том смысле, о котором мечтал Горбачёв. Многократные осуждения националистов с трибун никакого воздействия на них не оказывали.
Организации, названные «Народными фронтами в поддержку перестройки», также появились в Литве, Латвии и Эстонии и были скопированы в соседних Украине и Беларуси. Поддержанные по указанию Горбачёва партией и КГБ с целью противостояния «противникам реформ», «фронты» сплотили разрозненные группы, в том числе реформистски настроенных партийных чиновников. Эти группы защищали сначала экономический, а затем и политический «суверенитет» (термин вроде бы был созвучен всячески акцентировавшейся Горбачёвым идее «самореализации»). Внедрённые сотрудники КГБ пытались сдержать эти стремительно ширившиеся движения в «допустимых» границах, но никто не мог определить, где именно эти границы проходят, и события намного опережали попытки «сдерживания». Уличные демонстрации, в ходе которых ораторы,
